Значительно чаще в исследованиях уральских историков встречается промежуточная, усреднённая позиция, подчёркивающая сложное развитие уральского хозяйства и наличие в его динамике, особенно в годы Первой мировой войны, как положительных, так и отрицательных черт3. Во всяком случае преувеличение степени развития капиталистических отношений {158} на Урале отнюдь не способствовало постановке вопроса о судьбе "оригинального строя" в первые годы советской власти, поскольку этот пережиток крепостничества якобы канул в небытие ещё при самодержавии.
Наиболее последовательно и убедительно половинчатость подобной позиции была вскрыта екатеринбургским историком В.В.Адамовым4. Стержнем его построений, придавшим им стройность и ясность, стало разработанное ещё дореволюционными экономистами и использованное В.И.Лениным представление об "оригинальном строе" уральского горнозаводского хозяйства, организованного в округа по вотчинной модели – на основе неотъемлемости от завода лесных и земельных угодий, обязательственных поземельных отношений между заводчиком и рабочими, следствием чего стали полукрестьянский характер юридически или фактически прикреплённой к земле рабочей силы и техническая архаика. Модернизация промышленности Урала в начале XX в. имела, по его мнению, косметический характер из-за мизерности новых капиталовложений в период создания акционерных компаний и сохранения полнокровного "вотчинного" хозяйства, не имевшего ничего общего с классическим капитализмом. Недостаточность капиталовложений и нежелание менять организацию топливно-рудного хозяйства и рабочей силы толкали предпринимателей на экстенсивный путь увеличения выпуска продукции за счёт усиленной эксплуатации топливных и сырьевых ресурсов. Это, в свою очередь, замыкало порочный круг: труднодоступность и ограниченность лесов создавали естественные границы развитию производства, основанного на древесном топливе. Ограниченные масштабы перестройки уральской промышленности накануне и во время мировой войны вызывали диспропорции не только в темпах развития отдельных округов, но и между отдельными отраслями в рамках каждого окружного хозяйства: более быстрое по сравнению с топливным и сырьевым хозяйством развитие заводов, наблюдаемое и ранее, во время войны приобрело новое качество.
Устаревшая организация производства оказалась разбалансированной и стала разваливаться. В 1914 г. из уральских горных округов было призвано на фронт 43,7% вспомогательных рабочих, занятых на лесозаготовительных и транспортных работах. Ещё в 1915–1916 гг. из-за нехватки топлива и сырья 158 были остановлены 22 доменные печи, 11 печей работали с не полной {159} нагрузкой. В январе 1917 г. из 112 доменных печей стояли уже 55, с недогрузкой работали 205.
Тупиковый характер развития индустрии Урала подтверждается, по меткому наблюдению В.В.Адамова, тем обстоятельством, что сама топография сталинской индустриализации в регионе принципиально отличалась от южнороссийской: если на промышленном Юге она опиралась на дореволюционные центры и фактически являлась органичным продолжением виттевской хозяйственной модернизации, то на Урале она начиналась Опираясь на убедительную интерпретационную конструкцию В.В.Адамова, целесообразно задаться следующими вопросами. Позволяют ли динамика промышленного производства и многочисленные реорганизации управления промышленностью Урала в рассматриваемый период описать первые годы советской власти в регионе как период целенаправленного социалистического развития? Насколько допустимо говорить о наличии или хотя бы зачатках формирования в уральском пролетариате "социалистической сознательности" в первые годы советской власти? Возможно ли, учитывая условия труда и быта рабочих, стратегию их приспособления к новым условиям, говорить о начале если не "социалистического", то хотя бы "переходного" периода в российской истории в первые годы после прихода большевиков к власти?
Состояние уральской промышленности в 1917–1922 гг. позволяет констатировать беспримерную гуманитарную катастрофу, не имевшую ничего общего с конструктивными социальными преобразованиями. Промышленное хозяйство Урала за годы революции и гражданской войны было беспрецедентно разрушено и к началу Не нужно быть внимательным наблюдателем, чтобы убедиться в неразрывной связи основных вех хозяйственной дезорганизации с политическими событиями в стране и регионе. Опьянённые нежданной свободой, уральские рабочие в первые же месяцы после Февральской революции обратились к привычной и на этот раз безнаказанной практике самочинного захвата заводских земель и порубки лесов, отменяя всякие стеснительные юридические нормы пользования землёй и лесом, занятия различными промыслами.
Октябрьская революция, успех которой в значительной степени был связан с надеждами населения на возможность радикального улучшения материальных условий существования, не принесла желаемого облегчения. Сопровождавшие её хозяйственные эксперименты большевиков в сочетании с неуправляемыми и с экономической точки зрения наивными действиями самих рабочих лишь усугубили кризисную ситуацию в промышленности.
Крах большевистских попыток остановить развал промышленности на фоне продовольственных трудностей и невыплаты обесцененной зарплаты усиливали недовольство рабочих, разразившееся летом–осенью 1918 г. открытыми выступлениями в Кусинском, Кушвинском, Невьянском, Рудянском, Саткинском, Шайтанском, Юговском заводах и свержением в августе 1918 г. советской власти в Ижевске и Воткинске.
Гражданская война создала дополнительное напряжение для ослабленной уральской промышленности в виде разрыва экономических связей между территориями, дальнейшего разрушения транспорта, финансового кризиса. На эти проблемы тяжким грузом накладывались, с одной стороны, хронические болезни промышленности Урала, с другой – труднопреодолимые последствия многомесячного большевистского господства8). Так, объём производства чугуна, стали, меди, добычи {161} угля за 1918 г. упал, по сравнению с неблагоприятным 1917 г., в два–три раза.
Отказ от поддержки дефицитных предприятий при введении заниженных фиксированных расценок на промышленную продукцию и ураганном развитии инфляции реально означал закрытие предприятий и рост безработицы. Только за время существования ВОПУ и Уральского промышленного комитета было закрыто 125 предприятий. Всего за период с середины 1918 г. до середины 1919 г. численность рабочих на уральских заводах снизилась на 40%, а их количество на металлургических предприятиях в среднем сократилось с 1074 до 395 человек. В результате к середине сентября 1919 г. на металлургических заводах и рудниках трудилось около 90 тыс. рабочих – вдвое меньше, чем в 1916 г.9.
Несмотря на все усилия антисоветских режимов, общей тенденцией оставалось снижение объёмов производства на Урале. За год изготовление чугуна сократилось более чем в четыре раза, мартеновского металла – почти в 2,5 раза. Правда, в отдельных отраслях и производствах падение объёмов выработки и производительности труда было остановлено. Так произошло на южноуральских угольных копях, где производительность с января по май 1919 г. повысилась почти вдвое10.
