 |
 |
|
|
{62}
ОБЩЕСТВО (мораль). Люди созданы ради жизни в обществе. Если бы бог желал, чтобы каждый человек жил в одиночку, отделенным от других людей, он наделил бы его качествами, необходимыми и достаточными для подобной отшельнической жизни. Он отверг это, очевидно, потому что желал, чтобы среди людей возник более тесный союз, который постепенно создали бы узы крови и рождения. Несомненными доказательствами такой воли создателя являются большинство людских способностей, их естественных привязанностей, их слабость и потребности. Действительно, природа и строение человека таковы, что вне общества он не мог бы ни сохранить свою жизнь, ни развить и улучшить свои способности и таланты, ни добыть себе подлинное и прочное счастье. Спрашивается, что стало бы с ребенком, если бы его нужды не удовлетворяли благодетельные и заботливые руки? Он погиб бы, если бы никто о нем не позаботился. Но и в дальнейшем его слабое и беспомощное состояние продолжает требовать помощи. Посмотрите на юношу - в нем обнаружите лишь дерзость, невежество, смутные представления. Предоставленный самому себе, он может стать чем-то вроде дикого животного, не ведающего никаких жизненных удобств, погрязшего в праздности, терзаемого скукой и губительными тревогами. Дожив до возврата немощей - старости, мы становимся почти такими же зависимыми от других, как в неразумном детстве, но из-за несчастий и болезней эта зависимость еще более ощутима. Очень хорошо изобразил это Сенека1("О благодеяниях", кн. IV, гл. XVIII): "От чего зависит наша безопасность, как не от взаимных услуг. Только обмен благодеяниями делает жизнь удобной и дает нам возможность защититься от оскорблений и неожиданных напастей. Какой удел выпал бы роду людскому, если бы каждый жил отдельно? Сколько людей, столько было бы жертв, добычи для других животных, легко проливающейся крови, словом, полного бессилия. В самом деле, у других животных хватает сил для самозащиты; и те из них, кому кровожадность не позволяет жить стадами и кто должен бродяжить, рождаются как бы вооруженными, в то время как человек во всем бессилен и лишен оружия - зубов и когтей. Однако, объединяясь с себе подобными, он обретает те силы, которых ему не хватает в одиночестве. Чтобы его вознаградить, природа дала ему два свойства, {63} предоставляющие ему ему превосходство над животными, - я имею в виду разум и общительность; благодаря им тот, кто в одиночку не мог никому противиться, становится всем. Общество дает ему власть над другими животными. Благодаря обществу он не довольствуется родной стихией, но простирает свою власть "а море. Тот же союз оделяет его лекарствами от болезней, помощью в старости, дает утешение в горестях и печалях. Он же, так сказать, дает ему силу бороться с судьбой. Уничтожьте общительность, и вы разрушите единство рода человеческого, от которого зависит сохранение жизни и все ее счастье".
Общество настолько необходимо человеку, что бог наделил его именно таким строением и такими способностями и талантами, которые ему нужны для жизни в обществе. Например, дар речи не имел бы вне общества никакого применения, но он дает нам возможность с большой легкостью и быстротой обмениваться мыслями. То же можно сказать о склонности к подражанию и о том чудесном механизме, который позволяет страстям и всем душевным переживаниям легко передаваться от одного мозга к другому: ведь достаточно одному человеку взволноваться, как и мы за него волнуемся и ему соболезнуем. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Если кто-то подходит к нам с радостным лицом, он возбуждает в нас чувство радости; нас трогают слезы незнакомца еще прежде, чем мы узнали их причину, а крики человека заставляют нас - лишь потому что это человек - бежать к нему на помощь, повинуясь какому-то машинальному побуждению, предваряющему любое раздумье. И это еще не все. Мы видим, что природа неравно разделила и распределила между людьми таланты, предоставив одним способность хорошо делать некоторые вещи, совершенно невозможные для других, в то время как последние в свою очередь обладают мастерством, в котором отказано первым. Таким образом, природные потребности людей делают их зависимыми друг от друга, а разнообразие дарований, способствующее их взаимной помощи, связывает и объединяет их. Все это явные признаки предназначенности человека для общества.
Если же мы рассмотрим свои склонности, то почувствуем, что наше сердце тоже, естественно, желает общения с себе подобными и страшится полного одиночества, как забытого, беспомощного и докучного состояния. И если поискать, откуда у нас эта связующая и общительная склонность, окажется, что она очень кстати дана нам творцом нашего бытия, так как именно в обществе человек находит удовлетворение всех своих нужд и применение большинству своих способностей. Именно в нем он может в особенности испытать и проявить свои чувства, которым природа придала столько нежности, благожелательности, дружбы, сострадания, великодушия. Ведь в том и очарование этих общительных чувств, что они рождают наши самые чистые удовольствия. Действительно, нет ничего более удовлетворительного, приятного и лестного, чем думать, что заслуживаешь уважения и дружбы других; уменье обретает новую ценность, когда оно может проявиться во вне, и самая живая радость - та, что блещет благодаря тебе в глазах других или объяла сердце друга; сообщаясь, {64} она удваивается, ибо к нашему собственному удовольствию присоединяется приятная мысль о том, что мы доставили его также и другим; тем самым мы еще больше связываем их с собой. Напротив, горе, разделенное с кем-либо, уменьшается и смягчается, подобно тому как облегчается ноша, когда услужливая рука помогает нам нести ее. Таким образом, все побуждает нас к общественному состоянию: потребности - по необходимости, склонность - ради удовольствия, а предрасположение к нему, которым мы наделены природой, показывает нам, что таково было действительное намерение нашего создателя. Христианство признает святость отшельников, "о предписывает им в качестве высшего закона милосердие и справедливость, тем самым предполагая у них постоянную связь с ближними. Однако, не останавливаясь здесь на положении, в которое люди могут быть вознесены сверхъестественной силой, рассмотрим, как руководит "ми человеческий разум.
