 |
 |
|
|
{81}
НАРОД - собирательное понятие, затруднительное для определения, поскольку в него вкладывают различное содержание в соответствии с местом, временем и природой власти.
Греки и римляне, которые разбирались в качествах людей, придавали народу большое значение. У них народ подавал свой голос при выборах важнейших магистратов, военачальников, при составлении проскрипций и устройстве триумфов, при распределении налогов, заключении мира или войны, словом, во всех делах, касавшихся главных интересов родины. Тот же самый народ тысячами посещал громадные театры Рима и Афин, чьими бледными подобиями являются наши театры, и его считали способным одобрить или освистать Софокла, Эврипида, Плавта и Теренция. Если мы взглянем на некоторые современные государства, то увидим, что в Англии народ выбирает своих представителей в палату общин и что Швеция имеет крестьянское сословие в национальных собраниях.
{82}
Некогда во Франции на народ смотрели как на наиболее полезную, наиболее ценную, а потому и наиболее уважаемую часть нации. Тогда полагали, что народ способен занимать место в генеральных штатах, и парламенты королевства отожествляли себя с народом. Взгляды изменились, и самый класс людей, составляющих народ, все более и более сужается. Некогда народ был главным сословием нации, лишь отделенным от сословия вельмож и дворян. Он включал в себя земледельцев, ремесленников, торговцев, финансистов, ученых и людей правосудия. Однако человек большого ума, написавший около двадцати лет назад труд о природе народа1, считает, что ныне эта часть нации ограничивается рабочими и земледельцами. Рассмотрим его рассуждения на эту тему, тем более что они полны образов и сцен, доказывающих его систему. Люди правосудия, говорит он, отделились от класса народа, аноблируясь без помощи шпаги. Ученые люди вслед за Горацием видят в народе невежду. Было бы неучтивым называть народом тех, кто занят искусством, или оставлять в классе народа тех ремесленников, а лучше сказать, тонких артистов, которые делают предметы роскоши; руки, которые божественно отделывают экипаж, которые в совершенстве оправляют бриллиант, которые превосходно направляют моду, - такие руки вовсе не похожи на руки народа. Остережемся также смешивать с народом торговцев с тех пор, как дворянство может быть приобретено торговлей; финансисты взлетели так высоко, что очутились рядом с вельможами королевства. Они втерлись к ним и смешались с ними, заключая браки с дворянами, они их содержат, поддерживают и вытаскивают из нищеты. Достаточно сравнить жизнь людей этого ранга с жизнью народа, чтобы еще лучше понять, сколь нелепо смешивать их с народом.
В жилищах финансистов роскошные потолки, их одежда заткана золотом и шелком; они вдыхают ароматы, их аппетит удовлетворяется искусством поваров, а когда отдых сменяет их праздность, они небрежно засыпают на перине. Ничто не ускользнет от этих богатых и любознательных людей - ни цветы Италии, ни бразильские попугаи, ни набивные ткани Мосула, ни китайские безделушки, ни фарфор из Саксонии, Севра и Японии. Посмотрите на их городские и сельские дворцы, изысканную одежду, элегантную мебель и легкие экипажи - чувствуется ли во всем этом народ? Такой человек, добывший себе фортуну посредством денег, благородно съедает за один обед пищу сотни семей из народа, без конца меняет развлечения, увеличивая лоск, и улучшает блеск с помощью ремесленников, дает балы и новые названия своим экипажам. Его сын сегодня велит рьяному кучеру пугать прохожих, а завтра сам наряжается кучером, чтобы рассмешить их.
Итак, в массе народа остаются лишь рабочие и земледельцы. Я наблюдаю их образ жизни с сочувствием; обнаруживаю, что этот рабочий живет либо под соломенной кровлей, либо в тех лачугах, которые представляют ему наши города, нуждающиеся в его силе. Он встает вместе с солнцем и, не обращая внимания на улыбки фортуны, надевает свое платье, одинаковое для всех сезонов, копает наши рудники и каменоломни, осушает наши {83} болота, чистит наши улицы, строит наши дома, изготовляет нашу мебель; когда он почувствует голод, ему сгодится все, и когда кончается день, он тяжело засыпает в объятиях усталости.
