Пушкарева И.М. Новые подходы в изучении конфликтов рабочих и предпринимателей в дорево-люционной России в ракурсе дискурсивных методов исследований // Россия и мир. Памяти профессора Валерия Ивановича Бовыкина: Сб. статей. М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2001. С.291-307 (Примечания в конце статьи).
Интернет-версия представляет собой авторскую редакцию статьи. Начало каждой страницы, соответствующее сборнику "Россия и мир", отмечено: {номер страницы}.
{291}
И.М.Пушкарева
(ИРИ РАН)Новые подходы в изучении конфликтов рабочих
и предпринимателей в дореволюционной РоссииВспоминаю теплые осенние дни 5-7 сентября 1996 г., когда большая группа историков - не только москвичей, но и ученых других городов России, СНГ (Украины, Беларуси), стран "дальнего зарубежья" (Прибалтики, Польши, а также Франции) выехала из Москвы на специальных автобусах в г. Ногинск (Богородск) на так называемые "Вторые Морозовские чтения". На этот раз доклады и выступления "чтений" были сосредоточены на теме: "Предприниматели и рабочие: их взаимоотношения. Вторая половина XIX - начало ХХ веков". Подлинным организатором встречи историков в Ногинске, буквально что называется "душой" конференции был Валерий Иванович Бовыкин. Он долго готовил эту встречу, вел большую переписку, приглашая многих историков принять участие в этой встрече. К тому времени темой истории предпринимательства он уже сумел увлечь многих своих учеников и теперь хотел расширить этот круг. Доклады и выступления в прениях на конференции внесли немало нового и полезного для разработки важной научной проблемы. Для участников чтений секретарем оргкомитета Е.Н.Масловым была организована большая пешеходная экскурсия по бывшему уездному городу Богородску Московской губернии (с 20-х гг. - Ногинск). Мы посетили старую фабрику (середины XIX в.) и так называемую новую фабрику (начала ХХ в.) крупнейшей текстильной Богородско-Глуховской мануфактуры Морозовых. Вторая фабрика, построенная архитектором мирового уровня А.В.Кузне-{292}цовым, производила огромное впечатление, и Валерий Иванович стремился, чтобы все, особенно зарубежные ученые, оценили по достоинству масштабы развития промышленного производства в старой дореволюционной России. Деятельный, веселый и остроумный он требовал от организаторов экскурсии полного знакомства с городом, инфраструкура которого была заложена промышленными магнатами - прежними хозяевами Богородска.
Обсуждая после закрытия конференции в приватной беседе со мною по телефону результаты научной встречи в Ногинске, Валерий Иванович заметил, что постановка вопроса и метод анализа источников в моем докладе отвечает современным требованиям западной науки, "поскольку, - сказал он, - историки все чаще обнаруживают неполноту и неадекватность выводов социологизированой истории, отсюда- привлекательными становятся иные подходы, которые и в отечественной науки полезны". Валерий Иванович просил меня доработать опубликованные тезисы доклада для статьи.
Затрагивая проблему благотворительности (социально-ориентированной деятельности) российских фабрикантов, которая была предметом обсуждения на вышеназванной встрече историков, Валерий Иванович не преувеличивал ее роли, значения, а тем более масштабов благотворительности, так как хорошо был знаком с источниками, раскрывающими положение рабочих дореволюционной России. Он считал, что важным методом в исследовании социальной политики предпринимателей должен быть сравнительный, который позволит увидеть динамику процесса, отражавшую особенности борьбы рабочих на разных этапах ее развития. Хорошо знакомый с зарубежной литературой, Валерий Иванович всячески приветствовал изучение внутренней организации и функционирования социальной среды в самом широком смысл слова, включая, говоря словами представителей лестерской "школы локальной истории" так называемую "социальную экологию человека" - неформальные и формальные связи рабочего в обществе, в первую очередь, рабочего и хозяи-{293}на предприятия,в ходе которых раскрывались особенности облика и того, и другого.