Вся экономия человеческого общества опирается на следующий простой и общий принцип: я хочу быть счастливым, но я живу с другими людьми, которые, как и я, каждый со своей стороны хотят быть счастливыми; будем же искать средство обеспечить наше счастье, добывая тем самым счастье другим и уж во всяком случае никогда не вредя им. Этот принцип запечатлен в нашем сердце. Если творец, с одной стороны, внушил нам любовь к себе, то, с другой стороны, он же внедрил в нас чувство доброжелательности к себе подобным. Хотя эти две склонности отличаются друг от друга, но они не противоположны, и бог, вложивший их в нас, предназначил им действовать совместно, чтобы они помогали друг Другу и ни в коем случае не губили себя. Добродетельные и щедрые сердца находят самое чистое удовольствие в оказании добра другим людям, ибо в этом они лишь следуют склонности, данной им природой. Моралисты назвали общительностью этот заложенный в людях и развивающийся в них задаток доброжелательности. Все законы общества и все наши общие и личные обязанности по отношению к другим людям проистекают как из своего источника из принципа общительности. Фундаменты всей человеческой мудрости, источники всех истинно природных добродетелей и всеобщие принципы всей морали и всего гражданского общества, таковы:
1. Общее благо должно быть высшим правилом нашего поведения, и мы никогда ие должны искать нашей личной выгоды в ущерб общественной пользе. Именно это требует от нас установленное богом единство людей.
2. Дух общительности должен быть всеобщим. Человеческое общество включает всех людей, с которыми можно общаться, поскольку оно зиждется на присущих всем природных и сословных отношениях (см.: "Человечество"). В этом был как будто убежден немецкий князь, герцог Вюртембергский, когда один из подданных благодарил его за покровительство против преследований. "Сын мой, - сказал ему князь, - я это должен был бы сделать даже для турка, как же я могу пренебречь этим по отношению к моему подданному?".
{65}
3. Единство природы в людях является принципом, который мы никогда не должны терять из виду. В обществе этот принцип установлен философией и религией. Некоторое неравенство, создаваемое разным положением людей, введено в обществе лишь с целью лучше довести их всех, сообразно с их нынешним положением, до общей цели, а именно быть счастливыми, насколько это возможно в бренной жизни. Философскому взгляду это различие кажется весьма малым, к тому же оно кратковременно. От жизни до смерти всего лишь один шаг, и смерть уравнивает самого высокого и блистательного человека с самым униженным и безвестным. Так неравенство обнаруживается в разных званиях не больше, чем в разных персонажах одной комедии. Конец пьесы возвращает комедиантов в их общее состояние, и никто из них не считает и не может считать, что за короткий срок своей роли он действительно был выше или ниже других. В знатных людях нет ничего более великого, чем эта память об их природном равенстве с другими людьми. В связи с этим один случай из жизни шведского короля Карла XII может внушить более возвышенное представление о его чувствах, чем самый блестящий из его походов: Слугу французского посла, ожидавшего министра шведского двора, человек, неизвестный ему и одетый как простой солдат, спросил, кого он ждет. Тот не очень позаботился удовлетворить любопытство незнакомца. Минуту спустя придворные обратились к этому просто одетому человеку со словами "ваше величество"; действительно это был король. В отчаяньи и считая себя погибшим, слуга бросается к его ногам и просит прощения за свое неуважение, состоявшее, как он выразился, в том, что он принял его величество "за человека". Король добросердечно ответил ему: "Вы вовсе не ошиблись, никто не похож больше на человека, чем король"2. На основе этого принципа и общего равенства люди должны сообразовывать с ним свое поведение с целью оказания друг другу взаимопомощи, на которую они способны. В соответствии с имеющимися у одних потребностями, а у других возможностями для их удовлетворения наиболее сильные, богатые и полномочные люди должны быть готовы использовать свою силу, богатство и власть на пользу тех людей, которые лишены этого.
4. Поскольку общительность является взаимной обязанностью людей, те из них, кто по своей злобе или несправедливости разрывает связь в обществе, не имеют разумных причин жаловаться на то, что те, кого они оскорбляют, более не относятся к ним по-дружески или даже принимают какие-то меры против них. Однако если можно с правом отказать врагу в благожелательности, то сам ее принцип не должен быть уничтожен. Подобно тому как необходимость разрешает нам прибегнуть к силе против несправедливого обидчика, она же должна определить и измерить зло, которое мы можем ему причинить, и мы всегда должны быть готовы вернуться к дружбе с ним, как только справедливость восторжествует и нам не нужно будет ничего опасаться с его стороны. Надо, следовательно, отличать справедливую самозащиту от мстительности; первая лишь приостанавливает по необходимости и на время проявления {66} благосклонности и нисколько не противоположна общительности. Однако вторая, губя сам принцип благосклонности, заменяет его чувствами ненависти и вражды, которые сами по себе порочны и противоположны общественному благу и целиком осуждены естественным законом.
Эти общие правила очень богаты последствиями. Нельзя никак вредить другому - ми словом, ни делом, и надо возмещать любой ущерб; общество не может существовать, если люди позволяют себе нарушать справедливость.
В речах нужно быть чистосердечными и выполнять свои обязательства; ведь, если допустить обман и нарушение данного слова, то как смогли бы люди доверять друг другу, и не было бы уверенности в их общении!