В целом же картина хозяйственной жизни Урала оставалась безрадостной. В июне 1919 г., незадолго до возвращения большевиков, управляющий Пермской губернии сообщал министру внутренних дел о ненормальных условиях существования уральских заводов из-за отсутствия топлива, сырья и расстройства транспорта11. Действовал лишь каждый пятый завод, количество неисправных паровозов составляло 75%, производство железа и стали не превышало 9% от предвоенного уровня, чугуна – 14%. Наиболее ощутимым для населения было свёртывание производства товаров массового потребления. По данным съезда представителей уральской промышленности в мае 1919 г., производство спичек по сравнению с довоенными объёмами сократилось вдвое, а бумаги, масла и мыла – вчетверо12. В результате гражданской войны на Урале было разрушено 70% предприятий, потери уральской промышленности, по неполным данным, оцениваются в 539 млн. золотых рублей13.
После возвращения большевиков на Урал летом 1919 г. промышленное производство в течение двух лет стремительно {162} падало, достигнув нулевой отметки. В конце 1919 г. на Урале работало 14 доменных и 16 мартеновских печей, 49 прокатных станов, или треть действовавших в июле 1918 г. Через год в регионе функционировали лишь две домны и шесть станов, мартеновские печи были полностью остановлены14. Чтобы представить себе масштабы деградации российской промышленности, стоит упомянуть, что 5 млн. пудов чугуна, выплавленные на Урале в 1920 г., составляли 70% произведенного в стране. Систематическое снижение производства привело к тому, что Урал по объёмам выплавки чугуна был отброшен к уровню Немалую роль в этом процессе играл развал транспорта. Следствием этого была архаизация транспортных средств, среди которых гужевой вышел на одно из первых мест. Но крах уральского сельского хозяйства вызвал нехватку лошадей, продовольствия и фуража, вследствие чего традиционное использование конной тяги на заготовке и подвозе топлива было крайне ограничено. В результате, зимой 1919/20 гг. была заготовлена приблизительно третья часть необходимого топлива, к февралю 1920 г. на заводы было доставлено лишь 3,4% заготовленных дров. В 1920 г., когда потребности промышленности и лесозаготовок в фураже были удовлетворены на треть, уральская металлургия получила всего половину нужного количества дров и древесного угля15.
Начало НЭПа отнюдь не ознаменовалось оздоровлением промышленной ситуации в регионе. Развал уральской индустрии в 1921 г. достиг своего завершения. С весны промышленное производство резко сократилось в связи с ожидаемым неурожаем, продовольственным и топливным кризисом. Летом 1921 г. производство замерло: во второй половине июля – первой половине августа на Урале не действовали ни доменные, ни мартеновские печи, ни прокатные станы. Подвоз древесного угля к предприятиям Екатеринбургского райметаллоправления сократился в августе 1921 г. до 0,4% от январского показателя того же года, доставка дров – до 3,6%; производство чугуна и проката на Урале сократилось в 20–30 раз по сравнению с мартом 1921 г., сталь не вырабатывалась16. В августе 1921 г. в Башкирский обком РКП(б) сообщалось: "Четырёхмесячное неудовлетворение продовольствием всех производств БСНХ вызвало их остановку, даже лесные заготовки, причисленные {163} к ударным работам, совершенно остановились и впереди, при такой постановке дела, перспективы неприглядные"17.
Выход из катастрофической ситуации в промышленности был затяжным и болезненным. Относительный подъём производства в 1922–1923 гг. был иллюзорным: стоимость продукции металлургии была в два раза выше, чем в 1920/21 хозяйственном году, но составляла лишь 26% от производства 1914 г. Заводы Южного Урала с апреля 1922 г. вновь остановились из-за отсутствия топлива, продовольствия и рабочей силы; 8 тыс. потерявших место рабочих были обречены на голодную смерть18. В Оренбургской губернии в конце 1922 г. работала лишь мелкая промышленность, которая, как сообщалось в закрытом письме губкома в ЦК РКП(б), "...в силу отсутствия покупательной способности полуголодных крестьян губернии и отсюда крайнего недостатка оборотных средств влачит незавидное существование"19. На заседании Уральского бюро ЦК РКП(б) 11 декабря 1922 г. подчёркивалась необходимость разработать меры борьбы с чрезмерным браком на производстве, так как качество увеличившейся в объёмах продукции было крайне низким20. В том же докладе отмечалось, что на Пермской железной дороге "больные" (неисправные) паровозы составляли 53%, вагоны – 30%.
За несколько лет уральская промышленность была отброшена назад на полтора века. Её восстановление растянулось до второй половины В 1917–1922 гг. управление уральской промышленностью пережило несколько крутых поворотов, не отличавшихся ни преемственностью, ни, строго говоря, социалистическим содержанием.
Назначенный в марте 1917 г. по просьбе Совета съездов горнопромышленников Урала правительственный комиссар Временного комитета Уральского горнозаводского округа и созданное {164} Екатеринбургское бюро Совещания горнопромышленников Урала не могли противостоять начавшейся с ранней весны 1917 г. хозяйственной анархии, которая необратимо усиливалась на протяжении всего года.
Прямой реакцией на приход большевиков к власти было решение правлений уральских акционерных обществ в Петрограде приостановить перевод денег заводам, на которых был организован рабочий контроль, вслед за чем неизбежно произошло закрытие ряда предприятий и рост безработицы. В результате добыча железной руды и меди в 1917 г. понизилась соответственно на 33% и 38%, доменное производство упало на 60%, многие доменные печи остановились. Реакция местных Советов и рабочих, озабоченных перспективой дальнейшего существования, последовала незамедлительно: в декабре 1917 г. было национализировано имущество акционерных компаний Богословского, Кыштымского, Симского, Сергинско-Уфалейского, Невьянского горнозаводских округов. До лета 1918 г. национализации подверглись предприятия 25 из 34 округов, вследствие чего было огосударствлено 85% уральской металлургической промышленности. Национализация на Урале проходила поспешно, быстрее, чем в стране в целом. Большевистское государство молниеносно и отчасти против собственной воли "проглотило" уральское горнозаводское хозяйство, однако из-за отсутствия достаточных средств и квалифицированных управленческих кадров было не в состоянии его "переварить" и предотвратить дальнейшее закрытие заводов и фабрик. Даже спустя два года государство не располагало точными сведениями о количестве национализированных предприятий и их стоимости. Составленный статистическим отделом ВСНХ "Список национализированных предприятий РСФСР на 1919 год" не содержит полного перечня уральских заводов21.
