Полянская Ю.М. Классические маргинальные слои в социальной структуре Москвы второй половины XIX в. // Экономическая история. Обозрение / Под ред. Л.И.Бородкина. Вып. 9. М.,2003. С. 112-121 (Постраничные примечания).
В интернет-версии публикации начало каждой страницы отмечено: {номер страницы}.
{112}
Ю.М. Полянская
(Всероссийская государственная
налоговая академия)Классические маргинальные слои
в социальной структуре Москвы
второй половины XIX в.Изучение формирования рабочего класса России в пореформенный период долгое время оставалось одной из главных тем советской историографии. Большинство исследователей признавало полукрестьянский характер российского рабочего класса, но не связывало этот вывод с какой-либо определенной социологической теорией. Однако, в социологии крестьяне, пришед-{113}шие в город в поисках работы, крестьяне, ставшие рабочими, т.е. людьми, влившимися в новый для них фабрично-производственный процесс, получили название «классических маргиналов». Возникший в первой трети ХХ в. термин «маргинальность» должен был объяснить один из редких доселе способов человеческой жизнедеятельности на «границе» культурных миров.
Термин «маргинальная личность» («маргинальность» образовано от латинского marginalis пограничный, периферийный, находящийся на краю) существует с 1928 г., когда американский социолог, один из основателей чикагской школы Роберт Эзра Парк (1864- 1944 гг.) впервые употребил его в своем эссе «Человеческая миграция и маргинальный человек» 1.
Согласно Парку, «маргинальный человек» - индивид, находящийся на границе двух различных, нередко конфликтующих между собой культур. Главное, что определяет природу маргинального человека - чувство социальной раздвоенности и конфликта, когда старые привычки отброшены, а новые еще не сформированы, связанное с периодом переезда, перехода, определяемого как кризис. Проблема маргинальности, как ee понимал Р. Парк, тесно связана с переходом от традиционного общества к индустриальному, поэтому маргиналом становится не только «этнический гибрид», но и иммигрант, вчерашний крестьянин, испытывающий сложности при адаптации к требованиям городского образа жизни.
В традиционном обществе, где вся сеть социальных отношений хорошо интегрирована, существует высокая степень социального сцепления: люди ощущают себя жизненными частями общества. Наоборот, индустриальное общество с относительно меньшей степенью сцепления, общество с запутанной сетью социальных норм. Переход из одной структуры производственных отношений в другую порождает культурное отчуждение.
В советском обществознании интерес к явлению маргинальности возрос в годы перестройки, когда кризисные процессы вынесли эту проблему на поверхность общественной жизни. Маргинальность стала осознаваться как социальный феномен, характерный именно для данной реальности. Впервые тема маргинальности прозвучала в полемически- публицистической постановке в работах Е. Старикова и Б. Шапталова.
У Старикова понятие маргинальности служит для обозначения пограничности, периферийности или промежуточности по отношению к каким-либо социальным общностям (национальным, классовым, культурным).
«Маргинал, просто говоря, - «промежуточный» человек. Классическая, так сказать, эталонная фигура маргинала - человек, пришедший из села в город в поисках работы: уже не крестьянин, еще не рабочий; нормы дере-{114}венской субкультуры уже подорваны, городская субкультура еще не усвоена. Главный признак маргинализации - разрыв социальных связей, причем в «классическом» случае последовательно рвутся экономические, социальные и духовные связи. При включении маргинала в новую социальную общность эти связи в той же последовательности и устанавливаются, причем установление социальных и духовных связей, как правило, сильно отстает от установления связей экономических. Тот же сельский мигрант, став рабочим и приспособившись к новым условиям, еще длительное время не может слиться с новой средой» 2.
