Дмитрий Юрьевич Арапов (1943-2015)

ПОКА СВЕЖИ ВОСПОМИНАНИЯ…

Таких людей, как Дмитрий Юрьевич, надо помнить, так как они – соль земли. В них воплощается русская духовная культура, русская интеллигенция и наконец – тот старый добрый Московский университет, который Герцен называл "средоточием русского образования".

Основа всякой высокой культуры – человеческая личность. Д.Ю. был яркой и оригинальной личностью. Он не боялся быть самобытным, не похожим на других. И в костюме, и в манере держаться он производил впечатление городского сумасшедшего. Разумеется, это была лишь видимость. На деле это был человек острого ума и широких знаний. Но при всём том в нем действительно было что-то от древнерусского юродивого. Он не придавал особого значения условностям, не искал чинов и званий и всё, что приходило ему в голову, говорил громко, не оглядываясь по сторонам. В средневековом обществе, где оригинальность считалась признаком безумия, он и правда стал бы юродивым. Одним из тех, над кем при жизни потешались и издевались, а после смерти – почитали как святых…

Сын атеистического поколенья, он не был воцерковленным православным прихожанином. В его отношении к церкви как организации было нечто дворянское: сочувственное, понимающее – но постороннее. Протопоп Аввакум говорил, что "церковь не в бревнах, а в ребрах". "В ребрах", в душе Д.Ю. был христианином православного толка. Он исполнил главную заповедь христианина: творить добро и удаляться от зла. Рассуждая о его кончине, даже самым злоязыкие персоны нашего социума разводили руками и говорили: "это был человек, который никому не сделал зла"…

Известно, что походка человека отражает его характер. Даже на седьмом десятке лет Д.Ю. ходил стремительной походкой, буквально врываясь в наши тесные кабинеты. Вслед за ним влетала его огромная сумка – из тех, в которых спортсмены носят свои кроссовки и фуфайки, а пассажиры пригородных электричек – купленные в Москве припасы. Но Д.Ю. не был ни спортсменом, ни пассажиром. Во чреве его знаменитой сумки трепыхалась книжка, которую он читал в дороге, и пара свежих газет, до которых Д.Ю. был большой охотник. В остальном же сумка была для него совершенно излишним грузом. Но при этом она была вполне уместна как атрибут его иррационального облика.

Меня поражает художественная цельность его образа. Он любил за чашкой чая неторопливо порассуждать о том и о сем. Казалось, что этому человеку некуда спешить. Но оборотной стороной его неторопливости была стремительность. Подгоняемый каким-то невидимым ветром, он быстро вставал и уходил, поспешая по своим многочисленным делам. И, словно подхваченный всё тем же ветром, он стремительно ушел из жизни…

Лучшая награда для преподавателя – любовь студентов. Этой любовью Д.Ю. был наделен сполна. Он не жалел для них времени и сил – и они ценили его самоотдачу. Он был одним самых колоритных героев студенческого фольклора, его афоризмы разлетались по всему истфаку.

По объему своих разнообразных сведений Д.Ю. был подлинным энциклопедистом. В его обильных монологах присутствовало множество разнообразных вещей: история и литература, политика и курьезные случаи жизни, бытовые проблемы и философские рассуждения, словом – весь мир в его богатстве и красоте. В них не было только одного: мелочного эгоизма. Он был чужд зависти и никогда не интересовался сплетнями.

Известно, что по происхождению Д.Ю. принадлежал к старинной дворянской фамилии. Он редко вспоминал об этом и был далек от какого-либо высокомерия. Но наследственность – великая сила. В его радостном отношении к жизни, в какой-то благородной беззаботности о хлебе насущном был неуловимый шарм русского дворянства.

Как истинный дворянин, он был патриотом России. Его патриотизм заключался не в шумных декларациях за пиршественным столом, а в органическом ощущении себя как части России.Быть может, именно поэтому он охотно брал на себя автобусные экскурсии и летние производственно-ознакомительные практики. Это была замечательная и ныне уже почти утраченная форма приобщения студентов к отечественной истории и культуре. Но много получали от этих путешествий и сами преподаватели. Приготовления к этой летней эпопее были для Д.Ю. настоящим священнодействием. Но цель оправдывала затраты времени и сил. Сын двух геологов, Д.Ю. любил «поле» и спокойно относился к дорожным неурядицам и отсутствию комфорта. В провинциальных гостиницах и на проселочных дорогах, в сельской столовой и среди руин заброшенных храмов, он был счастлив этим погружением в родную ему стихию, имя которой – Россия.

