 |
 |
|
|
{111}
ХРИСТИАНСТВО (теология и политика) - это религия, которая считает своим творцом Иисуса Христа. Не следует смешивать его с различными философскими сектами. Евангелие, содержащее его догмы, мораль и обещания, вовсе не является одной из хитроумных систем, порожденных философами в итоге размышлений. По большей части эти философы мало озабочены тем, чтобы принести пользу людям; они больше стремятся к удовлетворению собственного тщеславия с помощью открытия неких истин, всегда бесплодных для улучшения нравов и чаще всего бесполезных роду людскому. Но Иисус Христос, принося миру свою религию, имел более благородную цель - научить людей и сделать их лучшими. Именно эта цель направляла законодателей при составлении законов, когда, для того чтобы сделать их более полезными, они опирались на догму наказания и вознаграждения в иной жизни; поэтому кажется более естественным сравнивать Законодателя христиан именно с ними, а не с философами.
Христианство можно рассматривать как в его связи с возвышенными и богооткровенными истинами, так и в связи с политическими нуждами, иначе говоря, в связи с блаженством иной жизни или же в связи со счастьем, которое оно может доставить в этой жизни. В первом значении оно является единственной религией откровения среди всех религий, так себя называющих, а следовательно, и единственной, которой надо следовать. Свидетельства ее божественности содержатся в книгах Ветхого и Нового Завета. Самая строгая критика признает подлинность этих книг, самый высокомерный разум уважает истину сообщаемых ими событий, и здравая философия, опираясь на их подлинность и истину, заключает на их основе, что эти книги боговдохновенные. Рука божья явно видна в стиле стольких авторов с разными дарованиями, и это свидетельствует, что сочинившие их люди были воодушевлены иным пылом, чем людские страсти. Это же видно в чистой и возвышенной морали, сверкающей в их сочинениях; в откровении тайн, которые удивляют и смущают разум, не оставляя ему иного выхода, кроме их молчаливого почитания; в скоплении чудесных событий, которые во все времена указывали на власть высшего существа; во множестве пророчеств, которые сквозь завесу времен показывают нам как очевидцам то, что погружено в пучину веков; в связи двух заветов, столь ощутимой и явной самой по себе, что невозможно не увидеть, что христианское откровение основано на откровении иудеев.
{112}
Другие законодатели, чтобы привить народу уважение к данным им законам, тоже уповали на славу считаться орудием бога. Египетские законодатели Амазис1 и Мневис2 выдавали свои законы за законы, данные Меркурием. Бактрийский законодатель Зороастр3 и гетский Замолксис4 кичились тем, что их законы получены у Весты5. Близок им по духу и Цатрустес, законодатель аримаспов6. Критские законодатели Радамант и Минос7 выдумали, что они общались с Юпитером. Афинский законодатель Триптолем8 притворялся, будто его вдохновила Церера. Законодатель кротонцев Пифагор9 и локрийцев Залхий10 приписывали свои законы Минерве; спартанский законодатель Ликург11 - Аполлону; Нума12, римский царь и законодатель, похвалялся, что вдохновлен богиней Эгерией. По сообщениям иезуитов, основатель Китая звался Фанфуром, "сыном солнца", ибо он претендовал на происхождение от него. В истории Перу сказано, что основатели империи инков13 Манко-Капак и его сестра и жена Койя-Мама выдавали себя один за сына, а другая за дочь солнца, посланных отцом извлечь людей из дикой жизни и установить у них порядок и просвещение. Законодатели вестготов Тор и Один14 также выдавали себя за внушенных свыше и даже божественных личностей. Откровения вождя арабов Магомета слишком известны, чтобы останавливаться на них. Порода вдохновленных свыше законодателей продолжалась долго и, наконец, кажется, закончилась Чингис-ханом, основателем империи монголов. У него были откровения, и он был не меньше, как сын солнца.
Мы видим, что законодатели постоянно придерживались такого образа действий, и ни один из них никогда от него не отрекался. Очевидно, во все времена вера в провидение, которое вмешивается в человеческие дела, считалась самой мощной уздой, которую можно надеть на людей. Те, кто считает религию бесполезным для государства средством, слишком мало знают об ее силе и влиянии на умы. Однако, заставив всех этих богов спуститься словно с помощью машины с небес на землю, чтобы внушить законодателям законы, которые они должны были дать людям, эти законодатели показали себя плутами и обманщиками и, чтобы стать полезными роду людскому в этой жизни, вовсе не заботились об его счастье в иной жизни. Жертвуя истиной ради пользы, они не заметили, что удар по первой одновременно сражает и вторую, поскольку не существует ничего универсально полезного, что не было бы и совершенно истинным. Эти две вещи выступают, так сказать, рядом: мы всегда наблюдаем, что они действуют на умы одновременно. Следуя этому положению, можно было бы иногда определить степень истинности, заключенной в религии, степенями пользы, которые извлекают из нее государства.