Не следует высокомерно записывать все мероприятия новой власти, связанные с национализацией и реорганизацией управления промышленностью Урала, в разряд экономических курьёзов, но вместе с тем было бы большим преувеличением вслед за советской историографией оценивать их как вершину хозяйственной целесообразности и делать скоропалительные выводы о том, что "были уничтожены социально-экономические причины, порождавшие "прикреплённость" рабочих к заводу и низкий уровень их заработной платы, являвшиеся серьёзным тормозом на пути технического прогресса"22. В управлении {165} промышленностью, как и в политике, наблюдалось пересечение полномочий различных инстанций и административный хаос23. Наряду с подчинённым ВСНХ коллегиальным Заводским совещанием Уральского района, повсеместно вводились сменившие управляющих округами и отдельными предприятиями комиссары производств, действовавшие на основе принципа единоначалия. В их полномочия входили обеспечение бесперебойной заготовки сырья и топлива, закупка материалов, строительство новых цехов, фабрик и заводов, открытие счетов в банках и получение ссуд. Кроме того, существовали Областное правление национализированными предприятиями Урала, Деловые совещания, окружные Деловые советы с компетенциями по управлению сохранившими прежние границы и архаичное содержание горнозаводскими округами. На крупных предприятиях работали "красные семёрки" (пять рабочих, двое служащих), на мелких (менее 3 тыс. работников) – "тройки" из двух рабочих и служащего, инженера или техника. Уральскому областному совнархозу никак не удавалось разграничить полномочия со строптивым Екатеринбургским губсовнархозом, что вносило дополнительную путаницу в хозяйственные мероприятия24. Подобное многовластие, как и в политической сфере, оборачивалось безвластием и хозяйственной дезинтеграцией.
Самой актуальной из проблем, с которыми столкнулись противники большевизма после ликвидации Советов, был, пожалуй, вопрос о большевистском наследии в социально-экономической сфере. "Достижения" большевистской власти, в большей степени декларированные, чем реализованные, нельзя было, тем не менее, отменить одним махом. Хотя областные правительства Урала и Сибири аннулировали все декреты советской власти в области социального законодательства, вернуться к доболыпевистской ситуации в отношении частной собственности на промышленные предприятия уже не представлялось возможным. Во-первых, бывшие владельцы, учитывая неблагоприятную экономическую конъюнктуру, не спешили заявить свои права. К апрелю 1919 г. лишь один из 25 национализированных горных округов был официально возвращён его хозяевам. Более успешно проходила реприватизация средних и мелких предприятий. Во-вторых, процессу возвращения крупных промышленных объектов в частные руки препятствовали установки левых либералов и умеренных {166} социалистов – членов временных областных правительств Урала и Сибири, воспитанных на экономической теории К.Маркса и российской традиции государственного дирижирования экономикой. Оздоровление промышленности виделось им в первую очередь в устранении советского многоцентрия управления экономикой и создании эффективного хозяйственного аппарата. Основной тенденцией в реорганизации управленческих структур второй половины 1918 – первой половины 1919 гг. – и при ВОПУ, и при колчаковской диктатуре – было поступательное усиление принципа единоначалия и жёсткости экономической политики. С этой целью уральские областники создали, наряду с традиционными хозяйственными ведомствами, специальные учреждения для управления горнозаводской промышленностью: Главноуправление горных дел и Уральский промышленный комитет. Последний постепенно превратился в главную централизованную инстанцию государственного регулирования производства. Управление отдельными заводами – не только государственными, но и частными – осуществляли персонально ответственные перед правительством уполномоченные.
Если ВОПУ преимущественно ориентировалось на административное вмешательство в экономику, то правительство А.В.Колчака пыталось в большей степени подключить механизмы рыночного регулирования, что, впрочем, не означало существенного смягчения государственного экономического курса. После установления военной диктатуры Уральский промышленный комитет был заменён институтом главноуполномоченного по уральской промышленности, что ознаменовало смену коллегиальности единоначалием. Во имя повышения компетентности руководства производством было создано Государственное экономическое совещание с участием представителей предпринимателей.
В основе программы оздоровления промышленности, разработанной вышеназванными горнозаводскими ведомствами областного правительства Урала, лежали, наряду с установлением единоначалия, задачи повышения производительности труда и прекращения финансирования нерентабельных производств. Рост эффективности виделся во введении сдельной оплаты труда и ряде мер по социальной защите рабочих. Министерства и ведомства временных областных правительств, ведавшие рабочим вопросом и представленные умеренными {167} социалистами, разработали в 1918 г. пакет документов об охране труда, часть которых затем была использована в законотворческой деятельности режима А.В.Колчака. При нём вступили в силу законодательные акты о страховании рабочих, о биржах труда, правилах найма и увольнения и ряд других. Эффект социальной политики был, однако, невелик. В условиях дальнейшего упадка промышленности биржи труда фактически вынуждены были ограничиться регистрацией безработных без реальной помощи им; закон, гарантировавший увольняемому рабочему выходное пособие в размере двухмесячного жалования, сплошь и рядом нарушался; введение сдельной оплаты труда сопровождалось понижением тарифных ставок, а свобода профессиональных союзов сводилась на нет репрессиями в отношении их активистов.
Ситуация с управлением уральским промышленным хозяйством вновь резко изменилась летом 1919 г. в связи с победами Красной Армии. "Очищая" территорию от антисоветского режима, новая власть безоговорочно – за "враждебное происхождение" – разрушила систему управления промышленностью, которая была ориентирована на экономическую целесообразность и могла дать маломальский эффект. Вместо неё в спешном порядке нагромождались новые хозяйственные учреждения, лишь усиливая беспорядок в управлении. В начале июля 1919 г. – в период завершения боевых действий на Урале – ВСНХ создал полномочную Уральскую комиссию для восстановления промышленности и системы управления ею, а ВЦСПС учредил на Урале организационно-инструкторское бюро. Одновременно Реввоенсовет Вместе с прочими категориями рыночного хозяйства и экономической целесообразности, на которые в большей или меньшей степени ориентировались антибольшевистские режимы, после ухода "белых" рухнул рынок труда. Не располагая иными инструментами привлечения рабочих рук, большевистская власть прибегла к методам принуждения. Институт трудовой повинности на Урале и по стране в целом стал приобретать реальные очертания по мере укрепления власти большевиков на "освобождаемых" от антисоветских режимов территориях. В конце августа 1919 г. Совет обороны принял решение о милитаризации труда рабочих и служащих угольных предприятий Урала, что означало приравнивание отказа от трудовой мобилизации к дезертирству, распространение военных штрафных санкций на гражданских лиц с целью обеспечения промышленности рабочей силой и укрепления трудовой дисциплины на угледобывающих предприятиях. В ноябре 1919 г. в связи с принявшим угрожающие размеры топливным кризисом на население был наложен ряд трудовых повинностей – натуральной, гужевой, дровяной, повинности по погрузке и выгрузке топлива. Декретом СНК от 29 января 1920 г. была объявлена всеобщая трудовая мобилизация и создана новая государственная инстанция для её осуществления – Главный комитет всеобщей трудовой повинности (Главкомтруд). В феврале на Урале был создан его аналог – Уралкомтруд, а в начале марта – пять губернских и несколько уездных комитетов трудовой повинности26. В первой половине 1920 г. мобилизации осуществлялись по профессиям, однако такой метод вскоре был признан неэффективным, так как рабочие могли избежать принудительного {169} привлечения к труду, скрыв свою профессию. К лету 1920 г. стали иссякать и друге источники пополнения рабочей силы. В мае завершилась реэвакуация квалифицированных рабочих и специалистов из Сибири, в марте–апреле 1920 г. закончилось откомандирование рабочих из армии. Поэтому во второй половине года власти перешли к сплошной мобилизации на основе отзыва обученных рабочих из деревень и учреждений по именным спискам предприятий и возрастам. Мобилизации на Урале подлежали лица в возрасте от 18 до 50 лет27.