Вернемся к понятию классического маргинала, крестьянина, пришедшего в город на работу, человека, оказавшегося на рубеже двух социальных и нормативных систем: городской и деревенской. Признаeтся ли подобное явление нашей историографией. Да, вполне, несмотря на отсутствие употребления термина «маргинальность». Так в 2-х томном труде Б.Н. Миро нова «Социальная история России» определенная нами выше группа очень чeтко прорисована: «Из-за постоянного уменьшения доли потомственных горожан в составе городского населения, как за счет числа крестьян-мигрантов, так и за счет их детей и внуков и происходил процесс, который можно назвать окрестьяниванием городского населения. Естественно, крестьянская миграция стала тормозить процесс формирования буржуазного менталитета, если иметь городское население в целом и особенно городские низы, вследствие того, что мигранты и их потомки не успевали перевариться в городском котле и полностью освободиться от деревенского менталитета»3. И другой немаловажный аспект маргинализации русского города был отмечен в работе Б.Н. Миронова: «Окрестьянивание горожан означало реанимацию в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания, являлось одним из важных факторов успеха социал-демократической пропаганды среди рабочих и роста социальной напряженности не только в городах, но и в сельской местности, так как мигранты были переносчиками революционной инфекции в деревню»4.
Подобная классическая сторона маргинализации и будет интересовать нас. В принципе, маргинализация - это нормальный, естественный процесс перекомпоновки общества, его социальной мозаики, когда значительные по объему людские массы переходят из одних социальных групп в другие. Маргинализация была присуща всем типам государств на протяжении всей истории человеческой цивилизации.
{115} Наибольшего же внимания заслуживает значительное по масштабам деклассирование общества, которое превращает этот процесс в острейшую политическую и социальную проблему. И с этой точки зрения не может не заинтересовать пореформенный период в истории России, когда большие потоки крестьян-мигрантов захлестнули крупные города страны. Что же изменилось в положении этих людей, что требует своего изучения и объяснения? Возьмeм за основу определение, исходящее из того, что классические маргиналы - это крестьяне, пришедшие в город на работу. При этом у них последовательно происходит разрыв экономических, социальных и духовных связей. Попробуем раскрыть это определение чуть глубже.
Ранее эта масса людей относилась к социальной группе крестьян. А значит, являлась совокупностью людей, имеющих общий социальный признак и выполняющих общественно необходимую функцию в общей структуре разделения труда и деятельности, т.е. принадлежавших к сословию крестьян, законодательно оформленному в виде приписки к сельскому обществу и работающих на земле. Принадлежность к социальной группе определяла их облик, как внутренний, так и внешний. Под влиянием выше указанных факторов формировался определенный психологический склад представителя группы. С изменением функции в общей структуре разделения труда меняется и психологический склад представителя группы.
Что подразумевается под понятием психологического склада? Обратимся к мнению Б.Ф. Поршнева. «Психологический склад отвечает тенденциям относительной устойчивости, традиций, типичности в жизни класса, сословия, профессии, народности, нации и любой другой группы. Стойкие черты психологического склада формируются через посредство обычаев, привычек, жизненных порядков, воспринимаемых от старших поколений и от среды. Нередко они усваиваются некритически, пассивно»5. Относительная стойкость этого склада объясняется его вхождением в слой духовной культуры.
Исходя из сказанного выше, думается, целесообразно изучать социальный слой «классических маргиналов» не только с указанием количественных характеристик, но и качественных, включая правовой статус, экономическое положение классических маргинальных слоев, степень их связи с землей (как показатель оторванности от прежней социальное среды), образ жизни, культурный уровень. И, наконец, необходимо решить наиболее трудную задачу: попытаться наметить спектр социально-психологических черт группы. В качестве объекта исследования по указанным направлениям будут взяты классические маргиналы Москвы.
В количественном отношении преобладание в Москве пришлых крестьян достаточно просто фиксируется по материалам переписей. Выходцы из 9 гу-{116}берний составляли в Москве 1871 г. 91,4% численности крестьян, жителей города, и лишь 8,6% крестьян (по сословному происхождению) родилось в Москве6. Итак, количественно миграционный процесс фиксируется. Но качественные его стороны для нас остаются в тени: мы не можем рассмотреть группу пришлых крестьян с точки зрения области применения их труда, не можем зафиксировать давность их пребывания в Москве. Данные 1871 г. подобных ответов не дают. Но они дают нам цифру пришлых крестьян 91,4% (234,07 тыс.), а это составляет 38,8% всего населения Москвы на 1871 г.