Вы скажете мне: почему же законодатели, чтобы сделать народам более полезной религию, на которой они основывали свои законы, не вняли совету истины? Я отвечу: потому, что их народы были отравлены суевериями, обожествлявшими планеты, героев, государей. Законодатели знали, что различные виды язычества являлись ложными и нелепыми религиями; однако они предпочли оставить их при всех их недостатках, нежели очистить от разлагавших их суеверий. Они опасались, что, выведя грубый ум {113} черни из заблуждений о множестве почитаемых ею богов, они ее убедят в том, что бога нет вообще. Вот что останавливало их, и они осмеливались открыть истину лишь на великих мистериях15, столь знаменитых во времена языческой античности. К тому же они заботились о том, чтобы туда допускались лишь избранные и способные понять идею об истинном боге. Великий Боссюэ в своей "Всеобщей истории"16 говорит: "Разве Афины не были самым просвещенным и ученым из всех греческих городов? А ведь там считали атеистами тех, кто говорил об отвлеченных понятиях, а Сократа осудили за учение о том, что статуи не являются богами, как это считала чернь". Этот город вполне мог смутить законодателей, которые в делах религии не почитали предрассудков, так справедливо названных великим поэтом "царями черни"17.
Несомненно, это была плохая политика со стороны таких законодателей, ибо, поскольку они не заглушали отравленный источник, из которого зло распространялось в государства, им было не по силам остановить это ужасное наводнение. Чем им могло послужить открытое изложение в великих мистериях идеи единства и промысла единственного бога, если одновременно они не глушили суеверия, присоединявшего к нему местных божеств и покровителей, поистине богов второстепенных и от него зависимых, и притом богов беспутных, подверженных во время своего пребывания на земле тем же страстям и порокам, что и прочие смертные? Если преступления, которыми оскверняли себя низшие боги в течение своей жизни, не мешали высшему существу одаривать их почестями и правами богов, возвышая их над своим естественным состоянием, могли ли почитатели этих обожествленных людей убедить себя, что преступления и бесчестия, не вредившие апофеозу тех, навлекут небесную кару и на их головы?
Законодатель христиан, одушевленный совсем иным духом, нежели все те законодатели, о которых я говорил, начал с разрушения тиранивших мир заблуждений, с тем чтобы сделать свою религию более полезной. В качестве главной цели он ввел в ней блаженство в иной жизни, но тем самым он хотел, чтобы она доставила нам счастье и в этой жизни. На обломках идолов, чей суеверный культ вызывал тысячи беспорядков, он основал христианство, которое чтит духом поистине единого бога, справедливо вознаграждающего добродетель. Он восстановил естественное право в его первоначальном блеске, который так сильно затмили страсти. Он открыл людям мораль, не известную до того в других религиях. Он научил их презирать себя и отказываться от самых дорогих привязанностей; он внедрил в души то глубокое чувство смирения, которое разрушает и истощает все источники себялюбия, преследуя его в самых скрытых уголках души. Он не ограничил прощение оскорблений стоическим безразличием, означающим лишь спесивое презрение к оскорбившему, но он довел его даже до любви к самым жестоким врагам.
Воздержание он поставил под охрану самой суровой стыдливости, заставив их заключить союз с глазами из опасения, как бы нескромный взгляд не зажег в сердце преступного пламени. Он приказал объединить скромность с самыми редкими талантами; преступление он пресек с {114} разумной жестокостью в самом стремлении к нему, чтобы помешать ему проявиться и послужить причиной губительных опустошений; он вернул брак в его первоначальное состояние, запретив полигамию, которая, согласно прославленному автору "Духа законов"18, не приносит пользы ни роду людскому, ни обоим полам, - тому, кто ею злоупотребляет, и тому, кем злоупотребляют, а еще менее - детям, к которым отец и мать не могут иметь одинаковое чувство, поскольку отец не может любить двадцать детей так же, как мать любит двоих. Он желал вечности этих священных уз, созданных самим богом, и запретил развод, который, будучи удобным лишь для мужей, является горестным для жен и детей, всегда страдающих от ненависти своего отца к матери.
Это смущает нечестие, и, не находя иных возможностей напасть на христианскую мораль за ее совершенство, оно ограничивается заявлением, что само это совершенство делает ее вредной для государств. Оно изливает свою желчь на целибат, рекомендованный христианством определенному разряду людей для большего совершенствования. Оно не может ему простить справедливого гнева против роскоши. Оно осмеливается даже осудить в нем тот дух мягкости и умеренности, который ведет к прощению и даже к любви к своим врагам. Оно не краснея заявляет, что истинные христиане не создадут государства, которое могло бы существовать. Оно не боится пятнать христианство, противопоставляя духу нетерпимости, который его характеризует и приводит, как они говорят, к появлению чудовищ, дух терпимости, господствовавший в прежнем язычестве и делавший братьями всех тех, кого оно носило в своем лоне. Странный избыток ослепления людского духа, который поворачивает против самой религии то, что должно было бы навсегда сделать ее почитаемой! Кто поверил бы, что христианство, предложившее людям возвышенную мораль, должно будет когда-то в свою очередь защищаться от упрека в том, что оно делает людей несчастными в этой жизни ради желания сделать их счастливыми в другой? Вы скажете, что для государства пагубен целибат, лишающий его большого числа подданных, каковых можно назвать его подлинным богатством. Кто не знает законов, которые римляне издали в разных случаях с целью сделать брак почетным и обязать подчиниться этим законам тех, кто избегал его уз, вынуждая их поощрениями и наказаниями давать государству граждан? Эта забота, несомненно достойная короля, стремящегося сделать свое государство процветающим, занимала Людовика XIV в самые лучшие годы его царствования. Но что могут сделать все заботы, законы и все поощрения государя для процветания брака и с его помощью гражданского общества там, где господствует религия, заставляющая людей ради совершенства отказываться от любой привязанности? Люди, предпочитающие в области морали все, что характеризуется суровостью, всегда будут сторонниками целибата по той же самой причине, которая их отвращала бы от него, если бы они не находили в трудности этого предписания поощрение своему самолюбию? Целибат, заслуживающий таких порицаний и против которого нельзя не выступать, - это тот целибат, который, по словам автора "Духа законов"19, является результатом {115} распущенности, при которой оба пола, вредя друг другу с помощью самых естественных чувств, избегают союза, должного сделать их лучшими, ради жизни при таком союзе, который всегда делает их худшими. Именно против такого целибата следует выставить всю стойкость законов, ибо, как замечает знаменитый автор, "согласно установленному природой правилу, чем значительнее сокращается число браков, которые могли бы состояться, тем больше развращаются уже состоявшиеся, и чем меньше женатых людей, тем меньше верности в браках. Точно так же чем больше воров, тем больше краж".
