|
|
В системе петровских преобразований церковная реформа не была случайным эпизодом. Скорее напротив, эта реформа была чуть ли не самой последовательной и принципиальной. Это был властный и резкий опыт государственной секуляризации. Опыт этот удался. В этом лежит весь смысл, вся новизна, вся острота, вся необратимость петровской реформы. Конечно, у Петра были 'предшественники', и реформа уже задолго до него 'подготовлялась'. Но вся эта подготовка была еще несоизмерима с самой реформой, и Петр слишком мало похож на своих предшественников. Однако несходство это не только в одном темпераменте, и не в том, что Петр повернул к Западу. В самом западничестве он далеко не был первым, не был и одиноким в Москве конца XVII столетия. Ведь к Западу Московская Русь обращается и поворачивается уже намного раньше. И Петр застает в Москве уже целое поколение, выросшее и воспитанное в мыслях о Западе, если и не в самих западных мыслях. В среде прочно осевших Киевских и 'литовских' выходцев он находит себе первое и активное сочувствие своим начинаниям. Т.о. новизна петровской реформы лежит не в западничестве, а в секуляризации. Именно в этом реформа Петра была не только поворотом, но и переворотом. Так реформа была задумана, так она была воспринята и пережита. Ведь и сам Петр хотел разрыва. У него с детства была психология революционера. Поэтому он создавал и воспитывал психологию переворота. В Петре были ясно видны черты сходства с большевиками. "Он и был большевик на троне. Он устраивал шутовские, кощунственные церковные процессии, очень напоминающие большевистскую антирелигиозную пропаганду" [1], - справедливо говорит Бердяев.
И именно с Петра начинается великий и подлинный русский раскол! Раскол не столько между правительством и народом (как это думали славянофилы), сколько между властью и Церковью. Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается и растягивается в напряжении между двумя сосредоточиями жизни: церковным и мирским. С Петра мы вступаем окончательно в критическую эпоху. Петровская реформа означала сдвиг, и даже надрыв во всех душевных глубинах. При этом изменяется самочувствие и самоопределение власти. Она самоутверждается в своем самодовлении, утверждает свою суверенную самодостаточность. Именно в этом вбирании всего в себя государственной властью и состоит замысел того 'полицейского государства' которое заводит и учреждает в России Петр. Само 'полицейское государство' есть не только и даже не столько внутренняя реальность. Нет, не столько строй, сколько стиль жизни. Чувствуется не только политическая теория, но и религиозная установка, и в своем попечительном вдохновении 'полицейское государство' неизбежно оборачивается против Церкви, такое государство единолично и единодержавно берет на себя безраздельную заботу о религиозном и духовном благополучии народа. Империя не стала органической, и она легла тяжелым гнетом на русскую жизнь. От реформы Петра идет дуализм, столь характерный для судьбы России и русского народа, в такой степени неведомый народам Запада. Если уже Московское царство вызывало религиозные сомнения в русском народе, то эти сомнения очень усилились относительно петровской империи. И только в пределах государственной делегации (vicario nomine) и поручения Церкви отводится в системе народно-государственной жизни свое место, но только в меру и по мотиву государственной полезности и нужды. Здесь ценится или учитывается не столько истина, сколько гордость, пригодность для определенных политико-технических задач и целей. Закономерно духовенство обращается в своеобразный служилый класс.
"Полицейское" мировоззрение развивается исторически из духа Реформации, когда тускнеет и выветривается мистическое чувство церковности, когда в Церкви привыкают видеть только эмпирическое учреждение, в котором организуется религиозная жизнь народа. С такой точки зрения и церковность подпадает и подлежит государственной централизации. Такая новая система церковно-государственных отношений вводится и торжественно провозглашается в России в "Духовном Регламенте". Его смысл очень прост и слишком ясен. Это есть программа русской Реформации.
"Регламент" был общим делом архиепископа Феофана Прокоповича и самого Петра. В Феофане Петр нашел понятного исполнителя и истолкователя своих пожеланий и мыслей, не только услужливого, но и угодливого. Прокопович исходит из известного реформационного принципа или постулата: cujus regio - jus religio (чья земля - того и вера - лат.). Государь, и именно как государь есть хранитель обеих скрижалей - custos untrisque tabulae. Справедливо говорит о Феофане Флоровский: "человек жуткий. Даже в наружности его было что-то зловещее. Это был типичный наемник и авантюрист... Вернее назвать его дельцом, не деятелем. Один из современных историков остроумно назвал его "агентом Петровской реформы""[2]. Действительно, Феофан не то, что примыкает, он буквально принадлежит к протестантской схоластике XVII века. Его сочинения вполне умещаются в системе немецкого реформированного богословия. Все здесь пронизано западным духом, воздухом Реформации.
