СТР.
В последнем моем письме я обещал рассказать об одном 369
"Счастливом уголке", где крестьяне живут хорошо, где за последние
десять лет положение крестьян много улучшилось, где даже в
нынешний бедственный, голодный год, когда еще до Николы цена ржи
поднялась до 14 руб. за четверть, крестьяне не бедствуют и не
будут бедствовать. Большинство этих крестьян просидит на "своем"
хлебе до "нови", а те, у которых "своего" хлеба не хватит, найдут
денег для покупки хлеба, не закабаляя себя на летние работы. Этот
"Счастливый уголок" - несколько деревень около с.Батищева, из
которого вот уже десять лет я пишу вам мои письма.
До cих пор я очень мало говорил о положении здешних
крестьян, но вcе-таки из предыдущих моих пиcем вы могли видеть,
что положение это было незавидное. Но вот прошло десять лет, и
положение крестьян в "Счастливом уголке" заметно изменилось к
лучшему, а если какие-нибудь особенные обстоятельства не
попрепятствуют, то есть надежда, что оно все будет улучшаться.
Район "Счастливого уголка" не велик - это каких-нибудь восемь,
десять деревень. Не далеко нужно проехать, верст десять, чтобы
встретить деревни, где положение мужика совсем иное, где мужик
бедствует, запродается на летнюю работу с ранней зимы, бросает
землю, нанимается в батраки, идет на заработки.
Я говорил в прошлом письме, что я недостаточно научен, чтобы
говорить вообще о положении крестьян в России и даже о положении 370
их в Смоленской губернии. Я говорю только о том, что доподлинно
знаю, а в настоящем письме говорю о положении крестьян в
"Счастливом уголке"; в каких-нибудь восьми, десяти деревнях. Эти
деревни я знаю хорошо, лично знаю в них всех крестьян, их
семейное и хозяйственное положение.
Но к чему говорить о каких-нибудь восьми, десяти деревнях,
которые составляют каплю в море бедствующего крестьянства? Какой
интерес может представить то обстоятельство, что в каких-нибудь
восьми, десяти деревнях какого-то "Счастливого уголка" положение
крестьян за последние десять лет улучшилось?
Не говоря уже о том, что если бы во многих местах России
были произведены местными людьми, близко и лично знакомыми с
крестьянами, точные исследования их положения, то эти
исследования в сумме дали бы отличный материал для общих выводов,
- я думаю, что и частное, единичное исследование может иметь
интерес, если только уяснены причины, от чего зависит в данном
случае то или другое положение крестьян.
Прожив в "Счастливом уголке" десять лет и притом не внешним
только наблюдателем, а лично ведущим свое дело хозяином, который
неминуемо должен был войти в близкие соотношения с окрестными
крестьянами, я изучил их положение в данном месте и не только
могу сказать, улучшилось или ухудшилось это положение за десять
лет и в чем именно, но могу также сказать, отчего это произошло.
Весь интерес, по-моему, и заключается в уяснении причин, влиявших
на изменение положения, потому что такие же причины должны иметь
влияние и в других местах.
Говорю прямо, в "Счастливом уголке" положение крестьян за
последние десять лет улучшилось, много улучшилось, неизмеримо
улучшилось. Но прежде всего поговорим о том, что понимать под
выражением "улучшилось" и чем измеряется это улучшение.
Если кто-нибудь, не знакомый с мужиком и деревней, вдруг
будет перенесен из Петербурга в избу крестьянина "Счастливого
уголка", и не то, чтобы в избу средственного крестьянина, а даже
в избу "богача", то он будет поражен всей обстановкой и придет в
ужас от бедственного положения этого "богача". Темная, с
закоптелыми стенами (потому что светится лучиной) изба. Тяжелый
воздух, потому что печь закрыта рано и в ней стоит варево, серые
щи с салом, и крупник либо картошка. Под нарами у печки теленок,
ягнята, поросенок, от которых идет дух. Дети в грязных
рубашонках, босиком, без штанов, смрадная люлька на зыбке, полное
отсутствие какого-либо комфорта, характеризующего даже самого
беднейшего интеллигентного человека. Все это поразит незнакомого
с деревней человека, особенно петербуржца, но не мало удивит его
и то, когда он, зайдя в избу, чтобы нанять лошадей до ближайшего
полустанка, отстоящего всего на шесть верст, услышит от мужика:
"Не, не поеду, вишь, какая ростепель, мокроть на дороге,
поспрошай в другом дворе, може кто и поедет, а я не поеду".
Бедная обстановка мужицкой избы и это нежелание ехать в 371
дурную погоду за шесть верст обыкновенно очень удивляют людей, не
знающих деревни. Судить по обстановке о положении и
состоятельности земельного мужика, даже купца, живущего
по-русски, торгующего русским товаром, никак нельзя, в
особенности если брать мерилом ту обстановку, в какой живут
интеллигентные люди. Конечно, и по обстановке можно судить о
зажиточности мужика, но только по обстановке хозяйственной или,
лучше сказать, по обстановке в смысле тех орудий, которые служат
для ведения дела и для расширения его. Как о зажиточности
мужика-кулака, занимающегося ростовщичеством, можно судить по
количеству денег, какое он пускает в оборот, так о зажиточности
земельного крестьянина, занимающегося землей, хозяйством, можно
судить по количеству и качеству имеющихся у него лошадей и скота,
по количеству имеющегося в запасе хлеба, по исправности сбруи,
орудий. Но главное, самое верное средство для определения
положения земельных крестьян известной местности - это знать,
насколько крестьяне обязываются чужими работами, например, на
помещика, в летнее время, самое важное для хозяйства. Чтобы
правильно судить о положении мужика, о его благосостоянии, о
достаточности или недостаточности его надела, больше всего
необходимо обращать внимание на время, в какое мужик нанимается
на чужую работу. Благосостояние мужика - в земле, в хозяйстве, и
если он должен продавать свою летнюю работу в ущерб своему
хозяйству, то это дурной признак. Человек из интеллигентного
класса, не понимающий хозяйства, может часто судить о деле
совершенно ошибочно, не принимая в расчет значения времени в
хозяйстве: в иную пору мужик нанимается на чужую работу за рубль
в день только из бедности, в другую пору и богатый охотно
работает за полтинник в день. Это нужно понимать, и этого очень
часто не понимают. От этого и происходит, что летняя работа,
которую может дать помещик, ведущий свое хозяйство,
мужику-хозяину невыгодна, а зимняя работа, которую дает
лесоторговец, мужику, напротив, выгодна. Только человек, не
понимающий дела или недобросовестный, может упрекать мужиков в
лености, нерадении, если они не идут к помещику косить, например,
за 75 копеек в день; только человек, не понимающий дела, может
думать, что он - благодетель крестьян, что он их кормит, дает им
заработки, если он их нанимает на летние страдные работы.
Если я говорю, что благосостояние крестьян "Счастливого
уголка" за последние десять лет улучшилось, то потому именно, что
вижу уменьшение для них необходимости обязываться на летние
работы у помещиков.
В наших местах крестьянин считается богатым, когда у него
хватает своего хлеба до "нови". Такой крестьянин уже не нуждается
в продаже своего летнего труда помещику, может все лето работать
на себя, а следовательно, будет богатеть, и скоро у него станет 372
хватать хлеба не только до "нови", но и за "новь". И тогда он не
только не будет запродавать свою летнюю работу, но еще будет
покупать работу мужика бедного, каких не в дальнем расстоянии от
"Счастливого уголка" множество. Если у крестьянина хватает своего
хлеба до "нови" и ему не нужно прикупать, то он обеспечен, потому
что подати выплатит продажею пеньки, льна, льняного и конопляного
семени, лишней скотины и зимним заработком; если же к тому есть
еще возможность заарендовать земли у помещика для посева льна или
хлеба, то крестьянин богатеет быстро.
Затем степень зажиточности уже определяется тем временем,
когда крестьянин начинает покупать хлеб: "до рождества, до
масленой, после святой, только перед "новью". Чем позднее он
начинает покупать хлеб, тем зажиточность его выше, тем скорее он
может обойтись теми деньгами, которые заработает на стороне
зимою, осенью, весною, тем менее он обязывается летними работами
у помещика. Чем ранее мужик приест свой хлеб, чем ранее он
вычхается, по выражению старост и приказчиков, тем легче его
закабалить на летнюю страдную работу, тем легче надеть ему на шею
хомут, ввести его в оглобли.
В течение десяти лет, что я занимаюсь хозяйством, я только
один раз продал свою рожь гуртом на винокуренный завод,
обыкновенно же всю рожь я запродаю на месте окрестным крестьянам.
Так как рожь моя отличного качества, хорошо отделана, чиста и
тяжеловесна, то крестьяне прежде всего берут рожь у меня и тогда
только едут покупать рожь в город, когда у меня все распродано.
Продавая рожь по мелочам крестьянам в течение десяти лет, я
аккуратно записывал, почем продавал рожь, кому и когда, так что
по этим десятилетним записям я могу судить, когда кто из
окрестных крестьян начинал покупать хлеб, сколько покупал, по
какой цене, покупал ли на деньги или брал под работу и под какую
именно: зимнюю или летнюю. Так как ближайшим соседним крестьянам
нет никакого расчета брать хлеб где-либо помимо меня, то мои
записи представляют расходные книги соседних крестьян и дают
прекрасный материал для суждения о положении этих крестьян за
последние десять лет, восполняемый близким, личным знакомством с
этими покупателями моего хлеба и вместе с тем производителями
его, так как работы в имении производятся тоже большею частью
соседними крестьянами.