В начале 1920 г. на Урале родилось явление, которое стало своеобразным символом "военного коммунизма". Реввоенсовет Милитаризация труда широко распространилась по отраслям тяжелой промышленности Урала. В августе–ноябре 1920 г. ей подлежало 51 ведущее предприятие. В сентябре 1920 г. Совет труда и обороны принял решение о милитаризации 103 горных предприятий Урала, которое действовало до февраля 1921 г., а затем было продлено, несмотря на переход к НЭПу, до июня 1921 г.29.
Эффект применения внеэкономических методов привлечения трудовых ресурсов был невелик. Хотя с осени 1919 по апрель 1920 г. по трудовой повинности удалось привлечь более 700 тыс. человек и 460 тыс. подвод, а в сентябре–ноябре 1920 г. всеобщая мобилизация влила в промышленность четырёх губерний – Екатеринбургской, Пермской, Челябинской и Уфимской – 20,5 тыс. рабочих, остановить падение производства не удалось. Не могла стать решающей силой восстановления хозяйственной жизни и Естественным следствием такого положения дел был поиск большевистским руководством экономического инструмента управления, которым стала в 1921 г. "новая экономическая политика". В ходе новой реорганизации управления промышленностью вопросы общего экономического регулирования перешли от ВСНХ к Совету труда и обороны (СТО) и его местным органам. На Урале представительством СТО стало областное экономическое совещание (Уралэкосо). Трудовые мобилизации, милитаризация труда осенью 1921 г. были упразднены. Весной 1921 г. началась демобилизация из Обращает на себя внимание попытка советской власти использовать специфику архаичной организации уральской горнозаводской системы. Оригинальным явлением была сдача в 1921–1922 гг. остановленных заводов коллективам рабочих, которые имели в горнозаводских поселках своё хозяйство и не меняли место жительства в поисках заработков. В сентябре 1922 г. съезд представителей уральской крупной промышленности и транспорта вынужден был специально рассматривать вопрос о приписке лесных дач к горнозаводским трестам. В ноябре 1922 г. СТО принял постановление "О приписке лесных дач к трестам Урала". Были созданы тресты-комбинаты, в которые вошли лесные угодья32.
Сложности оздоровления индустрии Урала были связаны с хронической нехваткой ресурсов и застаревшими структурными слабостями уральского горнозаводского хозяйства, продолжавшего работать на древесном топливе. В момент учреждения Уральского металлургического синдиката в 1922 г. его уставный капитал был равен всего 6 млн. довоенных золотых рублей, что в 18 раз меньше, чем накануне Первой мировой {171} войны33. В связи с разрушением финансов и стремительной инфляцией, за которой не поспевал печатный станок, задолженность государства промышленности Урала к 1 апреля 1922 г. достигла 260 млрд. руб.34 Выход из затруднительного положения в начале 1923 г. стал осуществляться за счёт консервации (вплоть до ликвидации) ряда металлургических предприятий. Эта мера обеспечивала концентрацию производства при максимальной экономии средств и дала ограниченный эффект роста промышленного производства.
Архаичность и бесперспективность созданного в XVIII в. уральского горнозаводского хозяйства не означали, таким образом, его безжизненности. Система округов была возрождена Знакомство с хозяйственными организационными экспериментами приводит к выводу, что все они, вне зависимости от политических темпераментов и экономических предпочтений сменявших друг друга властителей – будь то ориентация на коммунистическую утопию или экономический резон, на государственное дирижирование или свободную конкуренцию – были вынуждены в конечном счёте довольствоваться реально достижимым. В Уральском регионе упрямой реальностью было возвращение к отношениям, подозрительно похожим на дореволюционный "оригинальный строй" горнозаводской промышленности. В этой связи целесообразно задаться вопросом: как приспосабливались рабочие к "новым" условиям? Шла ли консервация уральской специфики вразрез с их настроениями? Воспринимали ли они её как анахронизм? Ответы на эти вопросы прежде всего следует искать в проявлениях социального протеста и формах приспособления к гуманитарной катастрофе.
Социальный протест в русской революции может быть описан в категориях "моральной экономии" Э.П.Томпсона. {172} Это был не столько замкнутый комплекс антикапиталистических убеждений социальных низов, сколько сумма их прагматических действий, направленных на корректировку существующего (или складывающегося) порядка путём достижения компромисса, а не на его уничтожение35. Протестовавшие действовали не под влиянием аффекта или умопомрачения. Ими двигало убеждение в законности своих действий, обосновываемых ссылками на моральные нормы и обычаи. Их поведение учитывало конкретную ситуацию и конъюнктуру.
Рабочий протест на Урале – в регионе, пребывавшем с пореформенного времени в состоянии хронического хозяйственного кризиса – сложно типизировать как проявление "сознательной классовой борьбы" (в большевистском смысле) и в отношении дореволюционного периода. Для уральского рабочего движения были типичны прошения, жалобы на недостаток работ и притеснения администрации, выдвижение аграрных требований, длительные тяжбы с заводами, захваты земель и лесов, конфликты без оставления работ, террористические акты. Сами забастовки были насыщены раннеиндустриальной архаикой – причинением ущерба заводскому оборудованию, актами насилия над ненавистными представителями администрации и цехового персонала36.
Тем не менее, уральский материал косвенно подтверждает тезис о сочетании в российском рабочем движении иррационально "тёмного протеста" с точным расчётом и здравым смыслом37. Активность рабочих акций зависела от состояния хозяйственной конъюнктуры и, следовательно, была интенсивной в регионах и на предприятиях с более высокой оплатой и меньшим риском потерять рабочее место. Неэффективность стачечной борьбы в охваченном затяжной промышленной депрессией регионе объясняет её спад после революции Запаздывающий и сдержанный, по сравнению с Европейской Россией, поступательный рост количества стачек в 1917 г. (с 4 в марте–апреле до 200 в июле–октябре38) провоцировался не только ухудшением материального положения рабочих и служащих, но и нарастанием тревоги по поводу происходящих и предстоящих событий, грозящих потерей рабочего места в связи с начавшимся закрытием заводов. Действия рабочих {173} были всё более нацелены не на успешные переговоры с администрацией, а на изгнание последней, что позволительно интерпретировать как модификацию дореволюционной и архаичной по характеру захватной тактики. Н.К.Лисовский ещё в Как и до революции, требования рабочих в 1917 г. группировались вокруг проблемы недостаточной оплаты труда и неблагоприятных условий быта40. Стачечная борьба в 1917 г. на Урале активизировалась в периоды ослабления власти, когда шансы договориться с работодателем повышались. Ею был отмечен май – период первого кризиса Временного правительства – и рубеж августа и сентября: на угрозу военного государственного переворота Приход большевиков к власти и гражданская война резко изменили условия стачечного протеста. Новые режимы внесли свою лепту в его политизацию, интерпретируя забастовочные акции как проявление политической враждебности и результаты тайной организаторской деятельности противника. В обстановке радикализации противостояния политических конкурентов и перехода его в фазу боевых действий резко возрастал риск, сопряжённый с проведением стачки. Участие в ней квалифицировалось официальными кругами как саботаж и каралось по законам военного времени.