Каждому следует предоставить не только обладание имуществом, но и те уважение и почет, которые соответствуют его состоянию и рангу; субординация является общественной связью, и без нее не может быть никакого порядка ни в семье, ни в общественном управлении.
Однако если общественное благо требует, чтобы низшие повиновались, то оно же направлено к тому, чтобы высшие соблюдали права подчиненных3 и управляли ими так, чтобы сделать их более счастливыми. Любое вышестоящее лицо существует не ради себя самого, но только ради других, не ради собственного удовлетворения и величия, а ради счастья и покоя других. Разве по своему природному состоянию он больше человек, чем они? Обладает ли он более возвышенной душой и разумом? А если бы и обладал, то разве у него больше, чем у них, жажды и потребности удовлетворенной и довольной жизни? Не странно ли, чтобы все существовали ради одного, и не вернее ли, чтобы один существовал ради всех? Откуда мог он получить это право? Вследствие своего качества человека? Оно ему присуще наравне с другими. Вследствие своей склонности к господству? Очевидно, другие не уступили бы ему в этом. Вследствие самого обладания властью? Но пусть он посмотрит, от кого он ее получил, с какой целью она ему предоставлена и на каких условиях. Поскольку все должно способствовать благу общества, он особенно обязан ему служить, будучи поставлен высоко лишь в силу ограниченного права и ради труда на общее счастье, в той мере, в какой ему позволяет его превосходство над другими. Когда сирийскому царю Антигону4 кто-то сказал, что государи - господа и им все позволено, тот ответил: да, у варваров, а на наш взгляд, добавил он, мы являемся господами вещей, предписанных разумом и человечностью. Нам позволено лишь то, что соответствует справедливости и долгу.
Таков подлинный или подразумеваемый договор, заключенный между всеми людьми, находящимися из-за разницы условий либо наверху, либо внизу, с целью сделать свое общество таким счастливым, каким оно может быть. Если бы все стали королями, то все захотели бы командовать и никто бы не подчинился. Если бы все были подданными, то все должны были бы подчиняться и никто не хотел бы делать больше других, что внесло бы в общество беспорядок, волнения и раздоры вместо {67} поддерживающих его порядка, спокойствия и мягкости. Значит, у высшего лица есть обязанности по отношению к низшим, как и у них к нему. Один должен способствовать общему счастью путем власти, а другие - путем подчинения. Власть законна лишь постольку, поскольку она способствует цели, ради которой была учреждена. Ее произвольное применение означало бы разрушение человечества и общества.
Все мы должны трудиться ради счастья общества и ради того, чтобы управлять собой. Счастье общества не сводится к тому, чтобы удовлетворять себя за счет других; между тем людские склонности, желания и вкусы постоянно противостоят друг другу. Если мы рассчитываем во всем следовать своим желаниям, то, помимо того что этого достичь невозможно, еще более невозможно, чтобы тем самым мы не досадили бы другим и рано или поздно на нас не обратился бы контрудар. Поскольку мы не можем заставить всех разделять наши личные вкусы, нам необходимо примениться к самому всеобщему вкусу, т. е. к разуму. Именно он должен во всем руководить нами, а поскольку наши склонности и страсти часто ему противоположны, нам нужно их ограничивать. Этим мы должны заниматься неуклонно, чтобы выработать в себе спасительную и приятную привычку. Она является основой любой добродетели и даже первым принципом "умения жить", следуя выражению остроумного человека нашего времени, который считает, что наука жизни заключается в "умении принудить себя, не принуждая никого". Несмотря на то что существуют естественные склонности, несравненно больше других соответствующие общему правилу разума, нет никого, однако, кому бы не пришлось прилагать усилий и принуждать себя, хотя бы в силу наличия некоторых недостатков у самых совершенных характеров.
Наконец, люди привлекаются друг к другу чувствами и благодеяниями, и нет ничего более свойственного человечеству и более полезного обществу, чем сочувствие, мягкость, благотворительность, великодушие. У Цицерона сказано, что нет ничего более истинного, чем изречение Платона, что мы рождены не только для самих себя, но также для своей родины и своих друзей; стоики5 говорят: как плоды земли существуют для людей, так сами люди рождены друг для друга, т. е. для взаимной помощи и оказания взаимного добра. Все вместе мы должны выполнить наказ природы и следовать своей судьбе, способствуя общей пользе, каждый по-своему, с помощью взаимного и постоянного обмена добрыми услугами, оказывая их не менее усердно, чем получая, и применяя для большего укрепления уз человеческого общества не только свои старание и умение, но даже и свои имущества. Следовательно, поскольку все справедливые и добрые чувства являются единственными подлинными связями, соединяющими людей друг с другом и могущими сделать общество устойчивым, спокойным и процветающим, следует рассматривать эти добродетели как предписанные нам богом обязанности, ибо все необходимое для его целей тем самым соответствует и его воле.
Однако, какими бы правдоподобными ни были максимы морали и как бы полезны они ни были для смягчения человеческого общества, без {68} религии в них нет ничего твердого и беспрекословно нас к ним привязывающего. Хотя только разум дает нам возможность в целом воспринять принципы морали, способствующие доброте и покою, каковые мы должны вкушать в обществе и дать другим вкусить их, однако ясно, что в некоторых случаях недостаточно убедить нас в том, что наша выгода всегда соединена с выгодой общества. Иногда надо (и это необходимо для счастья общества) лишить себя настоящего блага или даже претерпеть определенное зло ради достижения будущего блага и предупреждения хотя бы еще и неопределяемого зла. Иначе как заставить ум, способный лишь к чувственным восприятиям или восприятию действующих в данный момент вещей, ощутить пользу от лишения настоящего и определенного блага ради будущего и неопределенного? Благо, которое в этот момент ему особенно дорого из-за алчности, - ради блага, которое лишь слабо затрагивает его разум? Остановят ли его упреки совести, если религия их ему не внушит? Боязнь наказания, если его укрывают сила и власть? Чувство стыда и смущения, если он скрыл свое преступление от других? Правила человечности, если он решил относиться к другим без всякого снисхождения? Принципы благоразумия, если все его побуждения проистекают из прихотей и настроения? Мнение здравомыслящих и рассудительных людей, если высокомерие заставляет его предпочесть суждениям других лиц свое собственное? Людей с такими крайностями немного, но все же они могут найтись. Порой они обнаруживаются, и их будет много, если принципы естественной религии6 окажутся попранными.