Но чем может повредить общественному благу принятый христианством целибат? Несомненно, он лишает общество определенного числа граждан. Однако те, кого общество отдает богу, работают ради создания для него добродетельных граждан и углубления в их душах великих принципов зависимости и покорности по отношению к тем, кого бог поставил над ними. Он избавляет их от трудностей семейной жизни и гражданских дел лишь с целью поручить им внимательно блюсти религию, ухудшение которой приводит к нарушению покоя и согласия в государстве. Кроме того, благодеяния, изливаемые христианством на общества, достаточно многочисленны, чтобы не завидовать добродетели воздержания, которое оно налагает на священников с тем, чтобы их телесная чистота сделала их более достойными приближения к обителям божества. Это все равно, что жаловаться на излишества природы; ведь в том щедром обилии зерен, которое она порождает, всегда найдутся и бесплодные.
Затем, вы возразите, что роскошь придает пышность государствам. Она оттачивает умение рабочих, улучшает ремесла, умножает все виды торговли. Поскольку золото и серебро обращаются повсюду, богатые много тратят и, как заметил знаменитый поэт, "нанятый изнеженностью труд постепенно открывает себе путь к богатству"{115}. Кто может отрицать, что ремесла, промышленность, стремление к моде, словом, все, что непрерывно умножает отрасли торговли, являются вполне реальным благом для государств? Христианство же, осуждающее роскошь, препятствует этому, разрушает и уничтожает все то, что с нею неизбежно связано. Вследствие духа отречения и отвергания всякой суетности оно вводит лень, бедность, отказ от всего, словом, разрушение промыслов. Следовательно, по своему строю оно мало пригодно доставлять счастье государствам.
Я знаю, что роскошь - это блеск государств. Однако, поскольку она портит нравы, тот расцвет, который она в них порождает, может быть лишь временным или скорее всегда роковым предвестником их падения. Послушайте великого мастера, который в своем замечательном труде "Дух законов" показывает, как он в гениальном озарении постиг все устройство различных государств. Он вам скажет, что развращенная роскошью душа обладает совсем другими стремлениями, чем желание славы своей родины и своей собственной. Он вам скажет, что она вскоре становится врагом законов, которые ее стесняют. Наконец, он вам скажет, что изгнание нз государств роскоши означает изгнание продажности и пороков. Однако, возразите вы, разве потребление продуктов природы и ремесел не является {116} необходимым для процветания государств? Да, несомненно, однако вы бы глубоко ошиблись, если бы вообразили, что только роскошь может обеспечить это потребление. Да что я говорю? В ее руках оно может стать слишком пагубным, ибо, поскольку роскошь является злоупотреблением дарами провидения, она всегда их тратит, нанося вред тому, кто ею пользуется, - либо ему лично, либо его имуществу, - или же нанося ущерб тем, кому приходится оказывать помощь. Я отсылаю вас к глубокомысленной работе "О причинах величия и упадка римлян"21, чтобы понять из нее, какое роковое влияние имеет роскошь на государства. Я вам процитирую лишь одно место из Ювенала; он говорит, что роскошь, уничтожившая Римскую империю, отомстила ей за весь подчиненный мир одержанными над империей победами. А может ли быть полезным государствам и способствовать их величию и мощи то, что их губит? Заключим же, что роскошь, как и другие пороки, является отравой и погибелью государств. И если иногда она бывает им полезна, то не по своей природе, но вследствие некоторых случайных обстоятельств, которые ей чужды. Я согласен, что в монархиях, устройство которых предполагает неравенство богатств, нельзя ограничиваться рамками простой необходимости. По замечанию знаменитого автора "Духа законов"22, "бедные бы умерли с голоду, если бы богатые не тратили много. Нужно также, чтобы богатые тратили соответственно неравенству своих богатств и чтобы в этой же пропорции возрастала роскошь. Отдельные состояния умножаются лишь в том случае, если они лишают часть граждан физически необходимого, надо, следовательно, чтобы оно им было возвращено. Так, для сохранения монархического государства избыток должен постепенно возрастать от земледельца к ремесленнику, к негоцианту, к дворянам, к чиновникам, к вельможам, к главным откупщикам, к принцам; без него все погибает".
