К вопросу о государственной идеологии в посткоммунистической России
С. Ю. Пантелеев
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
Вот уже не один год в нашей стране ведется дискуссия о перспективах создания новой государственной идеологии. Причина внимания к этой проблеме очевидна – пережив период глубокого мировоззренческого кризиса, российское общество постепенно возвращается к осознанию важности идеологии как социально-политического института, объединяющего граждан страны в единую нацию со своими целями, ценностями и интересами.
Путь к пониманию этого был непрост. И в этом смысле история постсоветской России представляет собой пример того, как необходимость идеологии в качестве важной составляющей политической системы была доказана посредством ее первоначального отрицания.
В данной работе кратко обозначаются основные идеологические доктрины, использовавшиеся высшими кругами российской власти в 1992-1999 гг., определяется динамика изменения отношения властвующей элиты к проблеме места идеологии в собственной политической практике, выявляется направление, к которому склонялся вектор идеологических поисков власти.
В рассматриваемом периоде обнаруживается четыре этапа (1992-1993 гг., 1994-1995 гг., 1996 г. - август 1998 г., сентябрь 1998 г.-1999 г.), которые отражают процесс изменения позиции официальных российских властей к необходимости обеспечения своей власти соответствующей идеологической базой.
Первый из названных этапов проходил под лозунгом деидеологизации общества и государства, унаследованным либеральными реформаторами от демократического движения времен перестройки. Однако реформаторы из “команды Гайдара” руководствовались в своих действиях вполне определенной идеологической доктриной либерализма, фактически, навязывая обществу свою групповую идеологию в качестве единственно возможной стратегии реформирования России. Помимо положений “классического либерализма”, которые означали минимизацию государственного участия в экономике, упование на “невидимую руку рынка”, ставку на социальный индивидуализм, их взглядам был присущ крайний антиэтатизм, принимающий особенную окраску по отношению к историческому русскому государству – его полное отрицание по причине принципиального нереформирования, связанного с принадлежностью к “азиатскому способу производства”, государству “восточного типа”, а также ярко выраженный “европоцентризм”, признающий именно западную цивилизацию наиболее эффективной, жизнеспособной и, в конечном счете, для России – безальтернативной. Как заявил Е. Гайдар, российскому государству необходимо “сменить свою социальную, экономическую, в конечном счете, историческую ориентацию, стать республикой “западного” типа”[1]. Известные события октября 1993 г., принятие суперпрезидентской Конституции и убедительная победа на думских выборах сил, исповедовавших национал-патриотические и коммунистические ценности, стали закономерным итогом политики, направленной на смену “культурно-исторической парадигмы России”.
В 1994–1995 гг., несмотря на закрепленное в 13-ой статье новой Конституции РФ положение о том, что в России “никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной”[2], была предпринята попытка создания новой идеологической доктрины “демократического патриотизма”. Впервые эта идея была высказана тогдашними председателем Совета Федерации В. Шумейко и пресс-секретарем президента В. Костиковым, а позже вошла в качестве основных положений в Послание президента Федеральному собранию с красноречивым названием “Об укреплении Российского государства”. Составными
элементами “новой идеологии” стали: концепция формирования новой политической нации “россиян”, общепатриотическая риторика, включавшая в себя идею России как великого государства, заявления о необходимости реинтеграции постсоветского пространства, с ведущей ролью России как “первой среди равных”, воскрешение формулы “единая и неделимая Россия”[3]. В политической практике были задействованы в той или иной мере все эти элементы, однако наряду с патриотической риторикой особое развитие получила теория “новой российской нации”. Попытка же применения формулы “единой и неделимой России” в виде “наведения конституционного порядка в Чеченской республике” обернулась катастрофой, поставившей под вопрос само существование российской государственности.1996 г. – август 1998 г. – время поиска “национальной идеи”, способной консолидировать общество. После непростой победы на президентских выборах, еще более обостривших идейную поляризацию российского общества, Б. Ельцин 12 июля 1996 г. сам инициировал процесс разработки единой национальной доктрины, дав задание своим доверенным лицам выяснить “какая национальная идея, национальная идеология – самая главная для России”[4]. Однако ослабление президента как основного элемента существовавшего политического режима свело на нет потенциал получившего поддержку в стране социального заказа. Начинается постепенное разложение режима, образование противоборствующих внутриэлитных кланов, ставится под сомнение основа режима – суперпрезидентская Конституция. В качестве объединительных идей неудачно были выдвинуты неосуществленный проект по захоронению тела Ленина, а также проведенная церемония захоронения “царских останков”. При обсуждении и реализации данного мероприятия рушатся надежды власти на сотрудничество в этом деле с Русской Православной Церковью. Кризис 17 августа 1998 г. подводит черту под проводившимся с 1992 г. социально-экономическим, политическим и идеологическим курсом.
Этап с сентября 1998 г. по конец 1999 г. стал временем поиска альтернатив прежнему курсу, в ходе чего произошло выдвижение “консервативной волны”. Президент и его окружение были озабочены, прежде всего, проблемой “преемника”, способного гарантировать им безопасность после “сдачи власти”. Выход из кризиса был возможен только за счет укрепления государства. Общество устало от потрясений и желало наведения порядка в стране. Из этих факторов слагалась необходимость выдвижения новой - консервативной - доктрины. Е. Примаков олицетворял собой консерватизм советского государственного руководителя. Предложенная им стратегия укрепления государства с построением “социально ориентированного рынка с государственным участием” отвечала ожиданиям общества. Но самостоятельный Е. Примаков не вполне подходил на роль “преемника”. В итоге – продолжение правительственной чехарды с использованием силовиков в роли премьеров. “Преемником” в конце-концов выбирают В. Путина. Жесткость и целеустремленность в решении чеченского вопроса, подкрепленные имиджем убежденного государственника, позволили новому премьеру занять уже давно актуализированную идеологическую нишу “просвещенного” консерватизма. Эта тенденция получила свое подтверждение в ряде программных политических документов, содержавших, в том числе, положение о необходимости “национальной идеи”, понимаемой как “патриотизм, державность, государственничество и социальная солидарность”[5], а в дальнейшем и в политической практике В. Путина уже в качестве главы государства.
Таким образом, на протяжении всего рассматриваемого периода вектор идеологических поисков власти шел от западничества – к патриотизму, от радикализма – к консерватизму, от “свободного рынка” – к государственничеству, от идеологического нигилизма – к единой национальной идее.
Время доказало необходимость объединяющей общество доктрины. Важнейшей ее составляющей является отечественная история, хранящая национальную память и воспитывающая в гражданах страны чувство патриотизма. Внимание нынешней власти к проблеме исторической преемственности, попытка преодоления разрыва между дореволюционной, советской и новой Россией, вселяет надежду на преодоление затянувшегося кризиса национальной идентичности.
Примечания
1. Гайдар Е.Т. Сочинения: в 2 т. М., 1997. Т. 1. С. 166.
2. Конституция Российской Федерации. М., 1993.
3. См.: Об укреплении Российского государства (основные направления внутренней и внешней политики): Послание Президента РФ Федеральному Собранию // Российская газета. 1994. 25 февраля.
4. Ельцин о “национальной идее” // Независимая газета. 1996. 13 июля. С. 1.
5. Путин В.В. Россия на рубеже тысячелетий // Независимая газета. 1999. 30 декабря. С. 4.