В память о В.И.Бовыкине, организаторе Ногинской научной конференции, и в известной степени знаменательном для меня разговоре о перспективах исследования истории рабочих в России, я представляю в эту книгу заказанную тогда Валерием Ивановичем статью.
* * *
Жизненный уровень и социально-политические права рабочих дореволюционной России, как правило, негативно оценивались и революционно-демократической, и либеральной печатью начала ХХ в. И к этому были все основания, хотя выводы авторов о том, как изменить существующее положение, могли весьма заметно варьироваться. В советской исторической науке практически не было работы по истории пролетариата, в которой не было бы сказано о его тяжелом экономическом положении: продолжительном рабочем дне, низкой заработной плате, неудовлетворительном в качественном и количественном отношении питании, несоответствующих саниторно-гигиеническим нормам трудовых условиях, неблагоустроенном жилище м т.п.
Отвратительные, унижавшие человеческое достоинство условия труда и быта подтверждаются многочисленными губернскими и другими отчетами санитарных врачей, комиссий и надзоров. И, если поставить перед собой цель сравнить масштабы хозяйской благотворительности и истинное положение рабочих на предприятиях в той или иной губернии или местности, то выводы от такого сравнения могут существенно поколебать благостность образа поощряемого "хозяйской лаской" рабочего и его "хозяина-благодетеля". Общий результат подобного исследования почти бесспорно показал бы всю безосновательность ностальгии по этому прошлому в истории России. Нельзя забывать о том, что именно тяжелое экономическое положение и политическое бесправие рабочих были основой их растущего неприятия нового капиталистического уклада.
{294}
Оно выражалось в нарастании конфликтных ситуаций между рабочими и предпринимателями в фабрично-заводской промышленности и других производствах. Степень остроты и формы протеста зависели, как известно, от многих факторов, и в первую очередь - от уровня развития общественного сознания и общественного движения в стране, а также - от правового сознания участников неприятия существующего положения, равно как от сценариев уже имевших место интерракций, от "разведенности" поставленных требований и возможности их выполнения (степени кореляции) и многих, многих других причин. Огромное воздействие на силу и окраску рабочих конфликтов на рубеже XIX - начала ХХ в. в России оказывали также низкий уровень правового сознания общества, высокая степень наивного монархизма - представлений о хозяине предприятия как высшем арбитре, сохранившихся в простом народе еще со времен крепостной зависимости ("барин всех рассудит"), переросших в патернализм, когда и хозяйская, и государственная власть в одностороннем порядке продолжала навязывать рабочим ( и всему народу, что остается неизменным до наших дней) некий договор, построенной на формуле: "Мы ваши отцы - вы наши дети". В то же время, нельзя сбрасывать со счетов таких черт исконно русского национального характера, как готовность перейти к "бессмысленному и беспощадному" бунту после долгого терпения несправедливости - черта, которую небезосновательно отмечали в русском народе иностранные путешественники еще в середине ХVII века1.
В советской исторической науке в исследовании истории пролетариата на первый план долгое время выдвигались два направления, связанные с проблемой массового рабочего движения на рубеже XIX-ХХ вв. С одной стороны, пристальное внимание уделялось изучению социально-экономического и политического положения пролетариата; с другой - исследованию форм его классовой борьбы и рабочего движения в форме стачек. По этим направлениям собран огромный фактический материал, который вошел в объемные сборники, но используется он преиму-{295}щественно иллюстративно: его еще предстоит вдумчиво проанализировать. Количество такого рода материала ежегодно увеличивается по мере издания сборников "Рабочее движение в России. 1895 - февраль 1917 г. Хроника". Гуманизация общественных наук, ставшая фактом последнего десятилетия, заставляет современных специалистов по истории массовых движений стремиться с большим вниманием, чем это было раньше, не просто фиксировать численный рост конфликтов, но и проникать в глубину процесса, их породившего, анализировать многочисленные характеристики как рабочих, так и предпринимателей, выявлять свойственные им черты социального и индивидуального поведения, облик их группового и индивидуального сознания. Попытки такого подхода к проблеме предпринимались в прошлом в исторических трудах, обсуждались в ходе научных сессий, конференций и симпозиумов. Привлекалось, например, внимание к созданию социального портрета российского пролетариата, к политике правительства в рабочем вопросе, использовавшего, главным образом, антибуржуазную демагогию в стране, вступившей на путь капиталистического развития2. Однако, это были в большей своей части только намерения выйти из замкнутого круга традиционных постановок проблем, возникавших при изучении рабочей истории. Большей частью дело сводилось лишь к установлению прямой зависимости стачечной борьбы от тяжелого экономического положения рабочих. Многие важные ступени нарастания острых конфликтов исследовались слабо, без учета меняющегося облика участников движения в конкретный исторический период.