Десять лет тому назад в деревнях описываемого "Счастливого
уголка" было очень мало "богачей", то есть таких крестьян, у
которых своего хлеба хватало до "нови", не более как по одному
"богачу" на деревню, да и то даже у богачей хватало своего хлеба
только в урожайные годы, при неурожае же и богачи прикупали.
Нужно еще заметить к тому, что тогдашние богачи все были кулаки,
имевшие деньги или исстари, или добытые каким-нибудь нечистым
способом. За исключением этих богачей-кулаков все остальные
крестьяне покупали хлеб, и притом лишь немногие начинали покупать 373
хлеб только перед "новью", большинство покупало с великого поста,
много таких, что покупали с рождества, наконец, много было таких,
что всю зиму посылали детей в "кусочки". В моих первых письмах
"Из деревни" об этой бесхлебице у местных крестьян и об
"кусочках" рассказано довольно подробно.
В настоящее время дело находится в совершенно другом
положении. В одной из деревень последние два года уже все были
богачи, то есть никто хлеба не покупал, у всех хватало хлеба до
"нови", хватит и в нынешнем году. В этой деревне есть уже
несколько таких дворов, которые нынче далеко за "новь" просидят с
прошлогодним, старым хлебом, до сих пор "нови" еще не кушали,
следовательно, могут продать часть нынешнего хлеба или раздавать
его под работы. В других деревнях почти наполовину "богачей",
которые просидят со своим хлебом до "нови", а остальные станут
покупать хлеб только перед "новью" и будут иметь для этого
достаточно денег из зимного заработка, так что не будут вынуждены
из-за хлеба закабаляться на летнюю работу. Разумеется, есть и
теперь в этих деревнях несколько бедняков, которые должны
покупать хлеб с рождества - о безземельных я не говорю - и при
нынешней дороговизне хлеба вынуждены будут посылать зимой детей
"в кусочки", но и тут все-таки будет разница против прежних лет в
том, что дети эти не пойдут далеко, а будут побираться в своей
деревне и много-много сходят в соседние деревни. Таких бедных
дворов в "Счастливом уголке" стало очень мало, они все наперечет,
подобно тому, как прежде наперечет были дворы богачей. Бедность
этих дворов зависит или от того, что хозяин недоумок, плошак, не
хозяйственный человек, или от каких-нибудь случайных особенных
причин, например, от того, что хозяин-работник - один, а детей
маленьких много, мало рабочих рук, много ртов, от того, что
хозяин плошак, старший сын, умный, пошел в солдаты, а оставшийся
дома младший плох.
Не стало такой нужды в хлебе, как было прежде, десять лет
тому назад, не стало той нужды в деньгах, когда нужно платить
подати, потому что явилась возможность вырученные от продажи
пеньки, льна, скота деньги, которые прежде шли на покупку хлеба,
обращать для уплаты податей. В "Счастливом уголке" подати не
залегают, недоимок нет, ни о порках, ни о продаже скота за подати
не слыхать, между тем, как в другой части той же волости -
повторяю, "Счастливый уголок" небольшой район из восьми, десяти
деревень - постоянные недоимки, продажа скота и пр.
В 1878 году у нас был хороший урожай. В 1879 году урожай
тоже был удовлетворительный, хлеба крестьянам приходилось
прикупать мало, заработки зимой были хорошие. Цены на хлеб в
начале 1879 года были невысокие, а к осени, хотя и стали
подыматься, но так как это происходило не столько от неурожая,
сколько от сильного требования, то и на другие продукты, 374
например, на скот, цены были высокие. К тому же урожай трав в
1879 году был превосходный, корму наготовили пропасть. В
нынешнем, 1880 году урожай хлеба тоже недурной, по крайней мере,
в "Счастливом уголке", к тому же есть запасы старого хлеба, и
хотя на траву урожай очень плох, но крестьяне все-таки
продержатся соломой и хлебом и не будут продавать за бесценок ни
скот, ни труд, как это делают крестьяне других местностей.
В "Счастливом уголке" крестьяне и нынче будут есть чистый
ржаной хлеб, тогда как в других местах уже теперь едят хлеб с
ячменем, овсом, картофелем, какой-то бараболей, мякиной, а инде,
если нет хлеба, могут есть говядину, потому что там, где нет
хлеба, говядина дешевле ржаной муки. Да, могут есть говядину,
даже разумная "Земледельческая газета" советует есть говядину или
баранину. В самом деле, в "Земледельческой газете", 1880 г.
стр.749, читаем: "одним из очень хороших средств замены, если не
сполна, то отчасти, ржаного хлеба служит усиление потребления
мясной пищи и именно баранины". "Земледельческая газета" советует
поэтому "в тех местностях Поволжья, где картофель дешев, обратить
особенное внимание на баранину". Что значит ученье, как
подумаешь! Нет у тебя хлеба - ешь баранину. Мужик-то, дурак,
тащит скот на продажу, продает за бесценок, на вырученные деньги
покупает ржаную муку, мешает ее с овсяной, с ячной, с мякиной,
чтобы только иметь хоть какой-нибудь хлеб, не знает, осел, что
мясная пища, именно баранина, есть хорошее средство замены
ржаного хлеба!
Конечно, нет хлеба - следует есть баранину и благодарить
ученых агрономов "Земледельческой газеты" за хороший совет. Оно и
тем еще хорошо, что съедят скот, съедят баранов, мякины к весне
больше останется, будет из чего пушной хлебушко печь.
Великое дело наука, ученье. Агрономы "Земледельческой
газеты" вычислили даже, на основании научных данных, что
картофельный хлеб лучше, питательнее ржаного. Мужик считает
несчастьем то худолетье, когда нужно прибегать к картофельному
хлебу, а ученые агрономы, говорят, что такой хлеб даже лучше,
"что им не побрезгают даже за богатым столом". Один агроном даже
сам ест картофельный хлеб и детей своих им кормит
("Земледельческая газета", 1880 г., стр.752, статья Малышева). С
чем и поздравляем! Советуем попробовать хлеб с конопляной жмакой,
льняной мякиной, гнилым деревом (возьмут гнилую колоду, высушат,
растолкут и прибавляют в муку), может, тоже вкусен покажется. А
как бы поднялся наш кредитный рубль, если бы народ ел гнилое
дерево, а рожь можно было бы всю отправлять за границу на
продажу!
Нет, у нас в "Счастливом уголке" крестьяне не дошли до
такого несчастья, чтобы есть картофельный хлеб - пусть его ученые
агрономы "Земледельческой газеты" кушают! Едят у нас и в нынешнем
бедственном году кислый ржаной хлеб, едят, разумеется, картошку с 375
конопляным маслом, едят и баранину, но последнюю не для замены
хлеба, а как роскошное блюдо в праздник.
Не имея нужды в деньгах для покупки хлеба, удовлетворяя свои
потребности в деньгах - подати, попу, вино, деготь, соль -
продажею пеньки, льна, лишней скотины, крестьяне "Счастливого
уголка" не нуждаются в продаже летнего труда, как это было
прежде, десять лет тому назад. Раз же крестьяне не нуждаются в
деньгах, чтобы запродавать свою летнюю работу, и работают летом
на себя, снимают за деньги или исполу покосы, арендуют землю под
лен и хлеб, они быстро заправляются, богатеют, потому что не
только получают деньги за проданные продукты - лен, скот, семя, -
но, имея много корму, держат более скота, получают более навоза,
которым и удобряют свои наделы.
Конечно, и теперь, как десять лет тому назад, в "Счастливом
уголке" есть крестьяне, которые бедствуют, не имеют хлеба, с
ранней зимы запродают свой летний труд, но такие считаются
единицами, тогда как прежде большинство было в таком положении.
Десять лет тому назад и в "Счастливом уголке", несмотря на то,
что было еще много помещиков, ведущих хозяйство, - лучше сказать,
именно, потому что было много помещиков, - несмотря на то, что
всюду требовалась летняя крестьянская работа, крестьяне работали
круги за 25 рублей. То есть за 25 рублей крестьянин обрабатывал у
помещика круг, или три хозяйственных (3200 кв.саж.) десятины -
паровую, яровую, ржаную - и производил на них все работы, включая
и молотьбу. Значит, посеет и всыплет хлеб в закром за 25 рублей
от круга. За 28 рублей работали круги из четырех десятин -
паровая, яровая, ржаная и десятина покоса. Работа была дешевле
пареной репы. Получая 25 рублей за круг, крестьянин получает за
день работы, на своих харчах, со своими орудиями, не более 15
копеек. Что же как не крайняя нужда в деньгах для покупки хлеба и
уплаты податей, может побудить продать свою летнюю работу за
такую ничтожную плату! Та же причина, по какой теперь продается
за бесценок скотина, влияет и на дешевизну труда: деньги нужны,
чтобы не умереть с голоду, а потому, за что ни продать, лишь бы
продать, получить деньги и купить хлеба. Прежде работать круги
крестьяне брались не из-за того только, чтобы иметь выгон для
скота - это еще другое дело, на это идут и богатые мужики, - но
именно из-за денег, чтобы получить зимою вперед денег. Тогда
землю на обработку можно было сдать не только огульно, известное
число кругов, соседней деревне, но и отдельно по кружкам
крестьянам дальних деревень. Не имея зимою денег на хлеб,
крестьянин метался из угла в угол, брал кружок у одного помещика,
брал у другого, и потом целое лето разрывался на работе то туда,
то сюда, не имея возможности вовремя обработать свою ниву. Я,
между прочим, рассказал об этом давно, в одном из своих писем.