Тем не менее, забастовки этого периода не следует рассматривать исключительно как акты сознательной самоотверженности и героического безумия. В них явно присутствовал элемент здравой рассудочности и точного расчёта. Во-первых, стачкам и на "белых", и на "красных" территориях предшествовало выдвижение ряда пожеланий или требований. Рабочие чаще всего склонялись к тому, чтобы договориться с любым режимом и прибегали к демонстративному протесту только в случае неудачных переговоров. Во-вторых, забастовочные акции разворачивались, как {174} правило, в условиях ослабления и кризиса власти, поставленной перед угрозой насильственной смены, или вскоре после прихода нового и ещё не окрепшего режима, которому можно было предложить пересмотреть прежние трудовые отношения. Исходя из этой логики объясним накал стачечной борьбы осенью 1917 г. и летом–осенью 1918 г. В-третьих, требования рабочих были ориентированы на реально достижимое в сфере оплаты и условий труда.
С экономическими требованиями выступили в начале декабря 1918 г., незадолго до падения "красной" Перми, рабочие Мотовилихи. Соединённое собрание рабочих кузнечного, инструментального и ремонтного цехов, объявленное в официальной прессе результатом "работы левых эсеров", единогласно приняло резолюцию с 13 пунктами требований и угрозой забастовки в случае их невыполнения. Их содержание свидетельствует не только о сосредоточении внимания на улучшении материальных условий труда, но и о необоснованности выдвинутого властями тезиса о том, что мотовилихинские рабочие "катались как сыр в масле":
"1. Требуем увеличения хлебного пайка не печёным хлебом, которого не едят свиньи, а мукой, согласно категорий: первая категория – один п[уд] десять ф[унтов], вторая категория] – один пуд, третья категория] – тридцать фунтов и четвёртая категория] – двадцать фунтов, а также всех вспомогательных продуктов, как то: мяса, крупы, картошки и др. продуктов.
2. Требуем немедленного снятия с комиссаров кожаных курток и фуражек и употреблять их для обуви...
4. Требуем, чтобы все комиссары и служащие советских учреждений пользовались такими же пайками, какими довольствуются рабочие, чтобы не было чиновничества и не пользовались никакими привилегиями...
11. Требуем отмены взыскания за проведённое время по приисканию продуктов рабочими"41.
После ликвидации антибольшевистского режима на Урале поводов для недовольства у рабочих прибавилось, но организация забастовок стала значительно опаснее. Проведение стачек квалифицировалось как трудовое дезертирство и "контрреволюция", что ставило рабочих в весьма затруднительное положение. Тем не менее уральские рабочие и в период "военного коммунизма" в крайних обстоятельствах прибегали к стачкам.
{175}
Поводом для них служили невыплаты зарплаты, невыдачи или сокращение пайка, задержка или несправедливое распределение премии, недостаток прозодежды, объявление сверхурочных работ42. Массовый преждевременный уход с работы или невыход на неё, как правило, случался стихийно, без предварительной договорённости. Там, где замечались признаки организованной подготовки, зачинщики арестовывались и препровождались в ЧК.
Те же мотивы преждевременного ухода с работы, формального выхода на работу или объявления забастовки фигурировали и в первые полтора года НЭПа: рабочие протестовали против невыдачи пайка, жалованья, одежды, обуви, премии, против грубого обращения, заявляли о невозможности трудиться по причине голода43. Условия их труда и в конце 1922 г. мало чем отличались от убогого "военно-коммунистического" существования. Рабочие Южного Урала в первой половине 1922 г. получали менее 50% необходимого продовольствия. Питание суррогатами хлеба вызывало голодные обмороки. Не хватало денежных знаков для оплаты их труда44. В обзоре-бюллетене Челябинского губотдела ГПУ за октябрь 1922 г. положение рабочих стекольного завода рисовалось в самых мрачных тонах: "Губсоюз дензнаками рабочих не удовлетворяет, предлагает брать товар в лавках в счёт заработной платы, в то [же] время расценивая этот товар, худший по качеству, дороже рыночных цен... Охрана труда отсутствует. Культпросветработы нет. Условия жизни рабочих скверные, живут в общежитии, где наблюдается грязь, спят на нарах"45.
Горькая жизнь последних лет сделала рабочих менее притязательными и более покладистыми. Сломить намерение бастовать можно было угрозой обвинения в трудовом дезертирстве, выдачей пайка, выплатой или обещанием выплаты жалованья. В ряде случаев возникали проблемы при выборах в стачечный комитет, который приходилось комплектовать чуть ли не насильно – люди боялись ареста. Тем не менее, в поведении уральских рабочих в начале НЭПа без труда читаются отголоски старых, дореволюционных, характерных в этом регионе форм протеста. Известны случаи угрозы порчи оборудования, вплоть до остановки доменных печей, фактического захвата предприятий (итальянские забастовки), требования смены мастера с угрозой в противном случае убить его46.
Многое свидетельствует о том, что основная тенденция в эволюции форм неповиновения в революционной России {176} состояла в сокращении форм открытого протеста, в их замещении повседневными и менее радикальными нарушениями порядка.
Рабочее население уральских городов и горнозаводских посёлков разработало широкий спектр методов стабилизации материального положения и получения дополнительных доходов. Характерные для рабочих Урала в течение всего 1917 г. требования наделения землей и расширения производства, пуска законсервированных заводов, захваты заводов через Советы и самостоятельный пуск заводов рабочими47 – всё это было типологически близко к крестьянской захватной тактике первого года революции и имело те же мотивы. Поведение рабочих в 1917 г. провоцировалось не столько большевистской пропагандой или социалистической сознательностью, сколько нараставшей неуверенностью в завтрашнем дне и страхом потерять место, что означало бы – особенно в горнозаводском поселке, где не было альтернатив заводским работам и возделыванию принадлежавшей заводу земли – лишение жизненной перспективы.
Жизнь рабочих Урала в последующие годы была отмечена всё большим оскудением быта. Стержнем повседневных забот стал поиск продуктов питания и предметов массового спроса. С кризисом снабжения продовольствием горнозаводская зона столкнулась ещё в первой половине 1918 г. Он был одной из центральных тем обсуждения Ему вторили делегаты большинства округов. Представитель Усть-Сылвинского завода признался: "За 4 месяца, как я живу в заводе, мы не видали ни куска сахару, ни аршина ситцу". Такое положение горнозаводского населения наблюдалось повсеместно. На ряде заводов запасов хлеба к этому времени осталось в количестве, достаточном для снабжения жителей в течение двух недель. При этом задержка выплаты зарплат из-за недостаточного получения из центра денежных знаков не позволяла рабочим прибегнуть к услугам рынка. Исключение составляли Камско-Воткинский округ и Ижевский завод в Вятской губернии, Нижне-Исетский завод – в Пермской: затруднений с продовольствием эти хозяйственные комплексы не испытывали49.