Несмотря на то, что Россия 90-х гг. XIX в. уже не первое десятилетие шла по пути буржуазного развития, политика царизма имела своей целью сохранение прежних устоев, не исключая грубые, насильственные методы. В стране практически отсутствовали рычаги социально-политического маневрирования, создаваемые в это время западной буржуазией в рамках буржуазно-парламентской системы. Вполне понятно, что {296} такая многочисленная и активная общественная группа капиталистического общества, как рабочие, не могла оставаться безответной. По новейшим данным хроники "Рабочее движение в России" в 1899 г. по сравнению с 1895 г. число стачек в стране увеличилось почти в 3 раза и составила за эти годы 3 тыс. случаев такого рода рабочих выступлений. (В эти подсчеты входят стачки и на крупных фабрично-заводских предприятиях, и в мелких заведениях кустарного типа, а также в шахтах, рудниках, на приисках и промыслах)3.
Но каким бы ни были сами по себе впечатляющими эти цифры (с учетом сведений о положении рабочих), многие стороны умонастроения рабочих остаются как бы "за кадром". И здесь существуют далеко не исчерпанные возможности изучения рабочей истории. Например, важные сведения о рабочем может дать исследование не только стачек, где он предстает активным, зачастую сознательным ( к этому стремилась советская литература) борцом за свои права, но многих других форм конфликтов между ним и предпринимателем, его форм протеста, которые могут корректировать в той или иной степени сложившийся, стеореотипный образ российского пролетария.
Еще в 1980-е гг. в отечественной историографии было обращено внимание на такие столкновения рабочих и предпринимателей, которые некоторые зарубежные (американские) историки назвали "нестачечными" формами рабочего движения. Эти формы могли предшествовать и сопутствовать стачкам, могли приобретать и самостоятельное значение, являясь во многих случаях своего рода "барометром" социальной напряженности. К ним причисляются не только волнения, которые затрагивали более или более значительную массу рабочих, но ( в отличие от стачек) протекавшие без прекращения производственного цикла. К ним относятся также подача небольшими группами рабочих "жалоб", "прошений" и "петиций". (их в свое время фиксировала фабричная инспекция). В советских трудах была попытка обобщить сведения за 1895-1900 гг. о волнениях, описанных в документах и материалах сборника "Ра-{297}бочее движение в России в XIX веке". По этим подсчетам общее число такого рода нестачечных конфликтов за указанные годы было меньше числа стачек почти в 7 раз4. Данные подготовленных пяти выпусков хроники "Рабочего движения. 1895 - февраль 1917 г." подтверждают это соотношение. Любопытно, что по данным хроники число зафиксированных стачек за пять лет - с 1895 по 1899 г. превышает число нестачечных форм борьбы в 7,5 раз и составляет немногим более 12% от общего числа всех выступлений. Эти цифры, несомненно, занижены, поскольку далеко не все нестачечные формы борьбы рабочих фиксировались в канцеляриях различных ведомств аппарата государственной власти. Несомненно, было много и других столкновений рабочих с представителями администрации, которые также были ответом на неуважение личности рабочего ( среди них- избиение мастеров в ответ на их грубость, вывоз неугодных представителей администрации на тачках и т.д.).