Слово "избыток", употребленное здесь г-ном де М[онтескье], означает всякий расход, превышающий простую необходимость. Случаи, когда избыток является законным или же неоправданным, определяются тем, злоупотребляют или нет дарами провидения. Если рассмотреть в допускаемом христианством смысле доводы, которыми этот знаменитый автор доказывает, что в целом законы против роскоши не подходят для монархии, то они сохраняют всю свою силу, ибо, поскольку христианство допускает расходы в соответствии с неравенством богатств, очевидно, оно не ставит преград развитию торговли, мастерству рабочих, улучшению промыслов и всему, что содействует блеску государств. Я знаю, что то понятие о христианстве, которое я здесь даю, не понравится некоторым сектам; путем преувеличения его предписаний они сделали его ненавистным многим людям, которые всегда стремятся под любым благовидным предлогом отдаться своим страстям. Для ересей характерны как преувеличение всего, что касается морали, так и умозрительная любовь ко всему, что связано со свирепой суровостью и кровожадными нравами. Различные ереси дают в этом много примеров. Таковы, например, новациане и монтанисты23, упрекавшие церковь за ее чрезвычайную снисходительность в то самое время, когда она, еще полная первоначального усердия, налагала на грешников из {117} народа канонические покаяния, описание которых ныне ужаснуло бы отшельников-траппистов24. Такими же были вальденсы и гуситы25, подготовившие пути для протестантской реформации. В самой католической церкви имеются такие якобы духовные лица, которые либо из лицемерия, либо из мизантропии осуждают как злоупотребление всякое пользование благами провидения, превосходящее строгую необходимость. Гордые своим крестом и воздержанием, они хотели бы подчинить этому без разбора всех христиан, ибо, не поняв духа христианства, не отличают евангельских заповедей от советов религии. Наши самые естественные желания они рассматривают лишь как несчастный удел старика со всеми его вожделениями. Христианство вовсе не таково, каким его представляют нам все эти ригористы, кровожадная жестокость которых крайне вредит религии. Выходит, будто она не соответствовала благу обществ, и у них недостает ума, чтобы увидеть, что ее советы, буде они были бы навязаны как законы, оказались бы противоположны духу законов христианства.
Именно вследствие этого невежества, которое губит религию, преувеличивая ее заповеди, Бейль26 осмелился заклеймить ее как малопригодную для воспитания героев и воинов. Автор "Духа законов"27, который оспаривает этот парадокс, говорит: "Почему же нет? Это были бы граждане, превосходно понимающие свои обязанности и прилагающие все старания, чтобы их выполнить. Они бы отлично сознавали право естественной обороны. Чем требовательнее относились бы они к своим религиозным обязанностям, тем лучше они помнили бы о своих обязанностях к отечеству. Христианские начала, глубоко запечатленные в их сердцах, были бы несравненно действеннее ложной чести монархий, человеческих добродетелей республик и раболепного страха деспотических государств".
Вы нам возразите, что христианская религия по своему устройству нетерпима. Всюду, где она господствует, она не допускает существования других религий. Это не вполне так; поскольку она предлагает своим приверженцам символ веры, содержащий много неясных догм, она неизбежно заставляет умы делиться на секты, каждая из которых изменяет этот символ веры по своему вкусу. Отсюда те религиозные войны, пламя которых так много раз губило государства, становившиеся театром для этих кровавых сцен. Это свойственное христианам неистовство, неведомое идолопоклонникам, было несчастным последствием догматического духа, якобы прирожденного христианству. Язычество существовало как бы разделенное на многие секты, но, поскольку все они были взаимно терпимыми, в их среде никогда не разгорались религиозные войны.
Похвалы, расточаемые язычеству с целью внушения ненависти к христианству, могут быть порождены только полным незнанием того, что составляет основу столь противоположных по своему духу и характеру религий. Предпочтение тьмы одной религии познаниям другой - та крайность, в которую никогда не верили знающие философы, как бы наш век ни указывал нам на те якобы прекрасные умы, которые считают себя лучшими гражданами в той же мере, в какой они являются худшими христианами. Нетерпимость христианской религии объясняется ее {118} совершенством, в то время как источником языческой терпимости было ее несовершенство. Но из того, что христианская религия является нетерпимой и, следовательно, проявляет большое усердие для того, чтобы утвердиться на обломках других религий, вы ошибочно заключаете, что она породила те беды, которые ваше предубеждение заставляет вас приписать ее нетерпимости. Она вовсе не включает в себя, как вы могли бы вообразить, принуждение совести, насильственное отправление культа божеству, лишенное сердечного доверия из-за того, что ум не постигает его истины. Действуя так, христианство поступило бы против собственных правил, поскольку божество не принимает лицемерную почесть, возданную ему теми, кого христианами сделало не убеждение, а насилие. Нетерпимость христианства ограничивается недопущением к его исповеданию тех, кто хотел бы его смешать с другими религиями, но не их преследованием. Чтобы понять, когда оно должно быть ограничено в странах, где оно стало господствующей религией, см. статью "Свобода совести".