Постепенно продовольственные сложности обострялись и распространялись на всё новые слои уральского населения, достигнув кульминации во время страшного голода Лихорадочная активность рабочих в 1917 г. лишь внешне диссонирует с сообщениями губернских органов политического наблюдения о поведении рабочих через три–четыре года после начала революции. Информируя начальство о массовых прогулах, трудовом дезертирстве, апатии и дефиците трудовой дисциплины на предприятиях, Вятская губернская ЧК в августе 1920 г. констатировала: "Все мысли рабочего в данный момент работают исключительно в одном направлении – как бы достать кусок хлеба для самого себя и семьи, а для этого ему приходится прибегать к всевозможным способам, а многим – вступать в сделку с собственной совестью – занимаясь мелкими хищениями различных предметов данного завода, где им приходится проводить четверть своей жизни, а взамен не получать ничего"51.
Стремление рабочих взять производство в свои руки и таким образом решить свои жизненные проблемы закончилось крахом и разочарованием. Стабилизация условий существования столь простым способом оказалась наивной иллюзией. Деградация заводского хозяйства и убогость оплаты труда {178} привели к тому, что в среднем почти ⅓ доходов рабочих на рубеже "военного коммунизма" и НЭПа происходили от занятия сельским хозяйством, продажи имущества, из побочных заработков. Рабочие закрывшихся заводов перебивались обработкой своих усадеб при заводах, кустарничеством, уходили в деревню. Остальные – изготавливали на продажу вещицы из заводских материалов, растаскивали инструменты и оборудование52.
Судя по многочисленным сообщениям, нелегальное использование заводских мощностей для побочных заработков было чрезвычайно распространено среди сохранивших рабочее место. Как сообщала в марте 1921 г. Челябинская губчека, рабочие ряда заводов Челябинска и Верхнеуральска "...в рабочее время занимаются раскуриванием, разговорами, работают на частных лиц, расхищают клей и гвозди"53. В следующем месяце в связи с ещё большим ухудшением продовольственного обеспечения наблюдалось снижение производительности труда, причины которого были очевидны: "Среди рабочих стали учащаться случаи хищения разных инструментов и фабрикатов. С мельницы бывш[его] Петроградского об[щест]ва рабочими было расхищено несколько десятков пудов муки, при попустительстве со стороны администрации. Железнодорожные рабочие в ночное время занимаются изготовлением изделий, которые впоследствии продают на сторону"54.
К лету 1921 г. положение ещё более ухудшилось. По сообщению челябинских чекистов, "теперь рабочие или продают с себя одежду, или занимаются изделиями на сторону для того, чтобы поддержать своё существование"55. Подобная практика получила на Урале повсеместное распространение. Как вспоминал впоследствии бывший рабочий Надеждинского завода Екатеринбургской губернии, "с завода вывозили всё, что можно, из железа делали сошники и меняли в деревне"56. Предпринятое летом 1922 г. обследование положения рабочих Екатеринбурга показало, что хищение и выделка изделий для домашней надобности и на продажу сохранялись, хотя и встречались реже, чем прежде57.
Оборотной стороной судорожных поисков рабочими средств существования стало катастрофическое падение трудовой дисциплины, выразившееся в росте невыходов на работу. Как сообщал в статье "Борьба с прогулами" Н.Милютин, летом 1920 г., в разгар "военного коммунизма", прогулы в стране {179} приобрели "характер злокачественной эпидемии": их число достигло 45–50% рабочего времени. В структуре прогулов 65–70% занимали прогулы без объявления причин. В основном ими были "поездки за продовольствием, частью для своих нужд, частью для спекуляции". В эту же группу входили невыходы на работу из-за краткосрочной болезни без обращения к врачу, стояние в очередях и выполнение домашних дел. До 20–25% прогулов объяснялось болезнью. Остальные 10% составляли так называемые "скрытые прогулы": ложные командировки и злоупотребления с табелями. В качестве мер борьбы Москва рекомендовала выдачу пайка только за действительно отработанные дни, отработку прогулов сверхурочно и в праздничные дни, привлечение прогульщиков к суду с последующим наказанием вплоть до отправки в концлагерь58.
Прогулы превратились в заметное явление и на Урале. В январе 1920 г. количество прогулов в Вятской губернии колебалось от 0,1% на Косинской писчебумажной фабрике до 36,4% в Кирсинском заводе. Весной–летом 1920 г. удельный вес прогулов в Мотовилихе достигал 30–45%. Согласно подсчётам уральских филиалов Всероссийского союза рабочих металлистов, доля прогулов по неуважительным причинам в рабочем времени на Златоустовском заводе в январе–апреле 1920 г. колебалась между 19,6 и 29,9%, на 30 заводах Екатеринбургской губернии в марте–июне 1920 г. – между 4,8 и 6%. По данным B.C.Голубцова, в мелкой промышленности Урала – на предприятиях с численностью рабочих до 50 человек, – которая легче переносила трудности, прогулы в 1921 г. не превышали 15,5%, в то время как на крупных предприятиях в среднем составляли 24%. Так, ранней весной 1921 г. из-за отсутствия обуви на Челябинских угольных копях невыходы на работу выросли до 38%, понижаясь в сухое и теплое время года до 6%59.
С переходом к НЭПу и последовавшими массовыми увольнениями количество прогулов стало несколько снижаться. Тем не менее, страх потерять работу не мог искоренить Проблему низкой трудовой дисциплины. В октябре 1922 г. на Челябинских каменноугольных копях прогулы составляли 14,8%, причём почти половина из них не имела уважительных причин60.
Преодолению массового нарушения трудовой дисциплины не помогало создание дисциплинарных судов и даже штрафных рот. В значительной степени это объяснялось тем, что рабочие {180} являлись одновременно крестьянами. При нормальном двухнедельном отпуске невозможно было провести полевые работы, которые требовали в среднем 30 свободных от заводской деятельности дней. Четыре дня уходило на вспашку земли, три – на возку навоза, два – на удобрение, восемь – на сенокос, шесть – на уборку хлеба, четыре – на засев озимых, три – на вспашку пара. Поскольку декрет от 14 мая 1920 г. о предоставлении, по мере возможности, дополнительного двухнедельного отпуска для сельскохозяйственных работ не выполнялся, рабочие просрочивали отпуск или уходили в деревню самовольно61. Получение краткосрочного отпуска было к тому же сопряжено со сложной бюрократической процедурой. Так, в марте 1921 г. рабочий челябинского депо должен был потерять целый день, чтобы взять отпуск на два–три дня, пройдя десяток инстанций в следующем порядке: бригадир, мастер, комиссар тяги, начальник тяги, помощник начальника тяги, трудкомдез станции Челябинска, нормировочная комиссия, комиссар тяги, стол личного состава, табельщик62.