Случаи нестачечных форм рабочего движения также дают материал для социальной характеристики рабочих, помогают лучше представить содержание массового движения, и потому изучение, например, коллективных и единичных жалоб, претензий и просьб, ( на что уже указывалось), должно стать специальной задачей рабочей истории5. Большая группа "нестачечных" форм протеста отражает "пассивное" недовольство рабочих, указывает на те их слои, где оно было нормой, помогает раскрыть особенности индивидуального и коллективного поведения рабочих, проявлявшихся и в ходе стачек. В свое время в советской историографии правильно отмечалось активное воздействие авангарда пролетариата на те отсталые слои рабочих, которые обращались лишь "с жалобами" на свое положение. Но следует учитывать, что в период вовлечения в стачечную борьбу "жалобщиков", они могли воздействовать (и весьма сильно) на сознательный слой рабочих, корректируя и содержание выставлявшихся претензий рабочих к хозяевам, и продолжительность массовых действий.
В каких бы формах не выражался протест рабочих, он сводился в значительной степени к жалобам и {298} требованиям, связанным с заработной платой. Одни протестовали против ее понижения, другие возмущались задержками в выплатах, вычетами, штрафами, игнорированием платы за сверхурочные часы, за ночной труд, за "черные" выходные ( полный рабочий день в праздники). Недовольство размерами и периодичностью выплат заработной платы стало поводом почти к 75 % выступлений рабочих в 1895-1899 гг. Почти всегда вместе с требованием упорядочения заработной платы предъявлялись претензии о сокращении рабочего дня как по числу часов, так и за счет увеличения обеденного перерыва, а также праздничных и "отгульных" дней и т.д.
Претензии рабочих к хозяевам, предъявляемые в 90-е гг. XIX в. дают возможность представить условия труда и быта рабочих сто лет назад в различных отраслях производств. Перед нами предстает человек, который в силу жестокой нужды должен был работать в сырых, холодных, тесных, плохо освещаемых, наполненных дымом или паром помещениях, подчас в условиях, опасных для жизни. Предприниматели не стеснялись экономить за счет низкой техники безопасности, не выдерживавшей критики с точки зрения элементарных санитарных норм. Рабочие утоляли жажду из ржавых бачков с грязной водой. За редкими исключениями, на которые принято теперь ссылаться (например, устроенных в рабочих казармах Ярославской большой мануфактуры калориферов) быт в рабочих казармах был крайне тяжелым: умывальни в бараках были, как правило, едва ли не признаком "роскоши", отсутствовали бани, прачечные. Многие стачки и другие конфликты возникали из-за грубости и даже жестокости администрации предприятий, жульничества, взяточничества, открытого (наложение незаконных штрафов) или завуалированного изымания мастерами и табельщиками заработанных рабочими денег. Постоянно нарушались условия найма, на зарплатах рабочих отражалась плохая обеспеченность сырьем. Учитывая популярное теперь увлечение исследованиями о широкой благотворительности российских предпринимателей, трудно оставить в тени вопрос о том, сколько же выделялось средств ли-{299}цам наемного труда в качестве хозяйской (барской) подачки; в связи с этим важно выяснить, какие категории рабочих и как пользовались результатами этой благотворительности, а также куда направлялась львиная доля богатств российских капиталистов. Все это позволит дать более точную оценку нравственной хозяйского милосердия.
В современной науке активно меняются направления научного поиска, идет ломка научной парадигмы. Для основанной на марксизме социологизированной истории в течение многих десятилетий было характерным стремление найти ведущую тенденцию, типологию, общее в историческом процессе. Теперь перед историками стоит другая задача. Не отказываясь от событийной истории, от количественных методов, привлекаемых для уточнения этого процесса, необходимо подумать о каждой их тех маленьких войн, которыми являлись каждая более или менее крупная стачки, посмотреть, что же представляли собой "солдаты" этих войн, т.е. рабочие, заявившие в тех или иных формах о себе.