За последние десять лет, мало-помалу, все это изменилось в 376
"Счастливом уголке". С каждым годом сдать круги становилось все
труднее, и теперь здесь уже нет крестьян, которые брали бы круги
из-за денег. Если некоторые деревни работают у помещиков круги,
то только для того, чтобы иметь выгон, если этот выгон они не
могут нанять за деньги.
Цены за круги последние годы повысились; круги берут без
молотьбы и покоса, а главное, берут неохотно. Каждая деревня
старается взять как можно менее кругов - лишь бы только выгон
получить, каждый хозяин тоже старается, чтобы на его долю
пришлось как можно менее.
Прежде, когда крестьяне брали круги из-за денег, богачи
работали менее, а главную массу работали бедняки, которым нужны
деньги. Теперь же, когда крестьяне берут круги только из-за
выгонов и никто уже не льстится на плату, не нужен был бы выгон,
ни за двойную плату, ни за какую бы не работали, стали делить
работу по количеству лошадей и скота, так что богачу, который
имеет много животин, наваливают и больше работы.
То же самое, что относительно кругов, сделалось правилом и
относительно всяких страдных работ. На всякие зимние работы, на
многие весенние и осенние, крестьяне идут охотно, но на летние
страдные - нет. Несколько лет тому назад уже с рождества являлось
много охотников брать покос подесятинно с платою четыре рубля за
уборку хозяйственной десятины луга или клевера, точно так же
брали жнитво ржи, овса, выборку льна и пр., только бы деньги
вперед зимой получить. Но в настоящее время уже редко-редко кто
из крестьян "Счастливого уголка" возьмет убрать десятину луга или
скосить десятину клевера за деньги, между тем, как убирать из
части все луга разбирают нарасхват.
То же и относительно батраков, поденщиц. Бывало около
"Алдакей" (1 марта - Евдокии), когда начинают выбивать подати,
ежедневно только и слышишь:
- Мужик из Д. пришел.
- Что тебе?
- Хлебца нетути, укусить нечего, нет ли работки какой?
- Нет, работы нет.
А теперь, в кои веки придет какой-нибудь унылый, лядащий
Филимон, попросит денег под уборку десятины покоса. Между тем
прежде во всех окрестных помещичьих хозяйствах велось хозяйство,
всюду нужно было много рабочих рук, нужны были поденщики, жнеи,
косцы, работы было пропасть, и всю эту работу выполняли окрестные
крестьяне и получали деньги. И, несмотря на массу даваемой
помещичьими хозяйствами работы, крестьяне были бедны, вечно
нуждались, хотя хлеб был дешев (8 рублей за четверть тогда была
дорогая цена, а теперь 14 рублей), недоимок было пропасть. Не
споры, должно быть, помещичьи денежки.
Теперь же многие помещичьи хозяйства вовсе прикрыты,
следовательно, работ не требуется, да и не нужны они никому,
никто из крестьян этих работ не ищет, никто в них не нуждается. А 377
между тем крестьяне разбогатели. Где прежде было в деревне
20 лошадей, там теперь 50, где было 40 коров - теперь 60. Кому не
хватит своего хлеба, тот, не затрудняясь, прикупает по 14 рублей
за четверть и подати уплачивает исправно.
Прежде работали в помещичьих хозяйствах и бедствовали, вечно
искали работы, денег, хлеба. Теперь работают в своих хозяйствах,
снимают у помещиков земли и богатеют. Правду говорит мужицкая
поговорка: "бог труды любит", "бог больше подаст, чем богач".
Прежде, несмотря на то, что во всех имениях велось хозяйство
и, следовательно, требовалась работа, не было отбоя от желающих
продать свой летний труд и в то же время множество молодежи шло в
Москву на заработки. Молодые ребята из многих дворов жили тогда в
Москве на заработках из года в год, и зиму и лето, присылали из
Москвы порядочно денег, а дворы все-таки были пусты - ни скота,
ни коней. Остающиеся дома хозяева были вечно в долгах,
пьянствовали. Теперь никто в Москву надолго не ходит. "Зачем в
Москву ходить, - говорят мужики, - у нас и тут теперь Москва,
работай только, не ленись! Еще больше, чем в Москве,
заработаешь".
Теперь, если кто из молодежи идет в Москву, то разве только
на зиму, свет увидать, людей посмотреть, пообтесаться,
приодеться, на своей воле пожить. Ходившие прежде в Москву,
вернувшись домой, засели за хозяйство, вплотную взялись за землю,
старики отошли на второй план, перестали пьянствовать - молодежь
не дозволяет, - сделались полезными членами дворов. "Есть старик
во дворе - убил бы, нет старика - купил бы". Перестали ходить в
Москву на заработки, занялись землей, и дворы стали богатеть.
Заметно уменьшилось пьянство в "Счастливом уголке", несмотря
на то, что, вследствие уменьшения кабаков от возвышения цен на
патенты, сильно распространена тайная продажа водки, которая есть
во всех деревнях. Конечно, и теперь крестьяне гуляют на свадьбах,
в общественные праздники, гуляют здорово, пьют много, больше,
может быть, чем прежде, но отошли праздники - кончилась гульня, и
пьянства нет. Нет пьянства. Куда девалась страсть к пьянству!
Пьяницы сделались степенными мужиками, многие вовсе даже
перестали пить. Встретить не в свадебный или не в
общественно-праздничный день пьяного мужика не то что в будни, но
даже в воскресенье - необыкновенная редкость. Гораздо чаще можно
встретить пьяного попа, дьячка или урядника, чем пьяного мужика.
Вместе с уменьшением пьянства сильно развилась между
крестьянами страсть к охоте. Чуть не все молодые люди - охотники,
чуть не все имеют ружья, кое-где можно увидать и гончую собаку. В
воскресенье, в праздник молодежь отправляется на охоту за
рябчиками, тетеревами, зайцами.
Заметно также увеличивается стремление к образованию, к
грамотности. Когда была мода на разведение грамотности, вскоре
после "Положения", и у нас была при волости школа, но в эту школу
приходилось собирать ребят насильно, отцы не хотели отдавать
детей в школу, считали отбывание школы повинностью. Неохотно
отдавали отцы детей в школу, неохотно шли и дети, да и до школы
ли было, когда ребята зимой ходили в "кусочки"? Потом волостная
школа, не знаю почему - мода должно быть прошла, - была закрыта.
Позднее была открыта школа при селе, но и то для поповского сына,
чтобы ему в солдаты не идти, говорили мужики, учеников же в школе
было мало. В последние же годы стремление к грамотности стало
сильно развиваться. Не только отцы хотят, чтобы их дети учились,
но и сами дети хотят учиться. Ребята зимою сами просят, чтобы их
поучили грамоте, да не только ребята, а и взрослые молодцы: день
работают, а вечером учатся грамоте. Даже школы свои у крестьян по
деревням появились. Подговорят хозяева какого-нибудь грамотея-
учителя, наймут у бобылки изобку - вот и школа. Ученье начинается
с декабря и продолжается до святой. Учитель из отставных солдат,
заштатных дьячков, бывших дворовых и тому подобных грамотеев,
получает за каждого ученика по рублю в зиму и содержание.
Относительно содержания учителя родители учеников соблюдают
очередь. Во дворе, в котором находится один ученик, учитель
живет, например, три дня, там же, где два ученика, - шесть дней
и т.д., подобно тому, как деревенский пастух. Изба для школы
нанимается родителями сообща, дрова для отопления доставляются по
очереди, учебные книги, бумага, грифельные доски покупаются
родителями.
Эти мужицкие школы служат примером того, что если является в
чем потребность, то народ сумеет устроить то, что ему нужно.
Потребовалась грамотность, и вот мужики устроили свои школы,
завели своих учителей, подобно тому, как имеют своих коновалов,
своих повитух, своих лекарей, своих швецов, шерстобитов,
волночесов, трещеточников, живописцев, певцов и т.п.
Плохи, конечно, эти школы, плохи учителя, не скоро в них
выучиваются дети даже плохой грамоте, но важно то, что это свои,
мужицкие школы. Главное дело, что эта школа близко, что она у
себя в деревне, что она своя, что учитель свой человек, не
белоручка, не барин, не прихотник, ест то же, что и мужик, спит,
как и мужик. Важно, что учитель учит тут в деревне, подобно тому,
как для баб важно, что есть в деревне своя повитуха. Положим, в
земской школе учат лучше, но где она эта земская школа? - За
десять верст где-нибудь! Положим, что земская акушерка лучше
простой повитухи, но где она эта земская акушерка? А тут бабе
приспело время родить. Все дело интеллигентных людей состоит в
том, чтобы способствовать развитию этих мужицких учреждений,
поддерживать, наставлять этих мужицких учителей, повитух, дедов.