Впрочем, и выход на работу мало чем отличался от прогула, о чём нередко сообщали сводки ЧК. Так, Пермская губчека в мае 1920 г. так характеризовала рабочий ритм в Мотовилихинском заводе: "...некоторые рабочие вместо текущей работы делают те или иные предметы для себя, как-то: ножи, сечки для обмена в деревне. Среди рабочих наблюдается халатное отношение к работе, так, вместо Через два с половиной года, уже на втором году НЭПа, аналогичные сведения передавались Челябинским ГПУ о положении на угольных копях: "Прежде всего рабочие стараются удрать с копей. В конце сентября уволилось более 100 чел[овек], за первую половину октября уволилось 80 чел[овек], тенденция увольнения частично захватила спецов, которые стремятся по разным причинам и под разным соусом покинуть копи ... рабочие прогулов почти не делают, но в равной степени и работы не ведут, каждый старается сделать только выход, мотивируя тем, что всё равно жалование не дают, а выход сделан и ладно"64.
{181}
В условиях хронической задолженности зарплаты на государственных предприятиях в начале НЭПа рабочие шли и на такую "хитрость", как увольнение для получения долга за два–три месяца, с последующим возвращением на предприятие65.
Важным источником дополнительного дохода для несельскохозяйственного населения Урала стала обработка земли. В период "военного коммунизма" 25–32% городского населения занималось сельским хозяйством66. Власти приветствовали создание общественных огородов, рассматривая их как "переходную форму к коллективному хозяйству"67. Чекистские сводки отмечали улучшение настроения городских рабочих, если при заводе организовывался посевной комитет и выделялся семенной материал для посадки овощей и злаков68.
Особое значение имел сельскохозяйственный труд для обитателей горнозаводских поселков, которые по своей природе были полурабочими-полукрестьянами. "Оригинальный строй" промышленности Урала, бывший в пореформенный период Российской империи источником многих проблем, в годы революционных потрясений превратился в подарок судьбы и фактор выживания заводского населения. Для многих рабочих сельскохозяйственный труд был привычен с дореволюционных времен. Обитателям тех горнозаводских местностей, где сельскохозяйственный труд ранее не практиковался, после революции и гражданской войны и особенно в связи с голодом 1921 г. пришлось осваивать земледельческие и огороднические навыки. Так, жители Полдневской волости Екатеринбургского уезда, занятые ранее исключительно заготовкой дров, жжением угля и непосредственными заводскими работами на близлежащих Полевском, Сысертском и Северском заводах, в 1921 г. были вынуждены завести небольшие земельные участки – в среднем по полдесятины69. Ужасы голода 1921–1922 гг. заставили обзавестись обширными огородами и других заводчан Среднего и Южного Урала. Как сообщала летом 1922 г. екатеринбургская пресса, "...в Надеждинском заводе буквально не осталось ни одного клочка земли не возделанным"70. Такая же картина наблюдалась в Катав-Ивановском заводе в Уфимской губернии71. В обзоре бюллетеней Челябинского губотдела ГПУ за сентябрь 1922 г. улучшение настроения рабочих прямо связывалось с отсутствием "чистокровного" пролетариата: "...пережитая волна голодовки бросила значительную часть рабочих к занятию сельским хозяйством и, таким образом, {182} в итоге почти все 100% рабочих в текущем году занимаются ведением хозяйства, как индивидуально, так и коллективно, в последнем случае по преимуществу огородничеством. В результате хознаклонность в связи с реализацией урожая дала возможность большинству рабочих оправиться от столь затруднительного материального положения, вновь добытые средства к существованию влили в рабочую массу живую струю трудовой энергии, тем самым установилась благоприятное настроение и более положительное отношение к Соввласти и партии Гораздо тяжелее пришлось тем рабочим, которые потеряли работу в период голода Таким образом, производительное население Урала выработало в период революционной катастрофы собственные способы борьбы за существование, отчасти опирающиеся не дореволюционную традицию совмещения различных видов деятельности, отчасти рожденные и отточенные экстремальными условиями революции, гражданской войны, "военного коммунизма" и начала НЭПа. Не только неэффективные эксперименты властей, но и сами привычки рабочих, апробированные и испытанные в пореформенные десятилетия кризиса уральского горнозаводского хозяйства, содействовали архаизации повседневной жизни рабочих и восстановлению "оригинального строя" промышленности Урала в первые годы советской власти.
1 См.: Радъко Ф. От разрухи к индустриализации Урала // Разгром колчаковщины на Урале: Сб. – Свердловск, 1939; История Урала. Т.2. Период социализма. – Пермь, 1963; Вопросы истории Октябрьской революции и социалистического строительства на Урале. – Челябинск, 1965; Победа Октябрьской социалистической революции на Урале и успехи социалистического строительства за 50 лет Советской власти. – Свердловск, 1968; Классовая борьба на Урале (1917–1932). – Свердловск, 1974; Голубцов B.C. Чёрная металлургия Урала в первые годы Советской власти (1917–1923). – М., 1975; Абрамовский А.П. Первые социалистические преобразования в промышленности горнозаводского Урала. – Челябинск, 1981; Гараев Г.Г. Организация и совершенствование системы управления промышленностью Урала (1917–1925). – Томск, 1984; Советская историография Октябрьской революции и социалистического строительства на Урале (1917–1937). – Свердловск, 1987; Строительство социализма на Урале: история, историография. – Свердловск, 1989 и др.
2 Подробнее см.: История Урала. Т.1. Период капитализма. – Пермь, 1963. С.459; Быстрых Ф.П. Победа Октябрьской социалистической революции на Урале // Победа Октябрьской социалистической революции на Урале. С.11; Адамов В.В. О предпосылках второй буржуазно-демократической революции (по материалам Урала) // Свержение самодержавия: Сб. ст. – М, 1970. С.90–91.
3 См.: История Урала в период капитализма. – М., 1990. С.358.
4 См.: Адамов В.В. Указ. соч. С.89–99.
5 См.: Мусихин В.Е. Транспортный кризис и его влияние на состояние топливно-сырьевой базы уральской горнозаводской промышленности в 1914–1917 гг. //История и культура Волго-Вятского края: (К 90-летию учёной архивной комиссии): Тез. докл. и сообщений к межрегионал. науч. конф. Киров, 18–20 октября. 1994 г. – Киров, 1994. С.221–223.
6 См.: Адамов В.В. Указ. соч. С.94.
7 См.: Радъко Ф. Указ. соч. С.111–125.
8 Подробно о состоянии промышленности и экономической политике на Урале в годы гражданской войны см.: Дмитриев Н.И. Промышленность Урала в период военной интервенции и гражданской войны (май 1918–1920 гг.): Дис. ... канд. ист. наук. – Свердловск, 1985; Никонова О.Ю. Социально-экономическая политика правительств "демократической контрреволюции" и диктатуры Колчака на Урале (1918–1919): Дис. ... канд. ист. наук. – Челябинск, 1996 и др.
