Новости кафедры

15 мая 2020 года в рамках онлайн-заседания кафедры истории России до начала XIX в. исторического факультета МГУ состоялся межвузовский научный круглый стол на тему "Допетровская Русь под ударом моровых поветрий", организаторами которого выступили: заместитель заведующего кафедрой, к.и.н. доцент Т.А. Матасова, к.и.н. доцент А.В. Лаушкин, к.и.н. старший преподаватель А.Е. Тарасов и к.и.н., м.н.с. М.В. Калинин.

В работе семинара приняли участие заведующий кафедры истории России до начала XIX в. исторического факультета МГУ д.и.н., профессор Н.С. Борисов, проректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ), к.и.н., доцент, иерей Филипп Ильяшенко, декан исторического факультета ПСТГУ, к.и.н., доцент, протоиерей Андрей Постернак, а также преподаватели, аспиранты и студенты исторических факультетов обоих университетов. Общее число участников достигло 45 человек.

Вы можете послушать аудиозаписи всех прозвучавших докладов и состоявшихся обсуждений.

В своем докладе "«Великий мор» XIV века и новгородские владыки" к.и.н., доцент А.В. Лаушкин привлек внимание к тому, что на протяжении многих столетий в одном из самых сложных положений во время эпидемий на Руси оказывалось духовенство. По долгу своего служения представители этого сословия не только возглавляли массовые богослужения, но и с риском для жизни посещали умирающих и отпевали умерших. По-видимому, такое поведение священников и епископов воспринималось современниками как должное и не рассматривалось как особый подвиг благочестия, выходящий за пределы повседневной нормы. В частности, говорить об этом позволяет сдержанный тон летописцев, описавших пастырские поездки в охваченной чумой Псков новгородских архиепископов Василия Калики в 1352 г. и Алексия в 1360 г. Нет сомнения, что владыкам потребовалось немалое мужество, чтобы ответить на мольбы жителей гибнущего города и отправиться к ним для благословения и совместной молитвы. Оба путешествия увенчались чрезвычайными событиями: Василий Калика во время поездки заразился и умер, а после визита Алексия псковичам "нача лучши бывати милость Божиа, и преста моръ". Между тем, ни современники-летописцы, ни позднейшие книжники не разглядели в поступках владык проявлений какой-либо особой пастырской доблести или добродетели.

Доклад к.и.н. доцента Т.А. Матасовой "Чума 1460 г. в судьбе Софьи Палеолог" был посвящен малоизвестным эпизодам "ранней", детской биографии второй супруги великого князя Московского Ивана III. Речь шла о бегстве семьи Фомы Палеолога с Пелопоннеса на Корфу, когда Морею захватили турки. Это бегство было осложнено тем, что оно происходило во время эпидемии чумы, начавшейся на Пелопоннесе и распространившейся вскоре на сопредельные регионы, в том числе "в крепости корфиотов". Т.А. Матасова рассказала как о конкретных местах, где, как бы сказали сегодня, самоизолировался деспот Фома с семьей (это было селение Хломóс в южной части Корфу, а также деревня Моливотина), так и о тех политических задачах, которые ему приходилось решать в этой сложной обстановке. Главными из них были необходимость сношений с султаном, а также вопрос эмиграции в Рим. Примечательны данные источников о том, что Фома не отдал никого из детей султану, как тот ему предлагал, хотя многие греческие аристократы считали возможным сделать такой выбор, причем нередко султану отдавали не сыновей, а дочерей. Источники свидетельствуют и о том, что в первые годы пребывания членов семьи Фомы Палеолога на Корфу в их окружении были примечательные люди (в т.ч. "греческий гуманист" Гермоним Харитоним – Ермитиан латинской традиции), а также представители тех кланов, выходцы из которых позже будут причастны и к московскому периоду жизни Софьи.