Поражает и то, что по форме и по изложению 'Регламент' менее всего регламент. Это скорее рассуждение, а не уложение. Именно в этом его исторический смысл и вся сила. Это даже более: объяснительная записка к закону, нежели чем сам закон. Но для петровской эпохи вообще характерно, что под образом законов публиковались идеологические программы. И в этом смысле 'Регламент' есть, в сущности, политический памфлет. Это больше чем закон. Это манифест и декларация к новой жизни. И с намерением под таким памфлетом и почти сатирою отбирались и требовались подписи духовных властей и чинов, и при том в порядке служебной покорности и политической благонадежности. Петр в России хотел церковное управление организовать так, как было оно организовано в протестантских странах. Ю.Ф.Самарин верно заметил о Петре: "он не понимал, что такое Церковь, он просто ее не видел, и потому поступал, как будто ее не было". Источник церковных реформ Петра всегда лежал именно в этом религиозном неведении и не чувствии. Потому как нужно различать замысел и исполнение. И в этом смысле петровская реформа не удалась! Ведь "Духовный Регламент" есть только программа реформы. Именно программа, но не итог. И не вся программа была исполнена и не вся оказалась исполнима. Сбылось сразу и больше, и меньше, чем было задумано. Эта петровская Реформация в Русской Церкви осталась внешним насилием, она заставила церковный организм сжаться, но не нашла требуемого отзвука в глубинах церковного сознания. В своем эмпирическом составе и в историческом образе жизни Русская Церковь была глубоко встревожена и сотрясена этой Реформацией, и никогда петровская реформа не была скреплена или признана церковным согласием или волей, она проходила совсем не без протестов. И временами, в этот век розысков и доносов, государственное "попечение" о Церкви оборачивалось откровенным и мучительным гонением под предлогом государственной безопасности и борьбы с суеверием. И хотя многие принимали политическую реформу Петра и готовы были идти с ним, но не все были готовы и не многие могли принять его Реформацию.
Фактически же в России, с реформами установился некий 'цезарепапизм' в духе Реформации. Сам 'Регламент' остался только актом государственного законодательства, и не имел никакого канонического достоинства. Этот 'цезарепапизм' никогда не был принят, освоен или признан всем церковным сознанием или совестью. Главное было в том, что мистическая полнота Церкви не была повреждена. И Петровская реформа разрешилась протестантской псевдоморфозной церковности. Тогда начинается 'вавилонское пленение' Русской Церкви. Духовенство становится с той поры 'запуганным сословием'. Отчасти оно опускается или оттесняется в социальные низы. А на верхах устанавливается двусмысленное молчание. Лучшие замыкаются внутри себя, уходят во 'внутреннюю пустыню' своего сердца, ибо даже во 'внешнюю пустыню' в XVIII веке уходить не дозволялось. Эта запуганная скованность духовного чиноначалия есть один из самых прочных пороков петровской реформы. И в дальнейшем русское церковное сознание долгое время развивается под двойным торможением - административным приказом и внутренним испугом.
До самого воцарения Елизаветы Петровны протестантизм в России был как бы под неким особым и преимущественным покровительством государственных законов. Впоследствии Екатерина Великая утверждала, что нет "почти никакого различия" между православием и лютеранством (а может и вовсе, это различие в духе реформ и под их прессом у нас тогда действительно просто истерлось и истлело!). В аннинское время, т.е. при Бироне, отношение власти к Церкви было особенно острым. "На благочестие и веру нашу православную наступили, но таким образом и претекстом, будто они не веру, но непотребное и весьма вредительное искореняют".[3]
В итоге, попущенное Петром, идеологическое разрушение Феофаном православно-канонического строя Русской Церкви "осталось в нашей истории никем не повторенным фортиссимо, лишь затуманенным забвением более чем в течение 250 лет" [4]. Так Петр, создавший Св.Синод по немецкому лютеранскому образцу, жестоко поработил и ослабил Церковь. Но эта церковная реформа так же стала возможна в результате внутреннего ослабления самой Церкви, невежества иерархии и потери ее нравственного авторитета. В этом-то и лежит основной урок петровской Реформации.
[1] Бердяев Н. Самопознание. М., Харьков, 1998. С. 25.
[2] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 89-90.
[3] Там же. С. 95.
[4] Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. М., 1997. С. 342-343.