В самом деле, пусть даже принципы и предписания морали были в тысячу раз более разумными и доказательными, чем теперь, кто мог бы заставить необузданные умы их придерживаться, если даже все прочие люди воспримут их как максимы? Разве уменьшилась бы их склонность отвергать их вопреки роду людскому и подчинять их суду собственного своенравия и гордости? Похоже, что без религии не существует достаточно прочной узды, которой можно было бы сдержать источники страстей, приступы воображения, самонадеянность ума, испорченность сердца, хитросплетения лицемерия. Представление об истине, справедливости, мудрости, божественной силе, карающей преступления и вознаграждающей справедливые дела, - все эти идеи так естественно и неизбежно связаны друг с другом, что если рушатся одни, то не могут существовать и другие. Это ясно доказывает, как необходимо для упрочения счастья общества объединение религии и морали.
Однако, во-первых, чтобы придать этой истине всю ее очевидность, следует отметить, что, каковы бы ни были пороки отдельных лиц, они вредят счастью всего общества. Все признают, что обществу вредны такие пороки, как клевета, несправедливость, насилие. Но я иду дальше и утверждаю, что для общества гибельны даже те пороки, которые обычно считаются вредными лишь для того, кто им подвержен. Например, довольно часто говорят, что человек, который пьет, вредит лишь себе самому; но если подумать, то окажется, что ничего нет менее правильного, чем эта мысль. Стоит лишь послушать людей, вынужденных жить в одной{69} семье с чрезмерно приверженным к вину человеком. Мы больше всего желаем найти разум у тех, с кем мы общаемся. На наш взгляд, им его всегда хватает настолько, чтобы у нас не было основания жаловаться. Как бы ни были противны разуму другие пороки, они по крайней мере оставляют ему некий проблеск, пригодность, порядок. Пьянство лишает разум всякого проблеска, абсолютно гасит ту частицу, ту искру божию, которая отличает нас от животных. Тем самым оно уничтожает всякое удовольствие и доброту, которые каждый должен и давать, и получать в человеческом обществе. Хотя потерю разума при опьянении сравнивают с беспамятством сна, это сравнение отнюдь не убедительно. Одно вызвано необходимостью восстановить беспрерывно истощающиеся силы и даже служит тем самым для упражнения ума; другое сразу устраняет это упражнение и в конце концов уничтожает, так сказать, его пружины. Поэтому творец природы, принуждая нас ко сну, не уподобляет такое беспамятство невзгодам и чудовищной непристойности, проявляющимся в пьянстве. Хотя иногда опьянение обладает видом веселости, все же доставляемое им удовольствие - всегда забава безумца, которая вовсе не избавляет от тайного омерзения, испытываемого нами против всего, что губит разум, который только и может сделать счастливыми тех, с кем мы живем.
Порок невоздержанности, который кажется менее мешающим счастью общества, возможно, мешает ему еще больше. Прежде всего надо признать, что, нарушая права брака, он наносит самую глубокую рану сердцу потерпевшего. Римские законы, которые служат образцом для других законов, признают, что в этот момент потерпевший не может владеть собой; поэтому они склонны простить его, когда в исступлении он лишает жизни виновника своего оскорбления. Тем самым убийство, которое больше всего несовместимо с человечностью, как бы приравнивается к адюльтеру. В самых трагических событиях истории и самых патетических образах, созданных вымыслом, нет ничего более ужасного, чем последствия преступного адюльтера. Порок невоздержанности имеет не менее роковые последствия, когда им страдают неженатые люди; ревность часто порождает среди них такие же неистовства. К тому же человек, предавшийся этой страсти, уже больше не владеет собой. Он впадает в какое-то угрюмое и жестокое настроение, которое отвращает его от обязанностей; ни дружба, ни милосердие, ни родство, ни государство не заставят его прислушаться к их голосу, если их требование противоречит приманкам сластолюбия. Те, кто страдает этим пороком и успокаивает себя тем, что никогда не забудет своего долга по отношению к государству, оценивают свое поведение так, как они его понимают. Однако всякая страсть ослепляет нас, а из всех страстей эта ослепляет больше других. Эту черту согласно приписывают любви как реальность, так и литература. Было бы просто чудом, если бы подверженный буйствам невоздержанности человек дарил своей семье, друзьям, согражданам удовольствие и нежность, которые причитаются им вследствие кровных, патриотических и дружеских прав. Наконец, нерадивость, отвращение, вялость - лишь наименьшие и самые частые следствия этого порока. Умение жить - самая приятная и {70} наиболее свойственная гражданской жизни добродетель - обычно проявляется на практике в применении самоограничения без ограничения других. Не нужно ли гораздо больше принудить себя и одержать верх над собой, чтобы выполнить самые важные обязанности, требующие прямодушия, честности, милосердия, являющихся основой и фундаментом всякого общества? На какое самопринуждение способен расслабленный и изнеженный человек? Конечно, несмотря на этот порок, у него еще сохраняются хорошие свойства, но ясно, что порок их чрезвычайно ослабил. Следовательно, общество постоянно испытывает вредное влияние распутства, которое, казалось бы, совсем его не затрагивает. Итак, поскольку религия является необходимой преградой для этого порока, очевидно, что для обеспечения счастья общества она должна сочетаться с моралью.