Рассмотрим более поздние данные Всеобщей переписи 1897 г. Перепись 1897 г. отметила в Москве, в числе проживающих - 662,6 тыс. крестьян, что составляло 63,8% всех москвичей. В этой категории особо выделялись пришлые крестьяне, составлявшие 575,6 тыс. или 86,8% от общего числа крестьян, проживающих в Москве7. Следовательно, категория пришлых крестьян составляла 55,4% всего населения Москвы на 1897 г. А значит, за 26 лет численность этой группы в составе жителей города увеличилась на 16,6%.
Эти данные, однако, мало проясняют картину, поскольку мы не можем выявить с помощью статистического источника, какое количество рабочих имеет крестьянское происхождение и какое количество крестьян, придя в город, стали рабочими. Но в качестве первого приближения можно признать, что от 38,8% до 55,4% населения Москвы являлись пришлыми крестьянами, потенциальными «классическими маргиналами». Незавершенность перехода в новую социальную среду для этой группы осложнялась прежде всего государством.
Рассмотрим этот вопрос подробнее. Реформа 19 февраля 1861 г. отменила крепостное право и предоставила крестьянам права состояния свободных сельских обывателей. По поводу изменения места жительства в «Общем Положении» было сказано, что сельские обыватели имеют право «перечисляться в другие сословия и общества..., отлучаться от места жительства с соблюдением правил, установленных общими законами и настоящим Положением»8. Правила же были не из легко выполнимых, поэтому крестьяне предпочитали не менять приписку к сельскому обществу на приписку к городскому, оформляя временные паспорта, дающие право на отлучку в течение от 3-х месяцев до 5 лет.
Временное отбытие в город легче оформлялось документально и не обуславливалось непременной сдачей надела и ликвидацией всего деревен-{117}ского хозяйства. Последнее в какой-то мере страховало крестьянина на случай неудач в городе и облегчало, если возникала необходимость, его возвращение в деревню.
Вид на жительство можно было получить лишь в месте постоянного пребывания. Крестьянин получал этот документ из рук волостного старшины. Низшим звеном «естественно создавшейся коллективности», к которой прикреплялся человек, была крестьянская семья (двор).
Получение паспортного документа еще не гарантировало, что на указанный в нем срок крестьянин, его владелец, мог находиться вне деревни, в местах работы или промысла. По требованию хозяина двора отлучившийся мог быть лишен паспортной книжки и отозван в деревню на том основании, что в его семье оказались лица без всякого призрения, нуждающиеся в средствах к жизни и не могущие снискать себе пропитание своим трудом. Вернуть крестьянина мог и сельский сход, в случае избрания крестьянина на общественную должность. Отбирание паспортной книжки в этих случаях осуществлялось согласно решению местных властей.
Фискальное значение паспортной системы с особой четкостью выявлялось в том, что в паспортной книжке обозначалась сумма собиравшихся с ее владельца денежных повинностей. Отмена приписки к сельскому обществу и уравнение крестьян в правах с другими состояниями была осуществлена только в 1906 г.9 Таким образом, возможность «легитимного» вхождения крестьянина в город в качестве полноправного рабочего - городского жителя стала возможной только после 1906 г.
Однако помимо правовой связи с деревней, у многих крестьян-рабочих сохранялась и связь с землей. Связь с землей, степень этой связи - вот тот критерий, который позволяет нам отметить полную или не полную интеграцию крестьянина в городе, позволяет определить качественную ступень, занимаемую «маргиналом» на пути от крестьянина к рабочему.
Обратимся к источникам, характеризующим количество рабочих, уходящих на полевые работы (а также имеющих землю, но не уходящих на полевые работы). Рассмотрим данные из книги Е.М. Дементьева 1893 г. Им были исследованы фабрики Серпуховского, Коломенского и Бронницкого уездов Московской губернии - были поголовно опрошены 19616 чел. рабочих мужского пола. Уходящих на полевые работы оказалось менее 1/5 - 18,4% рабочих10.