Привычка делать предметом рассмотрения большие массы людей в широком социальном контакте приводила к созданию работ, в которых голоса отдельного человека и даже небольшой группы людей были почти не слышны. Все сливалось в одну массу. Ныне положение меняется. Исследователи в области гуманитарных наук осознали, что только поняв роль индивидуальной активности в массовой деятельности, индивидуальных решений в социальных движениях можно постичь творческую роль человека, индивида, личности в истории. Особое внимание в европейской, а с середины 90-х гг. и в российской исторической науке стало уделяться анализу умонастроений. История ментальностей, менталитета (история формирования совокупности чувств, впечатлений, образов, представлений, т.е. неотрефлексированных, неосознанных побуждений индивидов, групп и социальных слоев) стала фактом историографии. Историки, не отказываясь от событийной истории, что совершенно правильно, в других случаях как бы перерастают агрегативный, т.е. собирательный метод, при котором во главу угла ставились общие суммарные показатели, и переходят, с одной стороны, к квантитативному {300} анализу (затем к синергетике - теории самоорганизации нелинейных процессов и открытых динамических систем), а с другой, - к так называемому каузальному методу, когда предметом исследования становится случай, факт, событие.
Последнему направлению соответствует рассмотрение проблемы в контексте межличностных отношений хозяев и рабочих. Для понимания механизмов внутреннего развития этих отношений несомненный интерес представляет уточненное определение содержания тех эмоций, побуждений, настроений, которые возникали у рабочих как в повседневной жизни, так и в процессе труда, предшествуя, а порой и прямо подталкивая рабочих к борьбе за улучшение своего положения (т.е. становясь структурообразующим фактором рабочего движения). Пристальное внимание к отдельным казусам стачек, волнений и другим конфликтам, по которым они возникали, наводит на мысль о необходимости определенного пересмотра того понятийного аппарата, который привычно используется историками, необходимости уточнения его, приближения к лексике источников.
Приведем только один пример. При анализе документов различных учреждений дореволюционной России, содержащих информацию о стачках и иных выступлениях рабочих, легко заметить, что чиновники этих учреждений дифференцированно подходили к описанию и оценке претензий рабочих, участвовавших в выступлениях. Однако, тогда, например, когда в первой половине 80-х гг. создавались первичные карточки хроники "Рабочего движения в России", на стадии сбора информации эта дифференциация учитывалась далеко не всегда. Различные по эмоциям проявления недовольства рабочих накануне стачек обозначались одним словом - требования. Так было принято в советской исторической литературе. Однако это обобщающее определение не совсем точно отражает взаимоотношения рабочих и хозяев,самосознание рабочих, восприятие рабочими личности хозяина, и постепенное осознание собственной роли в обществе на рубеже XIX - XX вв.
Заметим, что по марксистской теории наемный {301} труд обладает двойной свободой: рабочий свободен от средств производства, а также свободен в выборе (смене) работодателя. Однако на практике последний тезис далеко не всегда осуществим и свобода перемены хозяина не так широка, как в теории. В России она ограничивалась многими обстоятельствами, в том числе и стремлением хозяев промышленных предприятий "прикрепить" рабочих к своему производству всеми способами. В 80-е гг. XIX в. в России были введены расчетные книжки на фабрично-заводских предприятиях, в которых фиксировались условия найма, и эти книжки должны были по закону храниться у рабочих. Но хозяева забирали их и хранили, не отдавая рабочим и тем самым прикрепляя их к своим предприятиям. Они навязывали "свободному" от средств производства рабочему произвольные условия найма. Рабочие соглашались, хотя и до поры до времени, с таким положением вещей. Это было связано с представлением о хозяине не как о лице, воплощавшем другую "равноправную" сторону "трудового соглашения", а как о работодателе, который "милостью Божьей" может обеспечить работой и средствами существования пролетария и членов его семьи.
Обращает на себя внимание тот факт, что в документах официального, делопроизводственного характера, относящихся к 90-м гг. XIX в., которые содержат сведения о выступлениях рабочих, последние зачастую вовсе не "требуют", а "просят" хозяев о чем-либо, и свои просьбы облачают в "прошения", а к фабричным инспекторам (реже - к вышестоящим властям), обращаются с "жалобами", ища у них защиты. Можно констатировать на основании просмотра тех же источников, что в исследованиях по рабочей истории России не всегда учитывается то, что и стачкам, и другим активным формам борьбы предшествовали не только "требования", но и "жалобы", "прошения" (просьбы) как самостоятельные формы, предвестники стачек.