В докладе "Эпидемии и духовные способы борьбы с ними на Руси" А.Е. Тарасов обратился к проблеме восприятия моровых поветрий на Руси в эпоху Средневековья. Он проанализировал текст так называемых "Повестей отца Пафнутия" – эсхатологических рассказов, отразившихся в Житии Пафнутия Боровского и Волоколамском патерике. В "Повестях" содержится осмысление эпидемии 1427 г. Докладчик показал, во-первых, что "Повестям" свойственно традиционное средневековое восприятие эпидемии как небесной кары за грехи всех жителей страны. Во-вторых, обратил внимание на различия в передаче текста "Повестей" в Житии преподобного Пафнутия и Волоколамском патерике. Житие подразумевает больший "люфт" благочестивого поведения для смертельно заразившихся: от обычного покаяния до принятия предсмертного иноческого пострига. Патерик – только предсмертный постриг. По мнению А.Е. Тарасова, эта разница может быть объяснена различиями между предполагаемыми адресатами чтения. Волоколамский патерик, вероятно, не предназначался для широкого хождения в немонашеской среде.

Старший преподаватель Л.П. Горюшкина в докладе "Моровые поветрия, карантинные меры и Церковь в XVI столетии" рассказала, как жили в условиях эпидемий города Северо-Западной Руси в эпоху Ивана Грозного. Внимание было уделено тому, как люди того времени воспринимали происходящее и какими методами пытались бороться с напастью. В арсенале этой борьбы были различные средства: от строительства обыденных церквей до введения жестких карантинных мер с угрозой сожжения для нарушителей. Отдельно был затронут вопрос о том, как эпидемии отражались на жизни Церкви в целом (в том числе на возможности христиан участвовать в Таинствах) и на жизни клира в частности: священнослужители теснее прочих контактировали с больными и умирающими, продолжая и в условиях "поветрий" свое служение.

В докладе "Малоизвестные источники о моровом поветрии 1654 г. в Московской Руси" к.и.н., доцент кафедры истории России исторического факультета ПСТГУ А.Г. Авдеев подчеркнул, что уникальность этой знаменитой эпидемии состоит – помимо прочего – в том, что она нашла отражение в целом ряде интересных эпиграфических памятников. Среди них – надгробия из церкви Богоявления на Посаде г. Галича и из Троицкого Рябова монастыря Кашинского уезда (ныне хранится в запасниках Калязинского музея), иконы Спаса Нерукотворного из Вологды, Галича и с. Шунга, а также некоторые другие. Докладчик обратил внимание и на примечательные данные эпидемии 1654 г. из Хронографа 1720 г., составленного ярославским священником Федором Петровым по прозвищу Рак. Эти данные свидетельствуют о том, что в середине XVII в. имела место, по-видимому, не эпидемия чумы (как по умолчанию полагали многие исследователи), а эпидемия сибирской язвы.

Доклад специалиста по учебно-методической работе А.В. Носова "Два свидетельства о чуме 1654 г. в Солигаличе и Шуе" был посвящен тому же мору 1654 г. Автор сосредоточил внимание на восприятии этой эпидемии книжниками Солигалича и Шуи. В качестве примера были взяты список Летописца Солигаличского Воскресенского монастыря (около 1660-х гг.) и печатная Минея (1622 г.), археографическое описание которых докладчик составил в ходе экспедиций археографической лаборатории исторического факультета МГУ в Костроме в 2015 и 2019 гг. Было высказано предположение, что именно распространение морового поветрия побудило книжника из Солигаличского монастыря дополнить основной текст Летописца известиями за 1654–1663 гг., которые легли в основу, как минимум, трех других вариантов Летописца. Владельцы Минеи из Шуи, напротив, не проявили интерес к чуме – они не оставили на полях книги никаких упоминаний о ней, хотя в Минее и содержатся три владельческие записи 1653, 1672 гг. и конца XVII в. В то же время в Шуе около 1666 г. было создано Сказание о Шуйской иконе Божьей Матери, повествующее о трагичных событиях осени 1654 г. и о чудесном спасении города от мора.