{118} Другое исследование подобного рода принадлежит фабричному инспектору С. Гвоздеву (данные относятся также к Московской губернии). Исследование Гвоздева 1897 г. коснулось 41 фабрики и завода и охватило 18707 рабочих, большинство из которых (17346) были заняты на мануфактурных фабриках. Среди этой группы рабочих на полевые работы уходило 17,4% чел.11 Приведенные данные фиксируют прямые связи с деревней, но ничего не говорят о косвенных связях. (Пример: в деревне у рабочего семья, но сам он туда не ездит; есть земля, но хозяйство на ней не ведется.)
Обратимся в этой связи к данным по московским печатникам 1907 г. Удивительно, но 46% из 7186 чел. вели в деревне хозяйство, 16,7% имели дом, но хозяйства не вели, 37% никаких связей с деревней не имели12.
Еще более контрастные данные: за 8 лет перед тем, в 1899 г., из 1213 чел. рабочих фабрики Циндель в Москве лишь 10,8% не имели никакой связи с деревней13.
Полезно отметить также, что с численностью уходящих на полевые работы связан и их возраст. Существует также зависимость ухода на полевые работы от фактора потомственности. Среди непотомственных рабочих уход на полевые работы в среднем в два раза выше, чем среди потомственных рабочих. В среде потомственных же рабочих наибольший процент уходящих приходится на холостых (и девиц), а также на женатых (и замужних). Уход же вдовых же очень незначителен. В тоже время общая цифра фактического ухода очень невелика. По данным И.М. Козьминых-Ланина, опубликованным в 1912 г., она колеблется от 3,8% до 5,1% от общей массы опрошенных рабочих14.
Ещe один фактор, который можно влиял на уровень ухода крестьян на полевые работы, - это уровень грамотности. По всем категориям потомственных рабочих среди грамотных на полевые работы уходили 4,7%, среди неграмотных - 8,9%. При этом число неграмотных (762 чел.) значительно уступала числу грамотных (3625 чел.)15
Как следует из работ многих авторов конца XIX - начала XX вв., существовала и косвенная связь с землей, когда фабричный рабочий лично не участвовал в полевых работах, но имел в деревне семью и хозяйство. Пока рабочий на фабрике один, семья его в деревне, связь его с землей еще не порвана.
{119} Интерес представляет и характеристика связи фабричных рабочих с землей, содержащаяся в работах специалистов-современников. Так, в сельскохозяйственном обзоре по Тверской губернии за 1896 г. говорится: «Крестьянин рвется от земли, которая для значительной части крестьянства является бременем, не обеспечивая его существования, взваливая на него непосильное бремя податей и связывая его свободу; побывав на фабрике, он считает крестьянскую работу унизительной для себя и, раз вкусив городской цивилизации, уже неохотно и только под давлением необходимости возвращается в деревню»16.
Земля становилась для многих обузой, плата за нее чувствительно ударяла по карману рабочего, что вызывало вполне понятное желание ее избежать.
В работах фабричных инспекторов содержится еще одно наблюдение о роли земли в жизни рабочего. Так, Козьминых-Ланин отмечает: «Рабочий не связанный с деревней, получает более высокую заработную плату, чем его собрат, не порвавший связи с землей, занимает более квалифицированные профессии, более культурен, более грамотен» 17.
Дополним социальную характеристику, приведя типичное описание образа жизни новоявленного рабочего. Придя в город, бывший крестьянин становился, как правило, малоквалифицированным или чернорабочим, чей труд требовался почти во всех мастерских. Поденная плата таких рабочих, как правило, не превышала 60- 70 коп. и выдавалась она нередко ежедневно вечером. Такой порядок выдачи жалованья крайне неудобен для рабочего, потому что он лишался возможности иметь более или менее крупную сумму денег, необходимую для покупки платья или обуви.
По данным за 1908 г., мы можем констатировать, что в среднем рабочий Московской губернии получал 231 руб. 14 коп. в год или 22 руб. 96 коп. в месяц для рабочих-мужчин и 13 руб. 84 коп. - для женщин18.