Людей начинаешь по-настоящему ценить лишь после их ухода из жизни. Внезапный уход Д.Ю. – не только трагическое событие, коим является кончина любого человека. Но с его уходом в нашем мире образовалась какая-то зияющая пустота, какая-то черная дыра, заполнить или скрыть которую невозможно. Стало ясно, что для всех нас Д.Ю. с его своеобразной манерой общения и философским взглядом на жизнь был своего рода точкой опоры, неподвижным ориентиром в этом зыбком и ускользающем из-под ног мире.

Человека нет, а жизнь идет дальше, равнодушно и размеренно. Но то добро, которое оставил по себе человек, остается с теми, кто остался на этой стороне земли. Память об ушедшем помогает нам жить.

Н.С.Борисов

МОЙ ДОБРЫЙ ПАПА

Поздравляю тебя с днём рожденья,-
Говорю, как с ребёнком:
Пусть дыханье твоё и пенье
Будет чистым и звонким…

Константин Симонов.

Папе, Дмитрию Юрьевичу Арапову, очень нравился поэт Константин Симонов и его творчество, было, видно, какое-то «попадание». В мае 2015 года я должна была идти во МХТ имени Чехова на «Песни военных лет» - поэтическое представление драматических актёров, и позвала папу с собой в Камергерский переулок, сходить вместе, взять ему ещё один билет «с рук» - в итоге отдала ему свой. Очень рада, что он сходил. Папе понравилось, что Олег Табаков «сверх» программы появился перед публикой в конце действа и прочёл «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины..» Как учёный-востоковед, папа особо отличал также стихотворение Николая Гумилёва «Туркестанские генералы». Папа не декламировал стихов, не знаю, знал ли он их наизусть, а в нём была лёгкость, поэтичность жизни, что проявлялось и в отношении к людям и в написании статей.

У папы была гениальная память, вообще считаю, он был Гением. У него была фееричная эрудированность – по истории и России и всеобщей. При этом папа скромно говорил: «Западное Средневековье знаю хуже». В литературе папе нравился Бальзак, Хэмингуэй, из современных российских писателей – Захар Прилепин… А прочёл он за жизнь триллион книг и помнил, по ощущениям – всё сущностное, что прочёл. Живой интерес к театру, кино… Здесь проявлялась его системность, он любил фильмы, где показывался его любимый город Петербург и не одобрял отвлечённой на его взгляд экзистенциальности. «Твоего Вуди Аллена не люблю»...

Папа ходил на художественные выставки… Рассказывал, как в своё время у Воздвиженки занял очередь «на Мону Лизу» в ГМИИ имени Пушкина на Волхонке, после пошёл на несколько часов в «Ленинку»… Из последнего папа посмотрел замечательную выставку Валентина Серова в Третьяковской галерее на Крымском валу: «Особенно мне понравился театральный занавес».

Папа умел своё духовное и умственное богатство подать, подарить, передать, людям ярко и много… Папа придумал во 2-м семестре семинара 1-го курса на занятии разбирать со студентами «Государя» Никколо Макиавелли и ряд лет данное упражнение практиковал. Очень рада, что в прошлом году посетила папин семинар: было очень интересно, папа блестяще работал со студентами, внимательно слушал более активных и одновременно в течении семинара «включал» всех студентов в работу.

У папы было выражение «покрутить», найти то, что называется «зерно роли», о чём именно надо написать, сказать, при этом он был и замечательным автором и гениальным редактором. Как редактор он сделал, думаю, последнюю в жизни работу – шлифовку моей статьи для конференции в Екатеринбурге про «гуманизацию (благотворное влияние) ГЗ МГУ на человека». Папа не был согласен с моей концепцией, а сказал именно то, что я сама хотела, краше, проще, красивей, ясней, как Андрей Рублёв икону нарисовал.

Папа был по-своему очень деловым человеком, он любил дело – провести семинар вовремя, на нём разобрать доклад (чтоб доклад до того принесли); всегда следил за своей профессиональной нагрузкой, чтоб она была не ниже нормы, а то и выше, он не был склонен «писать в стол», ему нравилось быть востребованным. Папа говорил: «Я не стал умнее, когда защитил докторскую, а люди стали иначе относиться».