Во-вторых, ясно, что тот долг, который руководит нами самими, немало помогает нам и в отношениях с другими людьми. Еще более ясно, что оба эти вида долга во многом укрепляются нашей готовностью выполнить свой долг по отношению к богу. Страх божий, соединенный с полным послушанием его воле, является очень действенным средством заставить людей делать то, что совершенно необходимо им самим, и давать обществу то, что ему полагается по естественному праву7. Уничтожьте разом религию, и вы поколеблете все здание моральных добродетелей - ему не на чем будет покоиться. Признаем же три принципа наших обязанностей, являющихся тремя различными движущими силами, которые сообщают системе [всего] человечества движение и действие и совместно выполняют предначертание создателя.
В-третьих, общество, как бы оно ни было защищено законами, имеет лишь силу помешать людям нарушать правосудие открыто, в то время как тайные преступления, которые не менее вредны для общего блага, ускользают от его строгости. С самого появления общества, когда открытые пути оказались запретными, человек стал гораздо более искусным в осуществлении тайных путей, поскольку это было единственное средство, остававшееся ему для удовлетворения своих неумеренных желаний, тех желаний, которые общественному состоянию присущи не меньше, чем природному. Само общество поощряет некоторым образом эти тайные и преступные действия, о которых закон не может знать, ибо забота об общей безопасности, бывшая целью его установления, усыпляет порядочных людей и в то же время оттачивает способности злодеев. Свойственные закону предосторожности обращаются против него самого; они сделали пороки более утонченными и отточили искусство преступления. Отсюда у просвещенных наций нередко наблюдаются такие преступления, которых нет у дикарей. Греки со всей своей обходительностью, эрудицией, юриспруденцией никогда не имели той честности, которая благодаря одной лишь природе блистала у скифов.
Но это еще не все; гражданские законы не могут воспрепятствовать тому, чтобы порой совершались явные и общеизвестные покушения на право и правосудие. Происходит это, когда слишком жесткий запрет {71} заставляет опасаться какого-либо еще большего правонарушения, т. е. в тех случаях, когда оно является следствием неумеренности естественных страстей. Вообще считается, что не существует такого значительного и процветающего государства, в котором невоздержанность можно было бы наказывать в соответствии с гибельным воздействием этого порока на общество. Преследовать этот порок с наибольшей жестокостью значило бы породить еще большие беспорядки.
Это не единственные слабые стороны закона. Исследуя взаимные обязательства, порожденные равенством граждан, можно обнаружить, что эти обязательства бывают двух видов. Одни принадлежат к числу совершенно обязательных, поскольку гражданский закон легко может и неизбежно должен предписывать их точное соблюдение. Другие же не являются совершенно обязательными, но не потому, что принципы морали не требуют также и их строжайшего применения, а вследствие того, что закон может лишь с большим трудом сделать их подсудными, и предполагается, что они не столь прямо ущемляют благо общества. К этому последнему роду относятся долг признательности, гостеприимства, милосердия и т. п., т. е. те обязанности, в отношении которых закон обычно хранит глубокое молчание, но нарушения их тем не менее столь же гибельны, хотя их последствия действительно сказываются менее быстро, чем последствия нарушения совершенно обязательного долга. Сенека, мнение которого по этому ловоду выражает взгляды античности, не затруднился сказать, что нет ничего более разрушительного для согласия рода людского, чем неблагодарность.
Само общество породило новый, не существовавший в природном состоянии, вид обязательств, но хотя они сотворены им, у него нет власти заставить их соблюдать. Такова, например, ныне устаревшая и вышедшая из моды добродетель, которую называют любовью к родине. Наконец, общество не только породило новые обязанности, будучи не в состоянии предписывать их неукоснительное и строгое соблюдение, но оно еще обладает недостатком умножать и разжигать те неуемные желания, которые надлежало бы угасить и исправить. Это схоже с действием лекарств, которые, способствуя излечению от болезни, в то же время увеличивают ее пагубность.
В природном состоянии мало чего можно было желать и было мало желаний, которые надо было обуздывать. Но с учреждением обществ наши потребности выросли по мере умножения и совершенствования условий жизни. Рост наших потребностей сопровождался ростом наших желаний, а постепенно и ростом наших усилий, направленных на преодоление преграды законов. Дух гостеприимства и щедрости незаметно был притуплён этим ростом новых навыков, потребностей, желаний и заменился духом алчности, продажности, скупости.
Характер обязанностей, выполнение которых необходимо для сохранения гармонии в гражданском обществе, сильные и частые искушения, равно как и темные тайные способы нарушения этих обязанностей, слабость предписываемых законом наказаний за нарушение многих из них, {72} отсутствие поощрения к их исполнению, происходящее от невозможности для общества дать достойные вознаграждения, - все эти недостатки и несовершенства, которые неотделимы от природы самого общества, показывают необходимость добавить ему силу еще одной принудительной власти, достаточно влиятельной в умах людей, чтобы поддержать общество и помешать ему снова впасть в смятение и беспорядок.