С чисто лингвистической точки зрения жалобы, прошения, требования - отнюдь не синонимы, и потому от правильного определения историком начальной формы выражения протеста зависит оценка представления не только об облике российского рабочего, но и о {302} самом характере того или иного выступления. В словаре В.И.Даля жалоба - это "простое изъявление неудовольствия", "просьба на обиду словесная и письменная", стремление в первую очередь вызвать сочувствие и поддержку у того, к кому жалоба обращена". Слово "прошение" - от глагола просить; оно граничит со словом умолять и другими выражениями "просительного" тона. Иная трактовка слова "требование". По Далю оно означает "домогаться... настоятельно, повелительно," требовать должного, законного". У С.И. Ожегова требование" - это "выраженная в решительной, категорической форме просьба о том, что должно быть выполнено, на что есть право", "безусловная для выполнение просьба"6.
При внимательном чтении официальных делопроизводственных документов о стачках ( например, в сборнике "Рабочее движение в России в XIX в." Т.4. Ч.2) совершенно очевидно, что и фабричная инспекция и другие чиновники различали эти понятия. Информируя о стачках, они отличали группы рабочих, которые лишь жаловались на плохое сырье, выражали "свое неудовольствие и т.д. от других, которые "вели себя вызывающе", требуя повышения заработной платы. "Требования" в этих документах связывались с "дерзкой формой поведения", с возникавшей все чаще ситуацией, когда рабочие "считали себя в праве требовать". В одном и том же донесении один из чиновников писал о возникшей у рабочих "просьбе о прибавке" и "требовании устранить директора"7. Эти нюансы, оттенки социального дискурса рабочих и предпринимателей, отмеченные нами в донесениях низших чиновников высшим властям, - важны для понимания различных поворотов в развитии стачек, рабочего движения, пути которого были сложными, неоднозначными и не могут быть уложенными в ортодоксальную марксистскую схему.
По документам, отразившим, например, ход стачек в 1898 г. в одном из томов того же сборника, в котором, конечно, предпочтение при отборе материала отдавалось прежде всего так называемым наступательным стачкам, из 31 случая забастовок 16 (половина!) начинались предъявлением претензий не {303} в форме требований, а в форме жалоб и прошений, заявлений и просьб. В одном случае работницы, перед тем, как начать стачку, "просили со слезами не понижать заработной платы" и лишь потом "остановили работу". В других случаях рабочие перед стачкой просто "выражали свое неудовольствие низкими расценками" или "жаловались" на "плохой материал, заявив, что не намерены работать" при существующих условиях". Донесения прямо указывают на "заявления жалоб", которые "граничили с требованиями" или на "высказанное неудовольствие существующим порядком", которое в ходе стачки "перерастало" в "требование"8. Составители же сборника в заголовках к документам в приведенных нами случаях все формы претензий перед стачками обозначали как "требования", даже, если в тексте прямо говорится, что рабочие лишь "просили", "заявляли желание", "обращались с жалобой", и даже в том случае, когда, намереваясь забастовать и "подавая жалобу", "почтительно снимали шапку, не нарушая порядок"9.
В советской историографии закрепился своеобразный метод - нужным словом подчеркивать сознательность рабочих, всеобъемлемость социал-демократической пропаганды и агитации среди рабочих, благодаря которой якобы весь пролетариат, как по команде, немедленно требовал удовлетворения своих законных прав. В действительности, процесс этот, конечно, шел, хотя и медленнее, чем хотелось бы иным историкам. Документы, исходившие из канцелярий царских учреждений, довольно точно отмечают, что там, где действовали "агитаторы", "подстрекатели", - рабочие всегда выставляли именно "требования", хуже или лучше сформулированные. "Требовательная" форма протеста сопутствовала организованным стачкам на предприятиях, где действовали партийные (социал-демократические, неонароднические) организации, а также на фабриках и заводах, например, в Петербурге, Варшаве, Риге где рабочие в массе своей отличались более четкими представлениями о своих правах.