Другой человек из народа - земледелец - до зари поглощен посевом на нашей земле, пахотой на наших полях, орошением в наших садах. Он терпит жар, стужу, высокомерие вельмож, заносчивость богатых, разбой откупщиков и грабеж их приказчиков, а также потравы диких зверей, которых он не может прогнать со своих созревших полей в угоду прихотям власть имущих. Он неприхотлив, справедлив, верен, религиозен, невзирая на то, выгодно ему это или нет. Лука женится на Колетте потому, что он ее любит, Колетта вскармливает своим молоком детей, не зная цены прохладе и отдыху. Они растят своих детей, и Лука пашет и учит их возделывать землю. Умирая, он делит свое поле поровну между ними; если бы Лука не был человеком из народа, он оставил бы его целиком старшему сыну. Таков облик людей, которые составляют то, что мы называем народом, и которые всегда составляют самую многочисленную и самую необходимую часть нации.
Кто бы мог подумать, что и в наши дни посмеют выдвигать то правило позорной политики, по которому такие люди не должны иметь достатка, если надо, чтобы они были умелыми и покорными? Если бы эти мнимые политики, эти добрые гении, полные гуманности, немного попутешествовали, они бы увидели, что предприимчивость в любом деле увеличивается лишь в тех странах, где маленькие люди живут в достатке, и что нигде какие бы то ни было работы не достигают такого совершенства, как там. Разумеется, если бы внезапно исчезли все налоги, то люди, отягощенные вечной нуждой, на время оставили бы работу, однако (если отвлечься от существенной перемены в народе и чрезмерности этого предположения) вовсе не достатку надо приписать такое мгновение лени, а предшествующей ему переобремененности. Те же самые люди, преодолев порыв неожиданной радости, вскоре почувствуют необходимость трудиться, чтобы жить, а естественное желание лучшего существования сделает их более активными.
Напротив, никогда не бывало и никогда не будет, чтобы люди применяли всю свою силу и всю свою ловкость, если они привыкли видеть, как налоги поглощают плоды новых усилий, которые они могли бы сделать; и они ограничиваются без всякого сожаления поддержанием постоянно угасающей жизни.
Что касается покорности, то несправедливо так клеветать на бесконечное множество простодушных людей; ибо короли никогда не имели более верных подданных и, смею сказать, лучших друзей. В этом сословии, вероятно, больше явной любви, чем во всех других, не потому, что оно бедно, но потому, что, несмотря на свое невежество, оно хорошо знает, что власть и защита государя - единственные гарантии его безопасности и благополучия; потому, наконец, что вместе с естественным уважением малых к великим и с особой приязнью нашей нации к особе короля у них нет надежд на иные блага. Ни в какой истории не встретишь ни единой {84} черты, которая доказывала бы, что благополучие, достигнутое трудом народа, уменьшило бы его покорность. Закончим тем, что Генрих IV был прав, желая, чтобы его народ жил в достатке, и обещая заботиться о том, чтобы каждому земледельцу иметь жирного гуся в своем котелке2.
Дайте в руки народу много денег, и в соответствующей пропорции часть их, о коей никто не пожалеет, притечет в государственную казну. Но отрывать силой у него деньги, которые доставил ему его тяжелый труд и его предприимчивость, - это значит лишать государство собственного благосостояния и собственных ресурсов.
Народ (Peuple), т. 12, 1765.
Автор - Л. де Жокур.
1 Имеется в виду сочинение аббата Куайе (см. прим. 2 к ст. "Родина").
2 См. прим. 40 к ст. "История".
Выверено по изданию: История в Энциклопедии Дидро и д'Аламбера. Перевод и примечания Н.В.Ревуненковой.