Воздействие религии является абсолютной необходимостью не только из-за тысячи услад и утех, доставляемых ею обществу, но и для подкрепления послушания законам и поддержания гражданского правления, поскольку очевидно, что двух главных направляющих людей природных сил - боязни зла и надежды на благо - едва хватает для соблюдения законов, ибо одну из них общество может применить недостаточно и совсем не в состоянии использовать другую; наконец, только религия может объединить эти две силы и привести их в действие, так как только она может налагать всегда верные и справедливые наказания независимо от того, явным или тайным было преступление и был ли нарушенный долг совершенно или не совершенно обязательным. Только она одна может оценить заслугу покорности, проникнуть в побуждения наших действий и одарить добродетель той наградой, которую не может ей дать общество (см.: "Честность" и "Атеисты").
Поскольку доказана необходимость религии как опоры гражданского общества, нет нужды доказывать, что ее помощью надо пользоваться наилучшим для общества способом; опыт всех веков и всех стран учит нас, что их объединенных сил едва хватает для обуздания беспорядков и предотвращения среди людей состояния насилия и смут. Если объединить и связать вместе политику и религию, государство и церковь, гражданское общество и религиозную общину, они взаимно украсятся и укрепятся, но такое единство возможно лишь после исследования их природы.
Верным средством удостовериться в их природе является обнаружение и установление их целей и назначения. Ультрамонтаны8 хотели подчинить государство церкви, а сторонники Фомы Эраста9, названные по имени своего вождя эрастианцами, мятежники, восставшие в Англии во времена так называемой реформации, хотели церковь подчинить государству. Для этой цели они уничтожили всякую церковную дисциплину, лишили церковь всех ее прав, настаивая на том, что она не может ни отлучать, ни отпускать грехи, ни издавать декреты. Те и другие оказались жертвами самых странных и губительных заблуждений именно потому, что не поняли природы этих двух различных обществ.
Когда люди учредили гражданское общество, они отказались от своей естественной свободы и подчинились власти гражданского государя не с целью доставить себе блага, которыми они и без того могли пользоваться. Они это сделали ради некоего верного и ценного преимущества, на которое могли надеяться только с появлением гражданского начала. И, вероятно, лишь ради этого они и снабдили государя силой всех членов общества, чтобы обеспечить исполнение указов, которые издало бы с этой целью государство. Значит, это верное и ценное преимущество, ради {73} которого они объединились, могло быть лишь взаимной охраной от возможного ущерба со стороны других людей, равно как и для сопротивления их насилию при помощи еще большей силы, способной наказать их преступления. Это сулит также и природа власти, которой облечено гражданское общество для соблюдения своих законов; эта власть заключается лишь в силе и в наказании, и общество может ее законно применить лишь в соответствии с целью, с которой оно было учреждено. Если общество применило власть с другой целью, оно ею злоупотребляет. Это настолько очевидно и истинно, что сама эта власть оказывается бездейственной: сила, столь могущественная в гражданских и уголовных делах, неспособна ничего сделать в умственной и духовной сфере. Именно этими бесспорными положениями Локк10 доказал права терпимости и несправедливость гонений в области религии.
Вместе с этим великим философом мы скажем, что спасение души не является ни причиной, ни целью учреждения гражданского общества. Из этого принципа следует, что религиозное учение и мораль, являющиеся средствами для достижения спасения и составляющие в целом то, что люди понимают под словом "религия", не входят в компетенцию магистратов: учение, - очевидно, потому, что власть магистрата не распространяется на мнения, но в отношении морали требуется уточнение. Установление и изменение нравов касается тела и души гражданской и религиозной экономии11. Гражданская администрация к ним непричастна в той мере, в какой она относится к религии, но в той мере, в какой они касаются государства, администрация должна их блюсти и в необходимых случаях воздействовать на них с помощью власти. Пусть окинут взором все кодексы и дигесты12 - там каждому преступному действию соответствует наказание, но не потому, что оно является пороком или отдаляется от вечных правил справедливости и несправедливости, и не потому, что оно грех или изменяет правилам, предписанным с помощью сверхъестественного откровения божьей воли, но потому, что оно является преступлением, иначе говоря, по степени пагубности своего воздействия на благо гражданского общества.
Если потребовать объяснения, то оно заключается в том, что целью общества является не благо отдельных лиц, а общественное благо, которое требует, чтобы законы со всей своей суровостью обращались против тех преступлений, к которым люди наиболее склонны и которые больше всего подрывают основы общества.
Различные причины и обстоятельства привели к тому, что укрепилось мнение, будто заботы магистрата, естественно, распространяются и на религию, поскольку она касается спасения души. Сам магистрат поощрял это лестное для него заблуждение, поскольку оно способствовало умножению его власти и почитанию народом облеченных ею лиц. Беспорядочное смешение гражданских и религиозных интересов дало ему возможность осуществить это довольно легко.
В детском состоянии гражданского общества управление общественными делами доставалось или поручалось отцам семей, всегда {74} выполнявшим и жреческие обязанности; поэтому они перенесли в магистратуру свои первоначальные функции и сами выполняли эти двойные обязанности. То, что вначале было добавочным, стало впоследствии считаться основным. Большинство древних законодателей обнаружило, что для выполнения их планов им нужно претендовать на некое божественное внушение и сверхъестественную помощь богов. Поэтому они, естественно, сочетали и смешивали гражданские и религиозные цели, а преступления против государства - с преступлениями против богов, под покровительством которых государство было создано и сохранялось. Вдобавок в язычестве, кроме религии отдельных лиц, существовали общественный культ и церемонии, установленные и соблюдаемые государством и ради государства как такового. Религия вмешивалась в дела управления: без совета оракула ничто не предпринималось и не совершалось. Впоследствии, когда римские императоры обратились в христианскую веру и поместили крест на свою диадему, рвение, обычно испытываемое всеми новообращенными, заставило их ввести в гражданские институции законы против греха. В политическом управлении они использовали примеры и заповеди Писания, что еще больше способствовало уничтожению различий, существующих между гражданским и религиозным обществами. Не нужно, однако, сваливать эти ложные суждения на христианскую религию, ибо различие этих двух обществ в ней проведено так строго и точно, что трудно в этом ошибиться. Происхождение этого заблуждения гораздо древнее; его нужно приписать природе еврейской религии, где эти два общества в какой-то мере включены друг в друга.