По данным Козьминых-Ланина, расходный бюджет рабочих Московской губернии в 1908 г. имел следующую структуру. «Харчевые издержки: По данным о 1500 рабочих, которые харчевались в артели в течение 304 дней (июнь- март), средний расход на харчи выразился в сумме 39 руб. 22 коп. Расход на чай за то же время равняется - 9 руб.; в общем средний расход на питание равен 48 руб. 22 коп. Расход на проезд из деревни в Москву, считая только плату за проезд по железной дороге до губернского города составит в 3 конца для рабочего из Тульской губернии - 5 руб. 46 коп., Рязанской - 5 руб. 68 коп., Смоленской - 13 руб. 20 коп.19
{120} Как мы видим, деревня оказывала вполне определенное влияние на уменьшение свободных средств рабочего из крестьян. Например, «в среднем на семью типографского рабочего приходится 5,24 чел. Причем у городского рабочего - 3,8 чел., у деревенского 6,71 чел. Среди деревенских рабочих наиболее часто встречаются семьи из 6- 8 чел., а среди городских 3- 5 чел. Семьи свыше 9 чел. составляют среди деревенских более 1/5 (21,9%), а среди городских в 7 раз меньше, всего 3%. У деревенских мы не встретим одиночек, у городских их число - 1/7»20.
Таким образом, рассмотрев социальные характеристики группы, можно сделать вывод, что группа рабочих из крестьян по своему образу жизни, уровню грамотности, квалификации, заработка и даже по возрасту выделялась в среде городских рабочих. Артельное существование консервировало общинный уклад, отсутствие грамотности и квалификации снижало заработную плату (по некоторым данным, в среднем на 24%, сравнительная молодость представителей этой группы делала эту массу наиболее социально-активной, и в тоже время большая численность семей заставляла их нередко придерживаться охранительных порядков.
Прежде чем обратиться к социально-психологическим характеристикам рассматриваемой группы, представим себе внешний облик ее представителей: «Оказавшись во дворе фабричной казармы, мы увидели группу рабочих и работниц... Вся эта толпа парней и девушек живо напоминала порядочное село какой-нибудь губернии. Девушки бросались в глаза яркостью своих костюмов, совершенно отличных от городских, особенно от столичных, а молодые парни были в сапогах бутылками, с гармонией и брюками за голенищами; многие бросались в глаза слишком большой простотой своего костюма, разгуливая по двору в простых ситцевых полосатых подштанниках, в кумачовой или ситцевой серенькой рубахе, подпоясанной незавидным пояском, на ногах простые опорки на голу ногу, и нисколько не смущались этим сами и не смущали никого из присутствующих»21. В описании видно, что в данном случае мы имеем дело со специфической группой, которая исповедует даже свой стиль в одежде (деревенского типа).
Особый интерес здесь вызывает то, на чем замыкалась фабричная жизнь, т.е. сама работа на фабрике. Характер труда чернорабочего на заводе отражен во многих воспоминаниях рабочих. Вот типичная цитата: «Перетаскать железо, разгрузить и нагрузить вагонетку, снести на руках до 200 пуд. чугуна, вывозить и выносить всевозможные тяжести, выкопать и утрамбовать яму... Но самая главная обязанность - это умение прожить на {121} 70 коп. в день, содержа семью или время от времени высылая в деревню по 10- 15 руб., а часто и то и другое вместе»22.
В среде неквалифицированных рабочих укоренились определенные заимствования из жизни деревни и жизни города. Например, для поступления на работу мастеру нужно было поставить «глот», т.е. дать взятку за устройство, для коллектива же необходимо было организовать «спрыски», т.е. поставить выпивку при поступлении на работу23. Этим подобные обычаи не исчерпывались: каждую неделю необходимо было участвовать в распитии «привальной», обозначавшей завершение трудовой недели, а иначе человек терял свое имя и для всех был «Тарасом». Это далеко не весь спектр черт, наполнявший жизнь крестьянина-рабочего.
Объем данной работы не позволяет нам расширить здесь аргументацию результатов нашего исследования, которые можно резюмировать следующим образом.