Необходима хорошая школа с хорошим учителем, но этот учитель 379
должен знать все мужицкие школы своего участка, помогать им,
направлять учителей. Необходима хорошая акушерка, но ее главное
дело должно сoстоять в том, чтобы она знала всех повитух своего
участка, направляла их, учила и сама являлась для помощи в
экстренных случаях. Таково же должно быть отношение ученого врача
ко всем фельдшерам, лекарям, знахарям, дедам, костоправам своего
участка. Трудно это, конечно, но гуманный, истинно образованный,
дельный, знающий человек не может не иметь здесь успеха. Вот это
было бы настоящее дело, и за него мужик сказал бы спасибо.
А между тем эти мужицкие школы составляют предмет опасения.
Как только проведает начальство, что в деревне завелась школа,
так ее разгоняют, гонят учителя, запрещают учить. Конечно,
пока-то еще начальство узнает о школе, пока еще волостной
соберется вызвать учителя и заказать ему, чтоб он не держал
школы, учитель все учит да учит, а там, смотришь, святая близко,
все равно ученье кончается. На следующую зиму опять "ученье
грамоте" заводится, тот же или другой учитель учит, иную зиму так
и сойдет, начальство не узнает, а запретит, так опять кое-как до
святой дотянется, а там осенью опять заводится школа, и так без
конца. Запрещения начальства школы окончательно не уничтожают -
так или иначе ребята грамоте учатся, - но, само собою, они служат
помехой мужицкой школе. Если бы не запрещали эту свободную
мужицкую школу, если бы не запрещали учить кому вздумается, то
это принесло бы большую пользу народному образованию.
Мне как-то случилось разговориться об этих мужицких школах с
одним умным мужиком - это был швец, который у меня в доме шил на
меня и детей полушубки. Мужик спрашивал, почему разгоняют школы и
запрещают каждому желающему учить ребят грамоте. Я объяснил, что
это потому, вероятно, что если будет дозволено учить кому угодно,
то может попасться такой учитель, который будет научать ребят
чему-нибудь дурному.
- Чему же дурному может он научить?
Я затруднился объяснить. Сказать мужику, что в учителя может
попасть злонамеренный человек, который будет "потрясать", будет
говорить, что крестьяне обижены наделами и т.д. Но как же
отвечать таким образом мужику, который и без того надеется, что
царь прибавит мужикам землицы и уж прибавил бы, если бы не
помешали паны, студенты и злонамеренные люди, которые бунтуют
против царя за то, что он освободил крестьян? Обо всех этих
вопросах мужик свободно говорит у себя дома при детях, на
сельских сходках, и никакой злонамеренный человек ничего нового
по этим вопросам ребятам не скажет.
- Может, против бога будет что говорить ребятам, - наконец
сказал я.
Мужик посмотрел на меня с недоумением.
- Против царя, может...
- Как это возможно! Да если же учитель начнет учить моего 380
детенка чему-нибудь пустому, разве я этого не увижу, разве я
потерплю! Нет, не то, должно быть! Я думаю, что оттого запрещают
грамоте учиться, что боятся; как научатся, дескать, мужики
грамоте, так права свои узнают, права, какие им царь дает - вот
что!
А какое бы громадное значение имело предоставление полной
свободы всем и каждому учить ребят грамоте и заводить школы! Как
бы подвинулось в народе образование, в котором оно так нуждается!
Для того, чтобы конкурировать с американцами, нужно не пути
сообщения устроить, а дать народу образование, знание, а для
этого нужно только не мешать ему устраивать свои школы, учиться
свободно, чему он хочет, у кого хочет. Только люди, совершенно не
знающие мужика, могут опасаться каких-то злонамеренных людей, а
между тем именно эти опасения и высказываются по поводу
нелегальных мужицких школ.
Народу нужны образованные учителя, лекаря, ветеринары,
акушерки, знающие сельские хозяева, механики, инженеры, но только
не казенные. Дела для образованных, интеллигентных людей в народе
много. Ступайте в деревню, и если вы будете учить попросту, без
казенных затей, у себя в доме или у мужика в избе, то у вас не
будет отбою от ребят, желающих научиться грамоте, просветиться
светом науки. Если вы доктор или акушерка - у вас не будет
недостатка в практике, страждущих много, помощи искать не у кого.
Если вы хозяин, знающий и толковый и работаете землю сами, то и к
вам придут за советом. Садитесь на землю и не опасайтесь, что вам
нечего будет делать среди мужиков. Дела не оберетесь, дела
пропасть.
Итак, увеличение урожаев хлеба, уменьшение необходимости
продавать свой летний труд, увеличение возможности работать летом
на себя, уменьшение отхода на заработки, усиление стремления к
хозяйству, к земле, уменьшение стремления бросать землю и идти в
батраки, уменьшение пьянства, стремление к грамотности - вот что
доказывает, что положение крестьян в "Счастливом уголке"
улучшилось за последние десять лет. Посмотрим же теперь, от чего
зависит это улучшение.
Первая общая причина - это увеличение урожаев хлеба на
крестьянских наделах, вследствие постоянного усиленного удобрения
и происходящего от того улучшения, удобрения, утучнения надельной
земли.
Урожаи хлебов на крестьянских наделах возвышаются год от
году. Это говорят сами крестьяне. Хлеба у крестьян стали родиться
гораздо лучше, не только сравнительно с тем, как родились до
"Положения", при крепостном праве, но и сравнительно с тем, как
они родились десять лет тому назад. В "Счастливом уголке" это
возвышение урожаев совершилось на моих глазах за последние десять
лет. Произошло это, без сомнения, от улучшения пахотных земель
крестьянских наделов, от усиленного удобрения, от лучшей 381
обработки, от употребления лучших, более чистых, семян ржи, без
костеря и сивца, от менее густых посевов. Если крестьянские хлеба
в чем и уступают теперь господским, то не потому чтобы
крестьянские земли были более истощены, хуже удобрены, чем
панские, а потому, что они разделены на узкие нивки, которые и
удобряются, и обрабатываются каждым хозяином отдельно. Если бы
крестьянские земли и обрабатывались, и удобрялись сообща, не
нивками, а сплошь всеми хозяевами вместе, как обрабатываются
помещичьи земли, с дележом уже самого продукта, то урожаи хлебов
у крестьян были бы не ниже, чем у помещиков. С этим согласны и
сами крестьяне. Узкие нивки, обрабатываемые каждым хозяином
отдельно, препятствуют и хорошей обработке, и правильному
распределению навоза. При обработке земли сообща эти недостатки
уничтожились бы и урожаи были бы еще лучше.
Люди из интеллигентного класса, которые, научившись сами
работать, сядут на землю, образуют деревни из интеллигентных
людей и будут сообща вести хозяйство, сообща работать землю,
своим примером могут иметь большое значение для крестьянских
деревень, ибо крестьяне понимают, что работать сообща выгоднее.
Но как это сделать? - Это должны показать интеллигентные люди на
деле.
Что урожаи на крестьянских наделах увеличиваются, так это
совершенно естественно, потому что, вследствие удобрения, земля
постоянно улучшается. Что она должна улучшаться, так это ясно,
если вникнуть в систему крестьянского хозяйства.
В наших местах как помещики, так и крестьяне удобряют землю
навозом. Необходимость удобрения так вошла в сознание каждого,
что хозяин все свое внимание обращает на то, чтобы назапасить как
можно более навоза. "Навоз и у бога крадет", "Вози навоз, не
ленись, хоть богу не молись", "Где лишнее навозу колышко, там
лишняя хлеба коврижка", "Положишь каку, а вынешь папу". Но в то
время, как помещик, продавая хлеб и скот, сдавая с части покосы,
отдавая в аренду земли под лен и хлеб, истощает свои земли,
вследствие вывоза почвенных частиц (главное - фосфорнокислых
солей) с хлебом, скотом, сеном, крестьянин, напротив, приобретая
на стороне хлеб, сено и пр., улучшает, утучняет свою землю, ввозя
почвенные частицы извне.
У крестьянина часть земли находится под усадьбой, огородом,
конопляником, часть под естественными лугами, да и то самая
небольшая. Именно та земля, которая не годится под пашню,
наиболее подходит для луговодства, например, заливные берега рек,
овраги, низины на полях. А главная часть - под пашней. Со своей
земли крестьянин ничего или почти ничего не вывозит, а что и
вывозит, так на то место он ввозит с избытком. Крестьянин прежде
всего и больше всего продает свой труд; личный труд, заработок на
стороне зимою, доставляет ему главный денежный доход. Затем он
продает пеньку, лен, а это такие продукты, в которых не уносится 382
почвенных частиц. Только с продаваемым им льняным семенем,
коноплею, скотом он вывозит незначительное количество почвенных
частиц. Напротив, ежегодно крестьянин ввозит на свой надел
почвенные частицы со стороны.
Крестьянину недостаточно сена со своих лугов - он старается
наготовить как можно более сена на стороне, для чего арендует
покосы, если имеет на то средства, или косит у помещика с части.
Все силы крестьянина употреблены на покос, во время покоса он
работает до изнеможения, на покос и со сторонних заработков
возвращается домой. Накошенное на чужих лугах сено крестьянин
свозит к себе, кормит им коней и скот и полученным навозом
удобряет свой надел.
Таким образом, с сеном крестьянин привозит почвенные частицы
из других мест, и эти почвенные частицы остаются на его наделе,
увеличивая собою сумму питательных веществ его земли.
Чем выше благосостояние крестьянина, чем менее он запродает
свой летний труд, чем более он работает на себя летом, тем более
он заготовляет сена, тем лучше удабривает свой надел.