Поскольку среди евреев гражданское управление было введено непосредственно самим богом, христианские магистраты смотрели на этот образец управления как на самый совершенный и достойный подражания. Но тогда не понимали, что юрисдикция, которой подчиняются и преступление, и грехи, была неизбежным следствием теократического правительства, которым бог руководит особым образом и которое абсолютно не совпадает по форме и роду с любым человеческим правительством. Этой же причиной следует объяснить ошибки протестантов в преобразовании государств, поскольку головы их главных вождей заполнены идеями иудейской системы. Не следует удивляться тому, что неуклюжее подражание еврейскому правительству, а значит, и большее рвение магистрата в обуздании грехов, нежели в обуздании преступлений, проявлялось в странах, которые принимали форму правительства одновременно с обращением народов в новую религию.
Кальвинистские пасторы, будучи властными людьми, желали построить свои государства в соответствии со своими теологическими воззре-нями; они доказали, что были столь же плохими политиками, как и теологами, с чем согласны и рассудительные протестанты. К этим причинам смешения гражданской и религиозной областей можно добавить множество других. Никогда не существовало древнего или современного гражданского общества, в котором бы не было избранной религии, установленной и охраняемой законами на основании свободного и добровольного {75} соглашения, заключенного им с церковной властью ради взаимной выгоды обеих сторон. Но вследствие этого соглашения оба общества в некоторых случаях предоставляют друг другу большую часть своей власти, и случается подчас, что даже злоупотребляют ею. Пока люди рассуждали о фактах, не вникая в их причину и происхождение, они полагали, что сущностью гражданского общества является та власть, которой оно обладает лишь на взаимных условиях. Следует также заметить, что иногда пагубность преступления равна пагубности греха, и в таких случаях люди плохо различали, наказывал ли магистрат проступки как преступление или как грех. Таковы, например, клятвопреступления и оскорбления имени бога, которые сурово карают гражданские законы всех стран. Кроме того, совокупная идея преступления и греха имеет абстрактную природу, складывается из простых понятий, свойственных и тому и другому; поэтому их не всегда и не повсюду различают. Часто они смешиваются, составляя как бы единственное понятие, что несомненно немало способствует поддержанию заблуждения тех, кто смешивает права гражданских и религиозных обществ по отношению друг к другу. Нашего разбора будет достаточно для выявления истинной цели гражданского общества и причин заблуждений по этому поводу.
Конечная цель религиозного общества состоит в том, чтобы обеспечить каждому милость божью, которую можно заслужить лишь за правоту ума и сердца; поэтому ближайшая цель религии - совершенствовать наши духовные способности. Поскольку у религиозного общества цель тоже особая и не зависящая от цели гражданского общества, оно неизбежно является независимым и в своем роде суверенным. Ибо зависимость одного общества от других может проистекать лишь из двух принципов: либо из естественной причины, либо из гражданской. Зависимость, основанная на законе природы, должна объясняться сущностью или происхождением явления. Но в данном случае не может идти речи о зависимости по существу, ибо такой род зависимости неизбежно предполагает союз или естественное смешение этих двух обществ, а оно имеет место лишь тогда, когда оба общества связаны отношением к одной цели. Однако их цели не только не общие, но и совершенно отличаются одна от другой, поскольку конечное назначение одного общества - забота о душе, а другого - забота о теле и его нуждах; одно общество может действовать лишь внутренними путями, а другое, - напротив, лишь внешними. Для того чтобы существовала зависимость между этими обществами по их происхождению, нужно, чтобы одно было обязано своим появлением другому, подобно тому как корпорации, общины и судебные учреждения обязаны своим бытием создавшим их городам или государствам. Эти столь разные по своим целям и средствам общества сами определяют себя и указывают на свое происхождение и подчиненное положение в различных хартиях и учредительных документах.
Однако, поскольку у религиозного общества совершенно отсутствуют цель и средства, похожие на государственные, оно тем самым дает внутренние доказательства своей независимости и подтверждает их внешними {76} доказательствами, заставляя считать, что оно не является созданием государства, ибо существовало еще до основания гражданских обществ. Что касается зависимости, основанной на гражданской причине, она не может иметь места. Религиозные и гражданские общества никогда не могут оказаться в столкновении друг с другом, потому что у них совершенно разные цели и средства; управление одним действует в области, слишком далекой от другого. Следовательно, если государственная необходимость требует, чтобы законы нации поставили одно общество в подчинение другому, это могло бы иметь место лишь в том случае, когда служба гражданского магистрата охватила бы заботу о душе, и тогда церковь стала бы в его руках лишь орудием достижения этой цели. Это положение усиленно поддерживали Гоббс13 и его сторонники. С другой стороны, если в обязанность религиозных обществ входила бы забота о теле и его потребностях, государство очень рисковало бы оказаться в рабстве у церкви. Ибо у религиозного общества самое благородное ведомство, а именно - забота о душе, которая имеет или считается, что имеет, божественное происхождение, в то время как государства являются человеческим творением. Если бы религиозные общества добавили к своим законным правам заботу о теле и его нуждах, тогда они по праву потребовали бы себе главенства над государством в соответствующих случаях, и надо полагать, у них не было бы недостатка в силе, чтобы поддержать свое право. Ибо любое общество неизбежно должно быть облечено принудительной властью, если его заботы включают и телесные потребности. Одно время эти максимы были слишком распространены.