9 См.: Дмитриев Н.И., Дмитриева Т.В. Обеспечение крупной промышленности Урала рабочей силой во второй половине 1919–1920 гг. // Экономика и социально-политическое развитие Урала в переходный период. С.76.
10 См.: Никонов О.Ю. Указ. соч. С.123, 128.
11 ГАПО. Ф.Р–746. Оп.2. Д.47. Л.16.
12 См.: Колчаковщина на Урале (1918–1919 гг.): Документы и материалы. – Свердловск, 1929. С.60.
13 См.: Очерки истории коммунистических организаций Урала. – Свердловск, 1971. T.I. C.361.
14 См.: История Урала. Т.2. С.151, 163.
15 См.: Голубцов В.С. Указ. соч. С.81–82.
16 Там же. С.134–135.
17 ЦГАОО РБ. Ф.П–22. Оп.5. Д.13. Л.25.
18 ОГАЧО. Ф.Р–380. Оп.1. Д.77. Л.ЗЗ.
19 ЦДНИОО. Ф.1. Оп.1. Д.293. Л.1.
20 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.429. Л.12.
21 См.: Гараев Г.Г. Борьба за обобщение промышленности на Урале в первые годы Советской власти // История СССР. 1984. №2. С.127.
22 Голубцов В.С. Указ. соч. С.221.
23 Подробно о реорганизации системы управления уральской промышленностью в конце 1917 – начале 1918 гг. см.: Абрамовский А.П. Указ.соч. С.10–35.
24 ЦДООСО. Ф.4. Оп.1. Д.6. Л.18.
25 Подробнее см.: Гараев Г.Г. Организация и совершенствование... С.100–135.
26 Дмитриев Н.И., Дмитриева Т. В. Указ. соч. С.79–80.
27 Подробнее см.: Голубцов B.C. Указ. соч. С.90–92.
28 Из истории гражданской войны. Т.З. – М., 1961. С.20. В апреле 1920 г. СНК принял новое положение о Ревсовете 1-й Трудовой армии, расширявшее его компетенцию до уровня главного координатора деятельности всех хозяйственных и военных учреждений области и руководителя восстановления экономики (См.: Голубцов B.C. Указ. соч. С.88).
29 См.: Дмитриев Н.И., Дмитриева Т.В. Указ. соч. С.80.
30 См.: Голубцов В.С. Указ. соч. С.88.
31 Подробнее см.: Гараев Г.Г. Организация и совершенствование... С.141–196.
32 См.: Голубцов В.С. Указ. соч. С.174, 203–205.
33 См.: Гараев Г.Г. Организация и совершенствование... С.167.
34 Уральский рабочий. 1922. 4 июня.
35 См.: Thompson E.P. The Moral Economy of the English Crowd in the 18(th) Century // Past and Present. 1971. P.76–136.
36 Подробнее см.: Hapcкий И.В. Русская провинциальная партийность: Политические объединения на Урале до 1917 г.: (К вопросу о демократической традиции в России). – Челябинск, 1995. Ч.2. С.218–233.
37 Подробнее см.: Altrichter H. Russland 1917: ein Land auf der Suche nach sich selbst. Paderborn. – Munchen–Wien–Zurich, 1997. S.291–297.
38 См.: Лисовский Н.К. 1917 год на Урале. – Челябинск, 1967. С.558.
39 Там же. С.557.
40 См.: Думы Урала. 1917. 24 мая; Пермский вестник Временного правительства. 1917. 26 мая; Быстрых Ф.П. Победа Великой Октябрьской социалистической революции на Урале // Вопросы истории. 1957. №8. С.26–35; История Урала в период капитализма. С.276.
41 Известия (Пермь). 1918. 10 декабря.
42 ГАРФ. Ф.5469. Оп.4. Д.52. Л.63; ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.127. Л.35, 51, 58об.; Д.344. Л.25об.; ЦДООСО. Ф.76. Оп.1. Д.70. Л.66, 111.
43 ГАНИОПДПО. Ф.557. Оп.2. Д.45. Л.105об.; ЦГАОО РБ. Ф.1. Оп.1. Д.551. Л.4; ЦДНИОО. Ф.1. Оп.1. Д.22. Л.40; Д.234. Л.80; ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.321. Л.85; Д.344. Д.82, 84об., 99об., 132; Д.449. Л.174, 118; Д.504. Л.73.
44 Голубцов В.С. Указ. соч. С.166.
45 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.499. Л.118.
46 ГАНИОПДПО. Ф.557. Оп.2. Д.45. Л.105об.; ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.499. Л.103.
47 См.: Быстрых Ф.П. Указ. соч. С.34, 35.
48 Колчаковщина на Урале. С. 11.
49 Там же. С. 12.
50 Подробнее см.: Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1922 гг. – М., 2001. С.255–261, 289–293, 342–350, 519–538.
51 ОГАЧО. Ф.1. Оп.1. Д.248. Л.99.
52 Голубцов B.C. Указ. соч. С.85, 86, 173.
53 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.344. Л.40об.
54 Там же.Л.83.
55 Там же. Л.130об.
56 Симков В.Д. Сейчас каждый рабочий учится // Рассказы уральцев о старой и новой жизни. – Свердловск, 1957. С.68.
57 Уральский рабочий. 1922. 13 июня.
58 Там же. 1920. 29 июня.
59 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.344. Л.47об. 98; Д.499. Л. 104; К коммунистическому производству! 1920. 1 июня; Голубцов В.С. Указ. соч. С.85, 165.
60 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.499. Л.118. По данным заведующего копями В.Ф.Воронова, удельный вес прогулов в рабочем времени был несколько выше, составляя в августе 1922 г. 19.5%, в сентябре – 16%, столько же – в первой декаде октября (Там же. Л.137об.).
61 Вятская правда. 1920. 2, 3 сентября.
62 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.344. Л.47об.
63 ГАНИОПДПО. Ф.557. Оп.1. Д.53. Л.111.
64 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.499. Л. 116 об.
65 См.: Голубцов B.C. Указ. соч. С.171–172.
66 См.: Метельский Н.М. Деревня Урала в условиях военного коммунизма. – Свердловск, 1991.
67 ОГАЧО. Ф.77. Оп.1. Д.116. Л.26, 27.
68 Там же. Д.344. Л.83.
69 Уральский рабочий. 1922. 14 июня.
РОССИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И КРАХ УРАЛЬСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ УПРАВЛЕНЧЕСКИХ РЕОРГАНИЗАЦИЙ
МИФ О СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ СОЗНАТЕЛЬНОСТИ,
ИЛИ ХАРАКТЕР РАБОЧЕГО ПРОТЕСТААРХАИЗАЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ РАБОЧИХ
ПРИМЕЧАНИЯ