Раз заправившись, крестьянин не ограничивает хозяйства своим
наделом, потому что он может обработать более земли, чем у него в
наделе, тогда он снимает в помещичьих имениях землю под лен и
хлеба, берет из части ляда и т.п. Выбранный лен, сжатый хлеб он
опять-таки везет к себе: лен и семя продает, хлеб потребляет сам,
костру, мякину, солому употребляет в корм своему скоту и в
подстилку. Тут опять-таки получается навоз, который вывозится
крестьянином на его же надел.
Все сено и солому со своего надела, сено и солому, добытые
на стороне, и весь корм крестьянин стравливает на своем дворе.
Весь свой хлеб, весь хлеб, купленный или добытый на стороне,
овощи, молоко, часть мяса крестьянин поедает сам и экскременты
оставляет на своем дворе.
Дрова, добытые на стороне, он сжигает дома, и зола
опять-таки остается на его дворе. Все это, переработанное в
навоз, со двора он вывозит на свою землю.
Ясно, что при таком порядке крестьянин ввозит на свой надел
гораздо более, чем вывозит, и притом ввозит тем больше, чем
больше возвышается его благосостояние, потому что тем более тогда
он работает на себя летом, тем более запасает всякого корму.
Крестьянские наделы, постоянно удобряемые почвенными
частицами, привозимыми извне, с хлебом, кормом, дровами,
неминуемо должны год от году утучняться и, нет сомнения,
превратятся со временем в тучные огороды.
Все те обстоятельства, которые благоприятствуют развитию
крестьянского хозяйства, увеличивают и плодородие крестьянских
наделов. Относительно ввоза и вывоза почвенных частиц
крестьянское хозяйство в наших местах поставлено 383
наирациональнейшим образом.
Только агрономы-чиновники да либералы, не понимающие сути
дела, могут думать, что крестьянам следует изменить трехпольную
систему и заменить ее многопольною с травосеянием. Для крестьян,
имеющих возможность работать лето на себя и заготовлять корм на
стороне, трехпольная система совершенно рациональна. Крестьянам
же, которые так затеснены отрезками и высокими платежами, что
должны лето работать в помещичьих имениях и не могут готовить в
страду корм для себя, никакое травосеяние не поможет.
Совершенно другое дело в помещичьих хозяйствах. Там почва
всегда истощается, и хозяйство ведется истощающее землю. Помещики
в наших местах всегда вели и теперь ведут истощающее землю
хозяйство. При крепостном праве помещики и у нас производили
огромное количество хлеба, который выпродавался из имений и
уносил с собою массу драгоценнейших почвенных частиц, извлеченных
из земли, уносил за море к немцам и англичанам, уносил в города,
откуда эти частицы спускались в реки. Для пополнения того, что
извлекалось продаваемыми на сторону хлебами с полей, помещики
удобряли навозом, который готовился из соломы, взятой с тех же
полей, из сена, взятого из лугов, которые, если это были не
заливные луга, по истощении запускались под заросли, а на то
место из-под лесов разделывались новые луга.
После "Положения" запашки в помещичьих имениях значительно -
полагаю, на две трети - сократились, все еще сокращаются и будут
сокращаться, если благосостояние крестьян будет увеличиваться.
Помещичьи хозяйства не имеют будущности, они должны уничтожиться,
потому что смыслу нет в том, чтобы мужики-хозяева, имеющие свои
земли, свое хозяйство, работали в чужих хозяйствах. Это -
нелепость.
С уменьшением запашек, конечно, уменьшилось и количество
хлеба, продаваемого из помещичьих хозяйств, следовательно,
уменьшилось и истощение земель через вывоз хлеба. Но зато явился
другой путь для истощения. Не имея возможности убирать все сено с
лугов в свою пользу, помещики вынуждены сдавать луга с части, и
таким образом из помещичьих имений вывозится часть сена. Затем те
помещики, которые не могут затеснить крестьян отрезками и
выгонами и иметь обязательных рабочих, вроде крепостных, не имея
притом возможности вести хозяйство батрачное, - требующее и
капитала, и знания, и труда, - вовсе прекратили хозяйство и стали
раздавать крестьянам в аренду луга и пахотные земли. Все сено,
весь лен, весь хлеб с арендованных крестьянами земель стали
вывозиться из помещичьих имений. Помещичьи земли истощаются, а на
счет их удобряются крестьянские наделы.
Улучшение крестьянской земли вследствие ежегодного удобрения 384
на счет помещичьих земель есть, по моему мнению, одна из основных
причин, почему улучшилось благосостояние крестьян "Счастливого
уголка".
В течение последних десяти лет крестьянские наделы, на моих
глазах, заметно улучшились, и урожаи увеличились. Ежегодно
крестьяне из окрестных помещичьих имений везут в свои дворы сено,
солому, лен, хлеб, дрова. Все это в деревнях превращается в
навоз, который вывозится на крестьянские поля. Количество
ежегодно вывозимого на крестьянские наделы навоза заметно
увеличилось за последние десять лет. Удобряемые на счет
помещичьих земель крестьянские конопляники и поля стали
неузнаваемы. В будущем, там, где крестьяне заправились, наделы их
превратятся в тучные огороды, на которых крестьяне будут вести
интенсивное хозяйство. Эти наделы будут представлять оазисы среди
пустынных помещичьих земель, которые будут экстенсивно
эксплуатироваться теми же крестьянами.
Весьма важно, что в наших местах крестьяне получили
сравнительно довольно большие наделы, хотя и дурного качества
земли, которая не родит без удобрения. Эта земля составляет
основной фонд, и лишь бы только обстоятельства благоприятствовали
- возможность работать лето на себя, - крестьяне удобряют наделы,
и положение их будет улучшаться. Благоприятствующие
обстоятельства - это именно возможность работать лето на себя, а
для того, чтобы иметь эту возможность там, где земли хороши,
достаточно, если у крестьян есть выгодные зимние заработки; там
же, где крестьяне затеснены отрезками, необходимо, чтобы эти
отрезки, по действительной их стоимости, поступили во владение
крестьян, дабы посредством этих необходимых крестьянам отрезков
нельзя было выжимать у крестьян летние работы, нельзя было их
затеснять. Наконец, есть и такие места, где необходимо если не
вовсе снять с крестьян платежи, то, по крайней мере, уменьшить их
и разложить на долгий срок. В нынешний бедственный, голодный год
многие уездные земские собрания положили ходатайствовать об
отсрочке сбора недоимок и платежей за следующий год, но во многих
местах требуется сделать это не на один только нынешний год, а
вовсе уменьшить платежи, разложить их на долгий срок, чтобы дать
крестьянам возможность заправиться.
Где, как в "Счастливом уголке", крестьяне уже заправились,
удобрили наделы, взяли силу, там и в нынешний год нет недоимок, и
уплата податей за следующий год не представляет больших
затруднений. Когда и в других местах крестьяне так же заправятся,
возьмут силу, то и там подати будут вноситься без затруднения, и
исправникам не придется сажать старшин и старост в клоповни.
Крестьяне, даже находящиеся в самых благоприятных условиях
относительно земли, получившие хорошие наделы, с хорошей землей,
хорошими лугами и огородами, пока эти наделы не были достаточно
удобрены и не давали достаточно хлеба для собственного 385
прокормления, не могли обходиться без сторонних заработков. И в
"Счастливом уголке" на первых порах сторонние заработки играли
весьма важную роль, да и теперь еще имеют значение, хотя и в
меньшей степени, чем прежде. Но сторонние заработки в таком
только случае способствуют улучшению положения крестьян, когда
крестьянин главным образом занимается землей, хозяйством, а
сторонние заработки, не мешая хозяйству, служат только
подспорьем. Земля, хозяйство - вот основа, а сторонний заработок
должен служить лишь подспорьем, как картофель служит подспорьем
хлебу. Это уже не дело, если крестьянин видит основу в стороннем
заработке. В деревнях, расположенных около городов,
железнодорожных станций, фабрик, несмотря на обилие выгодного
заработка, крестьяне редко живут зажиточно, хозяйственно. "На
столе самовар кипит, а в хлеве трясцы", - говорят мужики.
Это уже самое последнее дело, когда мужик не занимается
землей, а смотрит на сторонний заработок. Заниматься землей
трудно. Земля, хозяйство требуют заботы, постоянного внимания.
Конечно, даром денег нигде не дают, и на стороннем заработке, на
фабрике, в городе, тоже требуется работа, и не менее тяжелая, но
та работа, батрацкая, не требует заботы, внимания и всегда дает
определенный заработок. Хорошо ли, дурно ли отработал известное
число часов, а там, что бы из работы ни вышло, получи жалованье.
Человек, при таких условиях, привыкает беззаботно жить со дня на
день, не думая о будущем, а вместе с тем привыкает к известной
обстановке, к известному комфорту. В подгородных и подфабричных
деревнях все рассчитано на сторонний заработок, а хозяйство
опускается, земля, хозяйство являются уже подспорьем к заработку,
а не наоборот. Поэтому в таких деревнях, где хозяйство должно бы
процветать, вследствие удобства сбыта продуктов и возможности в
свободное от полевых работ время иметь заработки, мы, наоборот,
видим, что масса населения бросает землю, относится к земле и
хозяйству спустя рукава и живет со дня на день. Обыкновенно в
таких подгородных, подфабричных деревнях масса населения живет
вовсе не зажиточно, и только несколько разбогатевших торговлею
кулаков эксплуатируют своих однодеревенцев.