В перерастании жалоб и претензий рабочих в требования определенную роль играло российское рабо-{304}чее законодательство, несмотря на его отставание от требований времени: пока хозяева фабрично-заводских предприятий вместе с правительственными комиссиями тянули с изданием рабочих законов, представители леворадикальных движений вооружали рабочих сформулированными "требованиями", убеждая в ущемлении их прав. Совершенно очевидно, что проведение в жизнь закона 2 июня 1897 г. о сокращении рабочего дня и правах рабочих изменило характер их претензий. "Взыскания" рабочих становились более настоятельными, основанными на понимании, что нужно уповать не на хозяйскую милость, а на требование удовлетворения законных прав. Рабочее законодательство, вкупе с социал-демократической агитацией, размывало у рабочих устойчивое представление о запрещенном и дозволенном, десятилетиями фигурировавшее во взаимоотношениях между хозяином и рабочим.
И благотворительность хозяев по отношению к лицам наемного труда зиждилась на давнишних традициях милосердия к убогим и нищим. Пока работники готовы были видеть в предпринимателях благодетелей, они жаловались и просили, не подозревая о законных требованиях. Социал-демократическая агитация стремилась доказать бесперспективность стояния с протянутой рукой и предлагала рабочим самим решать свою судьбу, раскрывался им глаза на корыстную сущность власти. Однако и к началу 1905 г. еще у очень многих рабочих подобные воззвания ассоциировались с "неповиновением", от которого могло быть только "хуже" (расправы, аресты, тюрьмы, локауты), а потому в то время все еще преобладали традиционные "побуждения". Вот почему масса рабочих даже в таком передовом городе России, как Петербург, 9 января 1905 г. оказалась под влиянием утопичной идеи Гапона, поддержав его призыв к "доверительному" разговору между царем и его "детьми". Вера в действенность "прошения" казалась тогда эффективнее и безопаснее революционных требований. Именно эту веру и расстреляли приспешники царя.
К настоящему времени после пережитого кризиса рабочей истории, вызванного крайним обособлением {305} этого научного направления, его приверженцы признали, что без компаративного подхода, без поиска "точек пересечения" с историей женщин, городской, аграрной историей, - дальнейшее развитие невозможно. Появившаяся в системе гуманитарных наук особая субдисциплина - конфликтология - могла бы получить дополнительный импульс за счет аналитических исследований историков, расширив границы интеллектуального поиска в этой области. Будущая история рабочих движений и организаций не может развиваться без стимуляции внимания к явлениям, упущенным из виду историками в силу существовавших в науке традиций. Достойное место среди них должна занять история ментальностей, дискурсивный и содержательный анализ языковых данных.
В том же ряду стоит и проблема "правовой социализации", при обращении к которой - при внимательном чтении исторических источников - историки смогут внести свою лепту, дополняя разработки правоведов, психологов, лингвистов. Как показали работы российских социологов, русская традиция ставила мораль выше права, что и было воспринято советской системой10, не обойдя и исследования по истории пролетариата в советской историографии: она нашла отражение и в характеристиках рабочих выступлений, и в оценках поведения хозяев и властей. Учеными уже давно признана необходимость синтеза количественных и качественных методов обработки данных, использования контент-анализа при обработке текстовых источников. Для выявления изменений в мироощущении, сознании, психологии рабочих вполне возможно взять весь спектр рассмотренных выше претензий лиц наемного труда к хозяевам на протяжении определенного времени. На эти и многие другие вопросы, связанные с изучением рабочей истории в контексте истории социальной, необходимо обратить внимание и дать ответы - прежде, чем ее переписывать.