Я знаю, что у христианства были свои религиозные войны и что пламя их часто бывало губительным для обществ; это свидетельствует о том, что нет такого блага, которым не могла бы злоупотребить человеческая злоба. Фанатизм - это чума, которая время от времени производит семена, способные отравить землю; однако это порок отдельных людей, а не христианства, которое по своей природе равно далеко и от крайних ужасов фанатизма, и от глупых страхов суеверия. Язычника религия делает суеверным, а мусульманина - фанатичным, ибо их культы естественно ведут к этому, но когда христианин погрязает в той или другой из этих двух крайностей, он поступает вопреки предписаниям своей религии. Веря лишь в то, что ему предписывает самая почтенная власть на земле (я имею в виду католическую церковь), он не боится, что суеверие заполнит его ум предрассудками и заблуждениями. Суеверие является уделом слабых и неразумных душ, но не того общества людей, которое от Иисуса Христа до наших дней передавало из века в век то откровение, которое оно верно хранит. Христианин не станет ни фанатиком, ни исступленным, не принесет своей родине меча и огня и не занесет нож над алтарем, чтобы пожертвовать теми, кто отказался бы думать одинаково с ним, поскольку он сообразуется с правилами религии священной и враждебной жестокости, религии, возросшей на крови мучеников, наконец, религии, которая одерживает в сердцах и умах лишь триумфы истины и очень далека от того, чтобы внедрять ее пытками.
Вы мне, вероятно, возразите, что лучшим средством против фанатизма и суеверия было бы придерживаться религии, которая предписывает сердцу чистую мораль, не навязывая разуму слепое доверие к догмам, которых он не понимает. Вы скажете, что окутывающие их таинственные покровы способны лишь приводить к фанатизму и исступлению. Но рассуждать так означает плохо знать человеческую природу: людям необходим культ откровения; это единственая узда, которая может их сдержать. Если бы большинство людей руководствовались только разумом, они прилагали бы безуспешные усилия, чтобы убедиться в догмах, вера в которые {119} совершенно необходима для сохранения государств. Спросите у Сократов, Платонов, Цицеронов, Сенек, что они думали о бессмертии души; вы увидите их нерешительность и неопределенность в этом важном вопросе, от которого зависит вся экономия религии и государства. Они хотели руководствоваться только светильником разума, поэтому они шли темной дорогой между бессмертием и пустотой. Народу не годится путь умствований. Чего достигли философы с их пышными речами, возвышенным стилем, столь искусно построенными рассуждениями? Поскольку в своих рассуждениях они могли явить лишь человека без допущения вмешательства бога, то дух народа всегда оставался глухим к их наставлениям. Не так действовали законодатели, основатели государства и религии. Чтобы увлечь души и склонить их к своим политическим планам, они помещали между собой и народом божество, которое вещало через их посредство. У них были ночные видения и божественные внушения. В живых и порывистых речах, которые они произносили с вдохновенным жаром, чувствовался повелительный тон прорицаний. Они облекались в пышные одежды, испытывали странные судороги, считавшиеся в народе признаком сверхъестественной силы. Рассказывая народу смехотворные видения, обманщик из Мекки28 искусил легковерных людей, поразил умы и сумел их очаровать, возбудив восхищение и пленив их доверие. Очарованные победительным обаянием его красноречия, они увидели в том смелом и выспренном обманщике пророка, который действовал, говорил, наказывал или прощал от имени бога. Сохрани меня бог от того, чтобы я здесь смешал те откровения, которыми столь справедливо гордится христианство, с теми, которыми хвастливо кичатся другие религии. Этим я хочу лишь показать, что успешно воспламеняет души только тот, кто заставляет говорить бога, называя себя его посланцем, либо говоря истину, как в христианстве и иудаизме, либо ложь, как в язычестве и мусульманстве. Но никогда бог не глаголет устами философа-деиста; религия может быть полезной лишь при условии, что она является религией откровения.
Будучи вынуждены признать, что христианская религия является лучшей для государств, имеющих счастье объединить ее со своим политическим устройством, вы, вероятно, не согласитесь с тем, что она является лучшей из всех для всех стран. "Ведь, - скажете вы, - если предположить, что христианство ведет свое происхождение с неба, а другие религии с земли, это не довод (принимая во внимание политику, а не теологию) для предпочтения его другой религии, если та в течение многих веков была принята в стране и поэтому как бы натурализовалась. Чтобы произвести такое большое изменение, надо учесть, с одной стороны, преимущества, которые достались бы государству от лучшей религии, а с другой стороны, неудобства от перемены религии. Такое точное сочетание различных выгод и недостатков невозможно произвести никогда; в древности появилось мудрое суждение, что никогда не надо касаться господствующей в стране религии, ибо такое шатание умов вызывает опасность, как бы упреки против двух религий не заменили прочной веры в одну, а отсюда возникла бы по крайней мере на некоторое время {120} опасность для государства иметь плохих граждан и плохих верующих. Другое соображение должно сообщать политике чрезвычайную осторожность в деле перемены религии в силу того, что прежняя религия была связана с государственным строем, а новая не связана совсем; прежняя соответствовала стране, а новая часто ей не подходит. Эти и подобные соображения побуждали прежних законодателей утверждать народы в религии своих предков, хотя бы они и были вполне убеждены, что эта религия была во многом противоположна политическим интересам и можно было бы заменить ее лучшей. Что из этого следует? Что самым прекрасным гражданским правом является то, при котором государство удовлетворяется уже имеющейся религией, не стремясь вовсе к установлению другой, даже если это и христианство".