Совсем другое дело сторонние заработки для земельных
хозяйственных крестьян, которые в земле видят основу, занимаются
хозяйством, влагая в него свою душу, всю свою умственную и
физическую силу, а на сторонний заработок смотрят лишь, как на
подспорье. Но для таких крестьян имеет значение только такой
заработок, который не отрывает их от занятий в собственном
хозяйстве, следовательно, никак не заработок в помещичьих
хозяйствах летом.
В "Счастливом уголке", пока крестьяне не заправились, не
удобрили наделов, сторонние заработки имели большое значение,
именно, заработки, доставляемые железною дорогою и
лесоторговцами. Эти заработки подняли хозяйства крестьян, но не 386
они одни, как увидим ниже, были причиною улучшения их положения.
Сторонние заработки только дали толчок.
Гораздо больше значения, чем сторонние заработки, имеют
заработки у себя, хозяйственные, когда крестьянин может снять в
аренду земли, насеять льну, переработать его у себя дома зимой.
Вот это - заработки, когда, сняв у помещика десятину облоги за 8,
за 10 рублей, крестьянин посеет лен и продаст с десятины льна и
семени на 100 рублей, а в урожайный год, да при хороших ценах, и
на 150 рублей, и получит за свою работу от 90 до 140 рублей,
занимаясь этим льном между делом, не упуская своего хозяйства, да
еще, кроме того, в барышах получит с этой десятины костру для
подстилки, да мякины на корм скотине. Вот это заработки! В каком
помещичьем хозяйстве, у какого кормильца-помещика мужик
заработает такую сумму, работая даже изо дня в день, целое лето?
И много ли работы на одной десятине льна? Конечно, тут риск.
Может случиться неурожай, или червяк поест, но если даже лен
уродится совсем плохо, если мужик выручит с десятины всего только
50 рублей - за 10 лет моего хозяйства у меня еще не было случая,
чтобы десятина льна дала менее 60 рублей, - то и это все-таки
будет хороший заработок между делом, не упуская хозяйства,
заработок, какого не даст мужику ни одно помещичье хозяйство. Но,
кроме десятины льну, крестьянин может еще обработать под хлеб
десятину перелому из-под того же льна, а по перелому рожь и без
навозу родится хорошо. Вот он и с хлебом. Да еще соломка, мякинка
скотине на корм - вот и навоз.
Хлебушком со своего надела, да с арендованной земли
крестьянин прокормится сам, прокормит и свиненка и куренка -
будет, значит, что и в варево кинуть. Продав пенечку, ленок,
семячко, он выручит достаточно денег, чтобы заплатить подати,
попу, купить на праздник вина, заарендовать в будущем году покос,
десятину-другую земли под лен и хлеб. Всем хорошо: подать царю
уплачена, мужик живет спокойно, ест сыто, на дворе у него копится
навоз и надел все утучняется да утучняется. И пану - чем
воловодиться с хозяйством да кормить на счет мужика приказчиков -
получай прямо денежки за землю и живи в свое удовольствие! Для
лучшего объяснения, как это совершилось, что в "Счастливом
уголке" мужик за десять лет поправился так, что даже в нынешнем
году не бедствует, я расскажу подробно о положении нескольких
деревень.
Вот деревня Д. - Построена деревня около мерзкой болотистой
лужи, в которой можно только скот поить. Воду для питья и варки
кушанья крестьяне возят за две версты из соседней деревни. Лугов
в наделе нет, лесу нет, полевая земля плохая, отрезки, отошедшие
барину, врезались в самые крестьянские наделы, господский лес
прилегает к наделам и местами врезывается в них. Скотину
выпустить некуда, кроме своего пара, да и то гляди в оба, сейчас 387
попадет или на господские отрезки или на пустоши соседних
помещиков. Недалеко, верстах в пяти от деревни, идет железная
дорога и находится небольшой полустанок, с которого отправляют
лес и дрова.
При крепостном праве деревня Д. была одна из беднейших в
округе. Помещик, говорят, был зверь - полицмейстером в старые
года где-то служил, можно, значит, представить себе, что за
птица, - запашки имел огромнейшие, мучил на работе, крестьяне из
пушного хлеба не выходили. После "Положения" хотя и полегчало, но
все-таки еще десять лет тому назад, когда я приехал в деревню,
крестьяне Д. были очень бедны, ели пушной хлеб, недоимок было
много, скота и лошадей мало, постройки плохие, деревня была одна
из беднейших в "Счастливом уголке". Чтобы иметь свободный выгон
для скота, чтобы пользоваться отрезками, вообще господскими
землями, прилегающими к их наделам, не трогая, разумеется, леса,
крестьяне Д. работали у своего помещика в имении, отстоящем верст
на 5 или на 6 от деревни, круги за деньги и косили заливной
помещичий луг.
Помещик сам в деревне не жил, хозяйствовал староста.
Хозяйство велось обыкновенным порядком: сено стравливалось скоту,
который содержался для навоза, поля удобряли, но хлеб родился
плохо. Земли пахалось только незначительная часть против того,
что пахалось при крепостном праве, остальная была запущена,
заобложила, занялась лесною порослью. За всеми расходами помещик
имел самый ничтожный доход, и затесненные крестьяне лишь втуне
болтали землю. Крестьяне Д., несмотря на то, что поблизости
прошла железная дорога, которая дала заработок, когда в округе
стали резать дрова, поправлялись туго, и если поправлялись, то не
столько от того, что дорога давала заработок, сколько от того,
что занимались лядами, снимали у оскудевших помещиков с половины
годные для ляд леса, рубили с половины дрова, жгли ляда и сеяли с
половины пшеницу, С этих-то ляд, с этой-то пшеницы крестьяне
стали заправляться - свою половину пшеницы с ляд крестьяне
получали снопами и везли к себе домой и зерно и солому, пшеницу
продавали, а солома и мякина шли скоту.
Несколько лет тому назад помещик продал свой лес на сруб на
значительное число лет с тем, что покупатель в течение этого
времени может пользоваться и землею под лесом. Крестьянам это
было на руку. Явились, во-первых, домашние зимние заработки по
резке и перевозке дров у себя подле самой деревни, явились
заработки по нагрузке дров в вагоны на станции. Но это еще не
все. Главное, что лесоторговец купил лес на сруб в года, с правом
рубить лес, когда вздумает, и пользоваться землей в течение всего
времени, на которое куплен лес. Но что же будет делать с землей
лесоторговец? Разумеется, он сдал ее под ляда крестьянам и не с
половины, а за известную плату, и притом не деньгами, а зимними
работами по вывозке дров и т.п. И лесоторговцу выгодно и 388
крестьянам отлично - каждому свое. Крестьяне за вывозку
известного количества дров зимою - а возка близкая, так что
ежедневно, отвозя дрова, возвращаются ночевать домой, - получили
право распоряжаться землей из-под срубленного леса. По вывозке
дров, крестьяне жгли сучья и лом - дров для себя покупать им,
конечно, не приходится - и сеяли по лядам пшеницу и ячмень. А как
родится к году ячмень на лядах! Я знаю случай, что крестьянин
посеял на ляде 9 мер ячменя и намолотил 15 кулей - ну, и богач,
значит, с хлебом и кормом для скота. По снятии хлеба крестьяне
пользуются лядами несколько лет для покоса и выгона скота. Жаль
только, что крестьяне не дошли еще, чтобы на лядах по хлебу сеять
клевер с тимофеевкой, которые родятся превосходно по лядам и дают
отличнейшие укосы, так что на первый же год, несмотря на
неудобство косить на свежем ляде, за множеством сучьев, пеньков,
отростков, у меня посеянный на лядах клевер с тимофеевкой
крестьяне охотно берут косить из половины.
Вскоре после продажи леса помещик все имение сдал в аренду
купцу-лесопромышленнику. Купец взял имение вовсе не для того,
чтобы вести хозяйство, так как он исключительно занимается лесною
торговлею, а как центральный опорный пункт для конторы, да к тому
же расчел, что, не занимаясь хлебопашеством, сдавая в аренду
покосы и земли крестьянам, он все-таки не останется в убытке.
Скот он сейчас же продал и получил капитал, который можно на все
время, пока длится аренда, пустить в оборот. Заливные луга стал
запродавать желающим на скос. Хлебопашество почти уничтожил и
стал сдавать земли в аренду крестьянам под посевы льна и хлеба.
Отрезки сдал в пользование крестьянам за известную с их стороны
плату зимними работами.
Таким образом крестьяне Д. сделались совершенно свободными,
им уже не нужно за отрезки убирать помещичьи луга и обрабатывать
землю. Все лето они работают на себя. Имея лето свободным, они
сеют хлеб на лядах, снимают покосы и заготовляют много сена для
своих коней и скота, берут в аренду земли под лен. Зимою они
работают в лесу, возят дрова, грузят вагоны. В несколько лет
деревня стала неузнаваема: крестьяне обстроились, завели больше
коней и скота, последнее время стали даже улучшать скот и
покупать у меня заводских холмогорских телят - и акциз на соль
еще не был отменен, а крестьяне стали улучшать скот! - стали
лучше удобрять землю. Что же тут действовало? Ничего больше,
кроме того, что крестьяне получили возможность работать летом на
себя, не обязаны теперь попусту болтать землю у помещика и имеют
отрезки и выгоны за денежную плату или за зимние работы.