Во-первых, миграционный процесс крестьян в Москву прослеживается по ряду источников и выражается в среднем цифрами от 38% до 55% от всех жителей города в 1871- 1897гг. Однако оценить, какая доля крестьян из числа пришлых стали рабочими, затруднительно.
Во-вторых, «классические маргинальные слои», являясь особой группой модернизирующегося общества, обладали выраженной качественной определенностью, которая проявлялась в их социально- экономическом и правовом положении, в специфике их социально-психологического склада.
Кризисность перехода обуславливалась неоформленностью правового статуса сельских мигрантов, сохранявших приписку к сельским обществам, что было связано с консервативной политикой правительства, направленной на сдерживание миграционных процессов путем поддержания сословного принципа в оформлении общества. Такой подход связывал мигрантов с прежней социальной средой. Связь выражалась в наличии земледельческого хозяйства у наемного рабочего и могла быть в двух формах: фактической и формальной. Формальная связь определялась лишь выплатой податей по месту приписки и выправлением паспорта. Подобная зависимость от прежней социальной среды порождала весьма шаткое экономическое положение группы. Доходы ее представителей в среднем были заметно ниже доходов квалифицированных (как правило, потомственных рабочих). Связь с землей корреспондировала с низким квалификационным и культурным уровнем представителей группы, влияла на образ жизни, консервацию в нем общинных начал, выразившихся, в частности, в артельности проживания. Она создавала смешанные деревенско- городские черты психологического склада. Из истории советской экономики
1 Park R.E. Human migration & the marginal man // American Journal of Sociology. Chicago, 1928. Vol. 33. ! 6. P. 881- 893.
2 Стариков Е. Маргиналы или Размышления на старую тему: «Что с нами происходит» // Знамя. 1989. ! 10. C. 133
3 Миронов Б.Н. Социальная история России. В 2-х т. СПб., 1999. Т. 1. С. 342
4 Там же. С. 349.
5 Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1979. С. 120.
6 Статистические сведения о жителях г. Москвы по переписи 12 декабря 1871 г. М., 1872 г. Табл. ХХI.
7 Численность и состав рабочих России на основании данных первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г. М., 1899. С. 316.
8 Высочайше утвержденное общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости 1861 г. 19 февраля // ПСЗ. Т. ХХХV1. Отд. 1. М., 1963. Разд. 1. Гл. 1. П. 29.
9 Именной высочайший Указ Правительствующему Сенату об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных состояний 5 октября 1906 г. // Законодательные акты переходного времени 1904- 1906 гг. СПб., 1907. С. 635.
10 Дементьев Е.М. Фабрика, что она дает населению, и что она у него берет. М., 1893. С. 117.
11 Гвоздев С. Записки фабричного инспектора 1894- 1908 гг., М., 1911. С. 150.
12 Шер.В. Фабрично-заводской рабочий Московской губернии // Вестник Европы. СПб., 1914. ! 4. С. 318.
13 Шестаков П.М. Материалы для характеристики фабричных рабочих // Русская мысль. 1900. ! 1. С. 161.
14 Козьминых-Ланин И.М. Уход на полевые работы фабрично-заводских рабочих Московской губернии. М., 1912 г. Табл. XXVIII.
15 Там же. Табл. XXVII.
16 Сельскохозяйственный обзор Тверской губернии за 1896 г. Тверь, 1897. Отд. 2. С. 5.
17 Шер.В. Указ. соч. С. 323.
18 Козьминых-Ланин И.М. Семейный состав фабрично-заводских рабочих Московской губернии. Сословный состав. Формы найма, расчеты и отпуска. М., 1914. С. 107.
19 Там же. С. 162.
20 Свавицкий А., Шер В. Очерк положения рабочих печатного дела в Москве, СПб., 1909. С. 12.
21 Бабушкин И.В. Воспоминания 1893- 1900 гг. // Авангард: Воспоминания и документы питерских рабочих 1890-х гг. Л., 1990. С. 81.
22 Тимофеев П. Заводские будни (из записок рабочего) // Русское богатство. 1903. ! 3. С. 218.
23 Канатчиков С.И. Из истории моего бытия // Авангард. С. 130.