Такой вывод несомненно очень разумен и вполне соответствует хорошей политике - не допускать установления иной религии в государстве, где национальная религия является лучшей из всех. Однако это правило является ложным и становится опасным, когда национальная религия не имеет такого высокого характера; в таком случае противиться установлению самой совершенной религии и, следовательно, самой соответствующей общественному благу означает лишить государство тех больших выгод, которые она может принести. Поэтому всегда и во всех странах, насколько это возможно, наилучшим гражданским правом было то, которое способствовало прогрессу христианства. Ибо эта религия, хотя она и имеет целью блаженство в иной жизни, является, однако, самой приспособленной из всех религий к нашему счастью в этой жизни. Ее высшая польза заключена в ее заповедях и советах, целиком направленных на соблюдение нравственности. У нее отсутствует недостаток древнего язычества, чьи боги своим примером покровительствовали порокам, вдохновляли на преступления и пугали робкую невинность, чьи разнузданные праздники бесчестили божество самой бесстыдной проституцией и самым грязным развратом, чьи мистерии и обряды оскорбляли стыдливость, чьи жестокие жертвоприношения заставляли природу содрогаться, ибо лилась кровь человеческих жертв, осужденных фанатизмом на смерть во имя почитания богов.
Христианство не обладает тем паче и недостатком мусульманства, которое говорит лишь о мече, воздействуя на людей духом основавшего его разрушителя, который воспитал своих неистовых приверженцев в пренебрежении ко всему. Это закономерное следствие догмы сурового рока, введенной в эту религию. Религия Конфуция29 не отрицает бессмертия души, но верой в это бессмертие злоупотребляют и поныне в Японии, в Макассаре30 и в других местах земли, где убивают женщин, рабов, подданных и друзей, чтобы они в ином мире служили предмету их почитания и любви. Этот жестокий и столь разрушительный для общества обычай, по замечанию знаменитого автора "Духа законов"31, обязан не столько "догмату бессмертия души, сколько догмату о воскресении тела, из которого сделан вывод, что человек после смерти сохраняет те же свои чувства, потребности и даже страсти". Христианство не только укрепило догмат бессмертия души, но еще более удивительно его развило. Тот же {121} автор говорит: "Он внушает нам надежду на состояние, в которое мы верим, а не на то состояние, которое мы чувствуем и знаем. Все вплоть до веры в воскресение тела ведет нас к духовным представлениям".
Христианству вовсе не свойственно рассматривать как безразличное то, что необходимо, или как необходимое то, что безразлично. Оно не запрещает как грех или уголовное преступление класть нож в огонь, опираться на бич, ударять лошадь ее уздой, разбивать одну кость другой: эти запреты годятся для религии, которую Чингис-хан дал татарам32.
Однако, чтобы лучше понять преимущества христианской религии для государств, приведем здесь некоторые черты, которыми она обрисована в 3-й главе 24-й книги "Духа законов".
"Христианская религия потому далека от полного деспотизма, что благодаря предписываемой евангелием кротости она запрещает деспотический гнев, с каким государь мог бы отправлять правосудие и применять жестокость. Поскольку эта религия не допускает многоженства, ее государи ведут менее замкнутый образ жизни, менее отделены от своих подданных, а следовательно, и более человечны. Они более расположены предписывать себе законы и более способны понять, что не все для них возможно. В то время как магометанские государи беспрестанно обрекают на смерть других или погибают сами, религия христиан делает государей менее боязливыми, а следовательно, и менее жестокими. Поразительно! Христианская религия, которая не имеет как будто иной цели, {122} кроме блаженства в иной жизни, устраивает наше счастье и в этой. Именно христианская религия помешала деспотизму утвердиться в Эфиопии, несмотря на обширность этой империи и недостатки ее природных условий, и водворила внутри Африки европейские нравы и законы. Наследный принц в Эфиопии правит княжеством и подает другим подданным пример любви и повиновения. А рядом, в Сеннаре33, мы видим, как магометанство содержит взаперти детей короля, а после его смерти совет приказывает умертвить их в угоду тому, кто восходит на престол. Если окинуть взором, с одной стороны, беспрестанные убийства греческих и римских царей и вождей, а с другой - истребление народов и городов подобными же вождями, Тимуром и Чингис-ханом, которые опустошили Азию, то мы увидим, чему мы обязаны христианству: определенным политическим правом в области управления и таким же человеческим правом при ведении войны, за которые человеческая природа может быть ему достаточно признательна. Благодаря существующему у нас человеческому праву - если только не поддаваться ослеплению - победа оставляет побежденным народам такие великие блага, как жизнь, свобода, законы, имущества и всегда религию".