Прекращение купцом, заарендовавшим помещичье имение, полевого
хозяйства имело благодетельное влияние не только на крестьян Д.,
но и на крестьян других, соседних деревень. Купец сдает заливные
луга на скос, берут эти луга крестьяне разных деревень и сено
свозят к себе, сеном кормят скот и коней, получают навоз, которым 389
удобряют свои наделы. Купец сдает пахотные земли крестьянам под
посевы льна и хлеба, крестьяне увозят к себе лен и хлеб в снопах.
По окончании срока аренды помещик уже не в состоянии будет
возобновить прежнее хозяйство, во-первых, потому, что хозяйство
уже будет опущено: скот нужно вновь заводить, постройки
ремонтировать, а во-вторых, главным образом, потому что
заправившихся крестьян нельзя будет ввести в оглобли. Да и к чему
помещику заводить прежнее хозяйство, которое, как справедливо
жалуются все помещики, не дает дохода и только стесняет крестьян?
К чему это хозяйство для хозяйства, хозяйство, не дающее дохода и
только мешающее развитию крестьянского хозяйства? Кому от этого
хозяйства польза? Помещик жалуется, что хозяйство не приносит
дохода, мужик затеснен, обязан производить бесплодную работу на
помещичьем поле, мужик бедствует, недоедает и в недоимках. Я
никак не могу понять этих, так ясно выраженных некоторыми
гласными в прошлогоднем смоленском земском собрании, сетований на
то, что если крестьяне получат кредит для покупки земель, то,
приобретая необходимые для них отрезки и выгоны, они заправятся и
не станут работать в помещичьих хозяйствах. Сами же говорят, что
хозяйничать невыгодно, что хозяйства не приносят дохода, а между
тем непременно хотят вести эти хозяйства, хотят, чтобы крестьяне
были затеснены для того, чтобы нужда заставляла их бесполезно
болтать землю в этих не приносящих дохода хозяйствах!
Итак, по окончании срока аренды, помещик не может
возобновить хозяйство, да и зачем ему заводить его? Сам он в
деревне не живет, хозяйством не занимается, а если вздумает
пользоваться деревней, как дачей, на лето, то усадьба к его
услугам. Чем вести бездоходное, стесняющее крестьян хозяйство, не
проще ли помещику поступить, как купец-арендатор, и сдавать свои
земли крестьянам. Заливные луга, сдаваемые на скос, не могут
истощаться, будут приносить доход постоянный, и доход этот будет
даже увеличиваться с возрастанием благосостояния крестьян, так
как они тогда выгоднее будут утилизировать сено, и при
благосостоянии крестьян не будет такой нелепости, что говядина в
городах будет продаваться по полтора рубля за пуд. За отрезки и
выгоны крестьяне всегда будут платить хорошую цену. Если же
дастся крестьянам возможность приобрести эти отрезки или выгоны в
собственность с рассрочкой платежа, то помещик получит капитал,
который будет приносить ему проценты. Наконец, и остальная
пахотная и пустошная земля, сдаваемая в аренду под посевы льна,
хлеба и на скос трав, если завести правильную систему сдачи этой
земли в аренду, тоже будет приносить постоянный доход.
Помещик, не получающий, как он сам говорит, дохода при
теперешнем своем нелепом хозяйстве, будет получать тогда хорошую 390
ренту, которой будет жить, занимаясь службой. Помещик не будет, в
разрез с желаниями всего народа, всего крестьянства, молить бога
о том, чтобы хлеб был дорог и мужик дешев.
Если же дети этого помещика, наскучив службой, захотят жить
на воле, захотят сесть на землю и сделаться свободными
земледельцами, то, научившись работать и сдав лишнюю землю
крестьянам, они заведут свое хозяйство и будут работать, как
американские фермеры. Пригласят к себе интеллигентных
безземельных пролетариев - им же нет числа - и образуют деревню
из интеллигентных земледельцев, самолично работающих землю.
Вот тогда-то мы получим возможность думать о том, чтобы
конкурировать на всемирном рынке с американцами.
Я верю, что наша молодая интеллигенция пойдет по этому пути,
я живу этой верой. Что может быть ужаснее жизни в отчуждении от
своего народа? Что может быть нелепее положения человека, который
должен для своей выгоды желать бедствия для других?
Зажиточный мужик, говорит г. Ростовцев ("Землед. газ.",
1880 г.), имеющий исправное хозяйство, на посторонние работы не
нанимается ни за какие деньги; бедный же мужик набирает зимой
множество работ у разных хозяев, а когда придет время работать,
то, не окончив работы ни у одного, перебегает от одного к
другому, наконец, бросает всех и бежит убирать свой несчастный
хлебишко, который к этому времени наполовину уже осыпался. Чтобы
пособить этому горю, г.Ростовцев ищет жатвенную машину, но разве
жатвенная машина поможет? А с мужиком-то, набирающим зимой
работы, что будет?
У американского фермера тоже жатвенная машина, собираются
несколько фермеров с семействами на толоку, жнут пшеницу у
одного, потом идут жать к другому, потом к третьему. На толоке
весело, одна хозяйка старается перещеголять другую, угощает
цыплятами под соусом, как сообщает один русский интеллигент,
попавший в Америку, работавший у фермеров и бывший на их толоках.
Жатвенная машина и голодающий зимою мужик, которому не у
кого набрать работы! Где тут жатвенным машинам быть! Американцы
работают жатвенными машинами, которые они сами и выдумали;
говорят, у них об серпах и косах уже забыли. Наши помещики ищут
по нашим модным магазинам сельскохозяйственных машин жатвенную
машину и не находят. Оно и понятно...
Счастлив тот, кто спокойно ест свой хлеб, зная, что он
заработал его собственным трудом. Может ли человек быть спокоен,
счастлив, если у него является сознание, что он ест не свой хлеб?
Счастлив ли наш интеллигент, которого интересы до такой степени
противоположны интересам мужика, что, когда мужик молится о
дешевизне хлеба, он должен молиться о его дороговизне.
Не от того ли так мечется наш интеллигент, не оттого ли 391
такое недовольство повсюду?
Кто счастлив? Откликнись!
И чего метаться! Идите на землю, к мужику! Мужику нужен
интеллигент. Мужику нужен земледелец-агроном, нужен земледелец-
врач, на место земледельца-знахаря - земледелец-учитель,
земледелец-акушер. Мужику нужен интеллигент-земледелец, самолично
работающий землю. России нужны деревни из интеллигентных людей.
Те интеллигенты, которые пойдут на землю, найдут в ней себе
счастье, спокойствие. Тяжел труд земледельца, но легок хлеб,
добытый своими руками. Такой хлеб не станет поперек горла. С
легким сердцем будет есть его каждый. А это ли не счастье? Когда
некрасовские мужики, отыскивающие на Руси счастливца, набредут на
интеллигента, сидящего на земле, на интеллигентную деревню, то
тут-то они вот и услышат: мы счастливы, нам хорошо жить на Руси!
Россия - государство земледельческое, русский народ -
земледелец, русский интеллигент должен внести свет в русское
земледелие, а внести свет он может только тогда, когда будет сам
работать на земле.
Тогда мы, быть может, будем конкурировать с американцами.
Вот другая деревня С. При крепостном праве крестьяне ее были
нищие. Помещик был строгий хозяин и вытягивал все соки из
крестьян, жил он постоянно в деревне. Крестьяне по "Положению"
получили в надел совершенно истощенную, плохую землю, лугов и
лесу у них вовсе нет. Наделы, к счастью для крестьян, только с
одной стороны прилегают к имениям прежнего помещика, с других же
сторон прилегают к имениям чужих помещиков. Отрезков, отделяющих
крестьян от других помещиков, нет, и потому они могут примкнуть
для выгонов или к своему, или к чужому помещику, куда им
выгоднее. Крестьяне трудолюбивы, выносливы, умеют работать,
работы не боятся, хозяйство понимают - это выработалось у них еще
при прежнем строгом барине. Подбор - все неспособное к работе,
невыносливое погибало, забивалось, сдавалось в солдаты. Десять
лет тому назад я застал, что крестьяне не работали у своей
барыни, но работали у другого, соседнего помещика. Они снимали у
своего помещика под покос и выгоны большую пустошь, за что
отрабатывали ему восемь кругов земли, сверх того, они косили у
того же помещика хорошие луга с половины и пользовались правом
выгона по всей его земле. Так жили крестьяне девять лет и в это
время несколько заправились скотом и удобрили свои наделы.
Выгонов у крестьян С. тогда было вволю, сена они накашивали
много, но своего не хватало, и денег от продажи пеньки, конопли,
семени не хватало на уплату податей и покупку хлеба. Нужно было
дополнять недостаток сторонними заработками. Зимою крестьяне
резали и возили дрова, но всего этого не хватало - очень уж голы
они вышли из крепостного права, и надел получили такой, про 392
который говорится: "эту землю только зайцы удобряли, да и то
наскоком". Многим для пополнения дефицита приходилось продавать
свою летнюю работу: брали уборку покосов, жнитво, ходили на
поденщину. В деревне был всего один богач, заправившийся
сторонним заработком, - брат его торговал красным товаром в
разнос и скупал тряпки, а потом поступил старостой к помещику, -
несколько человек жили так себе, сводили концы с концами,
остальные были беднота, жили со дня на день, некоторые стали было
заниматься воровством и конокрадством. Несколько лет тому назад
крестьяне С. перешли работать к своей барыне, стали ей работать
восемь кругов за деньги с правом пасти свой скот вместе с
господским на господских выгонах. Покосы, кто имел средства,
брали на стороне за деньги, а другие, которые победнее, брали с
части. Между тем подскочили довольно выгодно зимние заработки
вблизи от деревни, наделы, постоянно удобряемые привозимым со
стороны сеном, улучшились, хлеб у крестьян стал родиться лучше,
так что у многих стало хватать хлеба до "нови", а если кому и
приходилось покупать, то самую малость.