Искусные ультрамонтаны пытались в зависимости от обстоятельств воспользоваться внутренними смутами в государствах для установления своей доктрины и возвышения папского престола над тронами земных властителей. Они требовали себе оммажа14, а подчас и получали его, и пытались сделать его всеобщим. Но они наткнулись на непреодолимый барьер - это было благородное и достойное сопротивление галликанской церкви15, равно верной и своему богу, и своему королю.
Итак, мы утверждаем в качестве фундаментального принципа и в качестве его очевидного следствия, что религиозное общество не обладает никакой принудительной властью, подобной той, которая находится в руках гражданского общества. Цели, совершенно различные по своей природе, не могут быть достигнуты одним и тем же способом. Так же как одинаковые отношения приводят к одинаковым последствиям, так и разные последствия не могут исходить от одинаковых отношений. Значит, сила и принуждение, действуя только извне, тоже могут породить лишь внешние блага - цель гражданских учреждений и не могут породить внутренних благ - цели религиозных учреждений. Любая свойственная религиоаиому обществу принудительная власть ограничивается правом отлучения. Это право полезно и необходимо для единообразного культа, ибо его нельзя осуществить иначе, как изгнав из состава верующих тех, кто отказывается применяться к общественному культу. Поэтому пристойно и полезно, чтобы религиозное общество пользовалось этим правом {77} отлучения. Этим правом, не отделимым от сути любого рода обществ, каковы бы ни были их средства и цель, они как общества обязательно должны обладать, иначе они распались бы сами по себе и вернулись бы в небытие, подобно телу, если бы у природы, поведению которой общества в этом подражают, не было бы возможности удалять из себя ненужные и вредные элементы. Однако эта полезная и необходимая власть является единственной, которая нужна религиозному обществу, так как вследствие ее применения охраняется единство культа, обеспечиваются его сущность и цель, а для благополучия общества большего и не требуется. Большая власть у религиозного общества была бы неуместной и несправедливой.
Общество (Societe), т. 15, 1765.
Автор - Д. Дидро.
1 Луций Анней Сенека (4 до н.э.-65 н.э.) - римский философ стоической школы.
2 Этот случай со шведским королем Карлом XII (см. прим. 45 к ст. "История") описан у Вольтера в его "Истории Карла XII" (Histoire de Charles XII. Basle, 1731).
3 Речь идет о правах монарха в так называемых ограниченных монархиях, где власть государя ограничена законами или представительными учреждениями.
4 Антигон Гонат - македонский царь в 283-239 гг. до н.э., владевший Сирией; был известен своими философскими и литературными увлечениями. Он называл власть государя рабством.
5 Приверженцы стоицизма в эллинистической Греции и Риме (III в. до н.э.- II в. н.э.) считали весь мир единым государством, "космосом", а всех людей - его гражданами, "космополитами".
6 Принципы естественной религии изложены в Энциклопедии в дополнении к статье "Религия" (автор не установлен, см. с. 276 настоящего издания).
7 В статье "Естественное право" ("Droit naturel") Дидро кладет в основу этого понятия всеобщие интересы человечества, определяющие природу справедливости в обществе и поведение его отдельных членов. В этом смысле естественное право неизменно, ибо если брать частную и общественную волю, то общественная воля никогда не ошибается.
8 Ультрамонтаны (букв. "находящиеся по ту сторону гор", т. е. за Альпами, в Риме) - сторонники крайнего направления в католицизме, отстаивавшие права пап на вмешательство в гражданские и государственные дела любого государства. Наиболее последовательными ультрамонтанами были иезуиты.
9 Томас Эраст (Thomas Lieber dictus Erastus, 1524-1583) - швейцарский врач и теолог. Он отстаивал положение, что человека воспитывает не государство, а христианское общество. "Эрастианцы" - одна из парламентских партий во время Английской буржуазной революции 1640-1649 гг." которая для обоснования англиканской доктрины о верховенстве королевской власти в церковных делах использовала учение Т. Эраста. Теологические сочинения Т. Эраста "Тезисы против отлучения" и "Объяснения важнейших вопросов" (Erastus. 1) Theses contra excommunicationem. Zurich, 1568; 2) Explicatio gravissimae questionis. [S. 1.], 1589) в XVII в. были переведены и изданы в Англии (The nullity of church censure. London, 1659).
10 Джон Локк (John Locke, 1632-1704) - английский философ-сенсуалист. Его главный труд "Опыт о разуме" (An essay concerning human understanding. London, 1690) высоко оценивался энциклопедистами.
11 Здесь слово "экономия" означает буквально управление.
12 Кодекс и Дигесты - части большого свода римского права, составленного в 534 г., при византийском императоре Юстиниане.
13 Томас Гоббс (Thomas Hobbes, 1588-1679) - английский философ-материалист. В одном из своих основных сочинений "Левиафан" (Leviathan. London, 1651) он называл государство "смертным богом", а абсолютную власть государя распространял и на религию (см.: Гоббс Т. Избранные произведения в двух томах. Т.I. M., 1964. Вступит. статья В.В.Соколова).
14 Здесь оммаж - признание феодальной зависимости королей от папского престола. Галликанская церковь отстаивала принципы самостоятельной по отношению к папству организации французской церкви, что отвечало интересам королевской власти. Галликанство как церковно-политическая доктрина возникло в XIII в. и просуществовало до революции 1789 г.
Выверено по изданию: История в Энциклопедии Дидро и д'Аламбера. Перевод и примечания Н.В.Ревуненковой.