Выступление к.и.н, м.н.с. М.В. Калинина на тему "Московский чумной бунт 1771 года: борьба традиции и модерна" было посвящено рассмотрению известных событий 1771 г. с неожиданного ракурса. Показав события бунта в контексте екатерининских преобразований в Москве, докладчик предложил взгляд на события бунта как на борьбу традиции и модерна. Автор доклада выдвинул предположение, что причиной трагических событий, связанных с противостоянием московского люда и церковных властей, стала "глухота" сторон друг к другу, вызванная разницей культурно-политических позиций и связанным с этим взаимным недоверием. Было отмечено, что поведение митрополита Амвросия (Зертис-Каменского) во время чумы может быть зеркалом изменившегося в синодальную эпоху духовного настроя в определенных кругах Русской Церкви.

К.и.н., н.с. О.Д. Шемякина выступила с докладом "Микробиологическая опасность и социальная инициатива: опыт московских беспоповцев в свете концепции Джареда Даймонда". Концепция Дж. Даймонда интересна постановкой проблемы – изучением факторов разной природы (технологии, плотность населения, политическая централизация, производство продовольствия, эпидемические заболевания), влиявших на динамику развития различных человеческих сообществ и определявших их судьбы в течении длительного исторического времени. Однако, по мнению докладчика, в этой концепции не находится места микродинамике, остается открытым вопрос о том, как пандемии производили перенастройку социальных и идейных структур, провоцируя мировоззренческие сдвиги и проявление новых общественных практик. Эти проблемы были рассмотрены в докладе на частном примере эпидемии чумы 1771 г. в Москве. Речь шла об инициативах старообрядцев федосеевского согласия.

В заключение д.и.н., профессор Н.С. Борисов в докладе "Эпидемии как фактор развития средневековой Руси" обратил внимание на то, что моровые поветрия были одним из важнейших явлений средневековой жизни, сложное и противоречивое значение которых до сих пор не вполне понято историками. Он отметил целый ряд сущностных изменений в общественном развитии в эпоху Средневековья, связанных с эпидемиями. Эпидемии разоряли главным образом многолюдные города – ведущие центры ремесла и торговли, двигатели прогресса. Эти изменения касались социально-политического, хозяйственного и духовного развития Средневековой Руси. Например, чума способствовала эволюции поземельных отношений: в связи с массовой смертью землевладельцев неизбежно возникала ситуация изменения структуры земельной собственности. Эпидемии обрубали боковые ветви правящих династий и тем самым служили объединению страны, собиранию земли и власти. Перефразируя известный парадокс Карамзина: "Москва обязана свои величием ханам", – можно сказать, что Москва обязана своим возвышением чуме. Стремление людей бежать из городов, где чума в принципе была более опасна, несомненно, стало важной причиной одного из главных процессов русского Средневековья - колонизации Севера. Среди причин самóй монастырской реформы середины XIV столетия могла быть и чума: уединенные кельи отшельников и складывавшиеся вокруг них обители спасали, выводили людей из городов. "Монастырская реформа" св. митрополита Алексия и преподобного Сергия Радонежского не случайно началась в разгар "великого мора" – в 50-е гг. XIV в. Поскольку "мор" воспринимался как кара Господня за грехи, в обществе неизбежно усиливались покаянные настроения. Одновременно росло стремление к особой, возвышенной жизни. Уход в дальние пустыни был формой покаяния и очищения, спасения тела и духа. Борьба с эпидемиями была одной из главных функций нарождавшейся московской государственности. Иван III наглядно показал возможности самодержавия, избавив страну не только от тотального голода, но и от опустошительных эпидемий. В его долгом правлении Русь в этом отношении жила достаточно спокойно. С целью остановить эпидемию Иван III не останавливался перед расправами с нарушителями карантина и беглецами зараженных деревень. Эти свирепые приемы усвоил позднее Иван Грозный, во многом следовавший опыту своего великого деда.

нажмите на название аудиозаписи или на значок "пуск" для прослушивания