Пусть мне покажут хоть один недостаток в христианстве или в какой-либо другой религии, не обладающей слишком большими пороками, и я охотно соглашусь, что во всех государствах, где христианство не является национальной религией, его можно устранить. Но если оно в то же время по своему устройству прочно связано с политическими интересами и если любая другая религия всегда чем-то наносит большой ущерб гражданским обществам, какой же политический довод можно противопоставить принятию христианства там, где его еще нет? Для государства лучшая религия та, которая лучше охраняет нравы, вот почему христианство обладает этим преимуществом перед всеми другими религиями. Было бы преступлением против здравой политики не использовать ради поощрения прогресса все меры, внушаемые человеческим благоразумием. Поскольку в целом народы очень привязаны к своим религиям, то их насильственное упразднение сделало бы народы несчастными и восстановило бы против той самой религии, которую им хотели бы привить. Поэтому следует встать на путь благожелательного убеждения, дабы они сами отказались от религии своих отцов ради принятия другой, которая ее осуждает. Именно так христианство некогда проникло в Римскую империю и во все места, где оно господствует или господствовало. Присущий ему дух доброты и умеренности, предписываемая им всем своим приверженцам уважительная покорность по отношению к государям (какова бы ни была их религия), непобедимое терпение, с которым оно противилось Неронам и Диоклетианам, своим преследователям34, достаточно сильное, чтобы сопротивляться и чтобы отказаться от ответа насилием на насилие, - все эти замечательные качества, соединенные с чистой и возвышенной моралью, являющейся их источником, заставили принять его в такой огромной империи. Если при той великой перемене, которая произошла в умах, спокойствие империи и было слегка нарушено, а ее гармония {123} слегка ущерблена, то это вина язычества, вооружившегося всеми страстями для борьбы с христианством, повсюду разрушившим алтари и заставившим умолкнуть лживых оракулов языческих богов. Заслуга христианства и в том, что во всех мятежах, колебавших до основания Римскую империю, ни один из его сынов не был замешан в покушениях на жизнь императоров.
Я согласен с тем, что христианство при своем утверждении в Римской империи причинило смуты и похитило у нее много граждан, что у него были свои мученики, чья кровь из-за ослепленного яростью язычества лилась потоками. Я согласен также и с тем, что в числе этих жертв были самые мудрые, самые смелые и самые лучшие подданные. Но такая совершенная религия, как христианская, которая отменила жестокий обычай человеческих жертвоприношений и, уничтожив суеверное почитание богов, тем же ударом ударила по порокам, которым те покровительствовали своим примером, была ли, спрашивается, такая религия куплена слишком дорогой кровью христиан, пролитой человекоубййственным мечом тиранов? Если англичане не жалеют о потоках крови, в которой они утопили, по их мнению, идола деспотизма35, и благодаря этому вознаграждены счастливым устройством своего правления, душой которого является их политическая свобода, можно ли думать, что христианство оставило сожаление в сердце народов, его принявших, хотя оно и было окроплено кровью многих его сынов? Несомненно, нет. Оно дало обществу слишком много блага, чтобы не простить ему некоторых неизбежных вначале зол.
Какое значение вкладывать в слова, что древняя религия связана с устройством государства, а новая - совершенно не связана? Если эта религия плоха, то ее внутренний порок влияет на само устройство государства, с которым она связана. Следовательно, ради благополучия этого государства важно, чтобы его устройство было изменено, - ведь хорошо лишь то устройство, что охраняет нравы. Вы мне укажете на свойства природных условий, которые не подходят христианству? Но если справедливо, что имеются природные условия, при которых физическая природа обладает такой силой, что мораль там почти ничего не значит, то разве это довод для ее преследования? Чем больше свобода, предоставленная природным недостаткам, тем больше вреда они смогут причинить; поэтому именно в таких природных условиях религия должна быть более обуздывающей. Когда физическая сила некоторых природных условий преступает естественные законы обоих полов и разумных существ, то именно религия преодолевает природу страны и восстанавливает первоначальные законы. В тех местностях Европы, Африки и Азии, где ныне существует мусульманская изнеженность и которые из-за нее стали прибежищем сластолюбия, христианство некогда смогло настолько преодолеть природные условия, что ввело там строгость нравов и насадило процветающую воздержанность,- так велико влияние религии и истины на человека.
Христианство (Christianisme), т. 3, 1753.
Автор не установлен.
1 Амасис (Яхмос II) - египетский фараон (570-526 до н.э.). Его имя упоминается в числе шести великих законодателей Египта.
2 Мневис - имя черного быка, в образе которого древние египтяне почитали бога растительности и отправляли культ Ра-Атума.
3 Зороастр, распространивший свою религию в Восточном Иране (Бактрии), жил, вероятно, во второй половине VII в. до н.э.
4 Замолксис - мифический законодатель фригийских гетов.
5 Веста в Риме (Гестия в Греции) - богиня семейного очага и жертвенного огня.
6 Аримаспы - в античной мифологии воинственные одноглазые люди, жившие на северо-востоке Европы (см.: Геродот. История в девяти книгах. Пер. и прим. Г.А. Стратановского. Под ред. С.Л. Утчекко. Л., 1972, с. 173).
7 Минос - легендарный царь Кносса (о. Крит), герой древнегреческих мифов. Ему приписывалось создание законов в могущественной Критской державе.
Радамант, брат Миноса, - строгий, но справедливый судья.
8 Триптолем - легендарный первый хлебопашец, научивший греков земледелию.