Затронутая нами проблема "правовой социализации" имеет широкий контекст. Как уже отмечалось, "на протяжении многих веков существования Российского госу-{306}дарства власть в одностороннем порядке навязывала рабочим, да и всему народу некий "квазидоговор", который по существу оставался тогда, да и теперь в его сущности остается неизменным до наших дней"11. В реальной жизни он носит антигражданский характер, так как он построен по патерналистской формуле: "Мы ваши отцы - вы наши дети". Этот подход вполне устраивал и российских предпринимателей, многие из которых готовы были рекламировать отеческое отношение к занятым у них рабочим и в соответствии с той же доктриной проводить отдельные благотворительные мероприятия, призванные замаскировать эксплуататорский характер взаимоотношений между трудом и капиталом в те времена, о которых идет речь в статье, отвлекали рабочих от целенаправленной борьбы за свои гражданские права. Такой подход оправдывал сто лет назад и по сей день оправдывает и существование государственной власти, которая, обращаясь с обществом на патриархальных началах, фактически ведет к экономическому и политическому закабалению общества. Все попытки создать в России основы гражданского общества, установить приоритет прав человека, обеспечить равноправие граждан, укреплять подлинные демократические институты - разрушаются, наталкиваясь на укрепившийся в веках консерватизм российской власти. И в современной России этому объективному процессу мешает, как и в начале ХХ в., потрясающая человеческая (гуманитарная) неграмотность, корыстное нежелание власти отдать приоритет гражданскому обществу, стать ответственным именно за демократическое его построение. Сами люди в современном российском обществе, относящиеся к разным социальным слоям и группам, политическим партиям и общественным организациям, как рабочие в дореволюционной России, охотно принимают патерналистское отношение власти к обществу, слабо протестуя и не борясь за необходимость изменения отношений с государством на основе модели истинного гражданского общества. Между тем, путь к сильной и процветающей России лежит в категорическом отказе от патернализма как рудимента прошлого, мешающего созда-{307}нию в нашей стране созданию "общественного договора", последний подразумевает, что сами граждане договариваются между собой об установлении такой системы государственной власти, которая бы наилучшим образом обеспечивала защиту свобод человека и его гражданских прав на основе партнерских отношений власти и общества. Все зависит от гражданской активности людей, их творческой и жизненной энергии, уровня культуры и образования, правового мышления и нравственности.
Примечания
1 Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1905. С. 202.
2 Российский пролетариат: Облик. Борьба. Гегемония. М., 1970. С. 6-17 и др.
3 Здесь и далее об итогах выступлений рабочих в 1895-1899 гг. см: Рабочее движение в России. 1895 - февраль 1917 г. Хроника. Вып. 1. 1895 год. М., 1992. С. 144-146; Вып. 2. 1896 год. М.; СПб., 1994. С. 197-202; Вып. 3. 1897 год. М.; СПб. С. 242-247; Вып. 4. 1898 год. М.; СПб., 1997. С. 273-280; Вып. 5. 1899 год. М.; СПб., 1998. С. 320-326; Вып. 6. 1900 год. М.; СПб., 1999. С. 341-346; Вып. 7. 1901 год. СПб., 2000. С. 513-519.
4 История рабочего класса СССР. Рабочий класс России от зарождения до начала ХХ в. М., 1983. С. 344. Подсчет наш.
5 Иванова Н.А. Структура рабочего класса России. 1910-1914. М., 1987. С. 265-272.
6 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 1. С. 525; Т. 2. С. 509; Т. 3. С. 427; Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1973. С. 174, 571, 743.
7 Рабочее движение в России в XIX в. Т. 4. Ч. 2. 1898-1900. М., 1963. С. 37, 73, 86, 95, 143, 297.
9 Там же. С. 99, 100-101, 138-139, 161, 198, 280, 283, 335, 399.
10 Курильски-Ожыэн Ш., Арутюнян М.Ю., Здравомыслова О.М. Образы права в России и Франции. М., 1996. С. 3.
11 См. об этом подробнее: Аринин А.Н. Новый общественный договор - путь к сильной и процветающей России // Личность и цивилизация. М., 1999. С. 27.