Папа не был политически ангажированным человеком, но следил за новостями, «потому что студенты спрашивают, я должен быть в курсе» и т.д. В первую очередь мой папа был первоклассным академическим учёным и преподавателем. Он говорил: «Та власть хороша, что даёт деньги на университет».

Папа употреблял старинные слова: «жалованье» и «служба». Всегда спрашивал, когда я приходила из МГУ, а он в тот день в нём не был: «Как там университет? Всё тихо-спокойно?»

Папа был страстным, убеждённым книгочеем и библиофилом. Он ходил в библиотеки, в книжные магазины, на книжные ярмарки. Ходил на нон-фикшн незадолго до своей смерти, «видел студентов, они со мной здоровались». Целью поездки на нон-фикшн было купить книжицу издательства Ясной Поляны – про кухню Льва Толстого и его семьи, книгу папа купил, чем был весьма доволен.

Папа говорил: «Никогда не надо жалеть денег на книжные справочники» и «если книгу один раз использовали [в работе, цитировали – А.Е.], она себя окупила».

Папа всегда старался мне покупать книжки – на 10 лет подарил книжку про леса мира, в мои 15 лет купил книгу по фильму, что мне тогда нравился и др. Сам папа много читал, каждый день. После его смерти нашла: на письменном столе лежала книжка с закладкой про петербургскую гвардию, 2015 года издания, не дочитал и свежий номер газеты МК («Московский комсомолец» в сумке).

Вместе с тем, он был оригинал – сам не старался дарить подарки на день рождения или на 8 марта не мне ни маме в своё время, не дарил цветов, притом, что всегда из поездок привозил нам украшения. У папы был вкус и любовь к натуральным камням: у нас в роду были ювелиры и геологи.

У нас дома чайник со свистком: папе нравилось, когда чайник долго свистит, он говорил: «Люблю Диккенса, когда чайник свистит, напоминает мне Диккенса, уютно»…

Всегда знала, что у меня особенный папа. Ни хуже, не стандарт, особенный, сейчас можно смело сказать – замечательный у меня был папа. При жизни мы могли с ним подчас пикироваться, я могла на что-то обижаться, а сейчас это не имеет значения – осталось ощущение, оно есть, у меня годы был прекрасный друг, нам было о чём поговорить – общие темы – университет, театр, люди, путешествия. Было чувство общности, понимания, не от родства – у меня – нам повезло, мы совпали.

Папа и путешествия – тема безбрежна. Папе всегда было лучше съездить на «узел», узнать про оплату за электричество, чем звонить. Ведь если позвонишь, уже не получится поехать…

Папа всюду разговаривал с людьми – в транспорте, в университете, в поездках. При этом он не навязывался. У нас это называлось: «зацепиться языками». «На остановке разговорился с девушкой, она оказалась из Иркутска, мы с ней говорили о Байкале..» и др. Папе были неиссякаемо интересны люди. При этом сплетни, кто на ком женат, есть ли дети, от кого они, кто кому изменил, кто про кого что скверное сказал и проч. – это папу не волновало. Ему интересно было про места, про образование, про еду, про театр, про жизненное, а не пошлое.

Папе была присуща системность и в любви к путешествиям, я его спрашивала: «Ты хотел бы поехать в Испанию?» - папа ответил: «Зачем? Там нет архивов». Папа был человек дела, человек университета, науки, академической науки, притом для людей. В нём очень живо, жизненно всё сочеталось, как артерии в человеке – любовь к книгам, интерес к людям и к исследованию, к документам.

Папа говорил: «Когда студенты со мной (на занятии, в поездках и т.д.), я за них отвечаю. Чтоб никто не пострадал от чего-либо, чтоб были накормлены и др.». Папа замечательно готовил гречневую кашу, его коронное блюдо. Он любил поесть, притом, что обжорой не был. Ему внутреннее было важнее внешнего. Он говорил: «Надо, чтоб в доме всегда был хлеб». Папа был из послевоенного поколения, не самого избалованного яствами. Папа ещё говорил: «В 1950-е Москва была гораздо темнее»…

Он был человек очень современный, не сиюминутностью, а внятным позитивным ощущением жизни, ему интересно было жить, вкусно есть, учить радивых студентов и работать с толковыми аспирантами, он умел и любил радоваться успехам коллег.

Елизавета Дмитриевна Арапова