9 Древнегреческий философ и математик Пифагор (вторая половина VI в. до н.э.) основал в италийском городе Кротоне политический союз, который был также философской школой и религиозным братством.
10 В италийском городе Локры, бывшем в середине VII в. до н.э. греческой колонией, были введены письменные законы, приписываемые Залевку.
11 Ликург - легендарный спартанский законодатель, деятельность которого относят к IX-VIII вв. до н.э. Традиция приписывала ему создание почти всех институтов Спарты.
12 Нума Помпилий - второй царь древнего Рима (по традиции 715-673/2 до н.э.), которому приписывалось учреждение культа богов и жреческих коллегий.
13 Государство инков было создано в 1438 г. его первым мифическим правителем считался Манко-Капак.
14 Один - верховное божество древнегерманской мифологии.
Тор - его сын, бог грома.
Вестготы - западная ветвь германского племени готов; они основали феодальные королевства в Галлии и Испании (IV-VII вв.).
15 Мистерии - тайные культы античных божеств - подразделялись на великие и малые.
16 Жак Боссюэ (Jacques Benigne Bossuet, 1627-1704) - епископ г. Mo, видный идеолог галликанства (учения о независимости французской церкви) и учения о божественном происхождении абсолютной королевской власти. Здесь цитируется его "Рассуждение о всеобщей истории" (Discours sur l'histoire universelle. Paris, 1681).
17 Поэт, называвший предрассудки "царями черни", - Вольтер, который в трагедии "Фанатизм, или пророк Магомет" (Le fanatisme ou Mahomet le Prophete. Bruxelles, 1742) вкладывает в речь Магомета (II, 4) эти слова.
18 Здесь и далее речь идет о произведении Ш.Монтескье "Дух законов" (кн. 16, гл. 3-6) (Избр. произв. М., 1955).
19 Монтескье Ш.Л. Дух законов. кн. 23, гл. 21. - Избр. произв. М., 1955.
20 Речь идет о Вольтере, которому принадлежит поэма "Защита суетности, или апология роскоши" (Defence du Mondain ou l'Apologie du luxe. [S. I.] 1737). Строфа, которая здесь цитируется, такова:
Et le travail, gage par la molesse
S'ouvre it pas lents la route a la richesse.
21 См. прим. 43 к ст. "История".
22 См.: Монтескье Ш. Дух законов, кн. 7, гл. 4. - Избр. произв. М., 1955.
23 Новациане - последователи римского пресвитера Новация (III в. н.э.), основавшие собственную церковь с более суровыми, чем у христиан, требованиями. Новацианские общины существовали в Северной Африке, Малой Азии, Галлии и Испании до VII в.
Монтанисты - аскетическая христианская секта последователей фригийца Монтана, существовавшая в II-III вв. Монтанизм распространился в Малой Азии и Северной Африке.
24 Трапписты - католичекий монашеский орден, основанный в 1665 г. во Франции. Его чрезвычайно суровый устав предписывает полное молчание. Получил свое название от монастыря "La Trappe" в Нормандии.
25 Вальденсы - религиозная секта последователей лионского купца Петра Вальда, в 1175 г. объединившего группу людей, отказавшихся от имущества ("лионские бедняки"). Вальденсы широко распространились в Южной Франции, Северной Италии и Чехии, проповедуя народу учение раннего христианства. На Латеранском соборе они были осуждены католической церковью и подвергнуты преследованиям. Общины вальденсов сохранились в некоторых альпийских долинах Северной Италии.
Гуситы - последователи Яна Гуса (1371-1415), идеолога чешской реформации. Его критика догматов католической церкви подготовила революционные войны народных масс Чехии с католической церковью и немецкими феодалами в XV в.
26 Речь идет о произведении П.Бейля (см. прим. 31 к ст. "Достоверность") "Разные мысли, изложенные в письме к доктору Сорбонны по случаю появления кометы в декабре 1680 г." (Pensees diverges, ecrites a un docteur de Sorbonne a l'occasion de la comete qui parut au mois de decembre 1680. Cologne, 1682). Появление кометы послужило П.Бейлю поводом для изложения своих взглядов на религию, политику, мораль.
27 См.: Монтескье Ш. Дух законов, кн. 24, гл. 6. - Избр. произв. М., 1955.
28 См. прим. 1 к ст. "Теократия".
29 Этико-политическое учение китайского философа Конфуция (551-479 до н.э.) стало во II в. до н.э. официальной религией.
30 Макассар - юго-западная часть о. Сулавеси (Целебес).
31 См.: Монтескье Ш. Дух законов, кн. 24, гл. 19. - Избр. произв. М., 1955.
32 Тогда считалось, что Монгольская империя всеми своими институтами, в том числе и религией, обязана Чингисхану.
33 Сеннар - феодальное государство в Северо-Восточной Африке, существовавшее в XVI-XIX вв.
34 Римские императоры Нерон (в 54-68) и Диоклетиан (в 284-305) известны как гонители христиан.
35 Речь идет об английском короле Карле I Стюарте, который в 1649 г. во время Английской буржуазной революции был казнен по приговору созданного парламентом Верховного трибунала "как тиран, изменник, убийца и враг государства".
Выверено по изданию: История в Энциклопедии Дидро и д'Аламбера. Перевод и примечания Н.В.Ревуненковой.