Наконец, барыня продала имение купцу-лесоторговцу и, получив
денежки, уехала доживать свой век в Питер. Купец имение купил для
лесу. Тотчас же он занялся резкой леса, что доставило крестьянам
зимние заработки у себя дома. Хозяйство купец хотя и продолжал,
но опустил. У барыни был прекрасный скот, который она отлично
кормила, для чего прикупала, по недостатку своих лугов, отличное
днепровское сено, сеяла клевер. У купца первый же год корму не
хватило, ухода за скотом не стало - коровы перестали давать
молоко, телята не стояли, процент убыли скота увеличился, на
следующий год часть скота купец продал. Купец думал вести
хозяйство задаром, хотел нажать крестьян, хотел, чтобы крестьяне
работали ему известное количество кругов земли за самый пустой
выгон, на котором пасется и купецкий скот, но это купцу не
удалось, потому что крестьяне уже оправились, взяли силу, да и не
затеснены его землей со всех сторон - рядом есть другие имения,
столь же для крестьян сподручные. Крестьяне откинулись от купца и
сняли у соседнего помещика за половинную против того, что хотел
взять за пустой выгон купец, работу - хороший пустошный луг,
который и пустили себе под выгон. Купец обрабатывал землю
кое-как, батраками, поденщиками и еще более опустил хозяйство.
Нет сомнения, что купец-лесоторговец хозяйством заниматься не
будет и, вырубивши лес, постарается или продать кому-нибудь
имение, или выгодно заложить. Крестьяне очень желали бы взять это
имение в аренду или купить в вечность с рассрочкой платежа на
значительное число лет и могли бы это сделать и выгодно бы им это
было, потому что они разработали бы новые, еще не выпаханные
земли из-под вырубленного купцом леса, но как это сделать? Купец, 393
который, очевидно, не будет и не может вести хозяйство, наделал
новых построек, которые вовсе не нужны крестьянам, но за которые
он захочет взять то, что они ему стоят. Должно полагать, что и
постройки-то эти купец делает не для себя - выстроил скотный
двор, например, а часть скота продал и т.п., - а для того, чтобы
всучить имение какому-нибудь охотнику заняться хозяйством. Купит
кто-нибудь, похозяйничает и бросит, потому что имение для
помещичьего хозяйства пустое - ни лугов, ни лесу, ни отрезков,
стесняющих крестьян. И долго, может быть, протянется такое
положение. Будет стоять земля без пользы - ни богу свечка, ни
черту кочерга, - а между тем, если бы разделить это имение на
части и продать в рассрочку одну часть деревне Д., другую -
деревне С., третью - деревне В., то крестьяне разработали бы всю
землю и нашли бы в ней пользу. Для того, чтобы это делать, нужны
такие местные учреждения - банки что ли, - которые скупали бы
подобные имения, от которых землевладельцы рады отделаться и,
разделив на части, продавали в рассрочку крестьянам. Разумеется,
учреждения эти должны быть местные, и агенты их должны быть не
чиновники, а дельные, трудовые люди, которые бы настояще, не
по-чиновничьи, занимались делом, вникали в суть его, знали, где
что мужику нужно, и относились к нему не как начальники.
Опасаться, что ценность имений сильно повысится, когда явится
возможность их распродавать крестьянам, по моему мнению, нельзя,
если только дело будет вестись правильно, потому что каждая
покупка земли крестьянами, уменьшив их зависимость от помещиков,
уменьшит для последних возможность вести свое хозяйство, нажимая
крестьян. Если бы, например, сказанное имение купца было
разделено на части и распродано в рассрочку крестьянам деревень
Д., С. и В., то крестьяне этих деревень, обратив все свои силы на
разработку купленной земли, которая в крестьянских руках тотчас
бы стала приносить доход, не стали бы работать у других, соседних
помещиков. Поэтому и те помещики вынуждены были бы продать таким
же образом свои земли. Смоленские гласные, которые говорили в
земском собрании, что если бы устроилась продажа крестьянам
необходимых им земель, то крестьяне не стали бы работать у
помещиков, по-моему, были совершенно правы. Конечно, не стали бы.
Но к чему же помещикам эти неприносящие дохода хозяйства? К чему
это бесплодное болтание помещичьих земель затесненными в земле
крестьянами? Двадцать лет прошло со времени освобождения
крестьян, и помещичьи хозяйства нисколько не поднялись. Ни
агрономии, ни рациональных культур, ни альгаусских скотов
помещики не развели, не разведут и не могут развести, потому что
почвы, основы для их хозяйств нет, так как нет ни крепостных, ни
безземельных кнехтов. Если смоленские гласные и правы, говоря,
что, получив возможность приобретать земли, крестьяне не будут
работать у помещиков, то напрасно они думают, что это и без того
не совершится. И без того, в конце концов, не будут работать, и 394
без того нынешние помещичьи хозяйства уничтожаются. Они нелепы, и
такое нелепое положение, как теперь, не может существовать вечно.
Крепостное право уничтожено, а хотят, чтобы существовали такие же
помещичьи хозяйства, какие были при крепостном праве! Ибо
нынешние хозяйства отличаются от прежних только объемом,
размером, да еще тем, что хозяин никогда не знает, удастся ли ему
к следующему лету надеть на крестьян хомут. Разве это не
бессмыслица!
Однако, возвращаюсь к рассказу о деревне С. Переход имения в
руки купца благоприятно отразился на крестьянах. Вместо восьми
кругов, которые крестьяне работали у барыни, они теперь работают
только два круга за нанятый для выгона луг. Все лучшее страдное
время они работают на себя, потому что, не обязавшись наперед с
зимы, они работают купцу - притом за хорошую плату - только
тогда, когда им свободно. Жали у купца только после того, как
пожали у себя, косили у него пустоши осенью и т.д. Но, кроме
того, по свозке дров из лесу, крестьяне, за разные послуги, стали
брать годные места под ляда и сеять пшеницу и ячмень. Лишние
земли купец стал сдавать в аренду под посевы льна и т.д.
Третья деревня А. была еще при крепостном праве одна из
самых зажиточных. Помещик никогда в имении не жил, а потому и в
крепостное время крестьяне не были сильно угнетены. Народ в
деревне А. особенный, отличающийся на весь округ, рослый,
здоровый, трудолюбивый, сметливый, хозяйственный. Надел крестьяне
получили хороший: есть хорошие луга, есть порядочная березовая
роща, которую крестьяне берегут и из которой после "Положения" не
вырубили ни одного прутика, отличные конопляники, превосходная
полевая земля, одна из лучших по здешним местам. Одно из моих
полей прилегает к наделу деревни А., и это поле всегда дает от 3
до 4 четвертей ржи более, чем другие мои поля. Десять лет тому
назад, когда я прибыл сюда, крестьяне этой деревни были самые
зажиточные в округе, славились хорошими конями и скотом - и акциз
на соль еще был - и назывались А-ми богачами. Только один двор в
деревне был крайне беден, потому что хозяин был недоумок, лентяй,
нерадивый, жена его от двора отбилась, по чужим людям шлялась,
дети были еще малы. В этом дворе была страшная беднота: недоимки,
нехватки хлеба и корму, необходимость брать летние работы, чтобы
заполучить зимой несколько рублей. Теперь, когда подрос старший
сын, здоровый, рослый детина, трудолюбивый и рачительный хозяин,
и этот бедный двор стал поправляться - доказательство, что
бедность двора зависела не от общих условий, а от частных, от
неспособности самого хозяина.
Уже десять лет тому назад в деревне А. крестьяне жили
изрядно, исправно платили подати. У многих хватало своего хлеба
"до нови", другие должны были прикупать хлеба, но легко
оборачивались продажей пеньки, скота и зимними заработками. 395
Лошадей и скота у них было много. Для того, чтобы иметь свободный
выгон и не собачиться, как они говорят, с помещиком из-за потрав,
они работали у помещика за деньги пять кругов без молотьбы и
покоса. До моего приезда, говорят, из этой деревни ежегодно
несколько человек ходили на заработки в Москву или на линию, но в
последние десять лет никто уже на заработки не ходит. Один только
парень ушел от отца за женой и живет ремонтщиком на линии. Этот
парень женился по любви на хорошенькой девушке-крестьянке нежного
сложения, которая была неспособна выносить тяжелую работу в этой
трудолюбивой, жадной на работу деревне, не могла выносить и
сурового свекра, иногда запивающего, зверя в пьяном состоянии.
Пожив во дворе несколько месяцев, молодая женщина не выдержала
тяжелой, грубой жизни в этой деревне - она была слишком нежна,
воздушна, поэтична, если можно так сказать про бабу - и ушла к
своему отцу, за ней ушел и влюбленный в нее муж.
Что за здоровенные молодцы крестьяне этой деревни, что за
выносливые, ловкие работники, можно судить по тому, что эти
крестьяне выезжают пахать с одной сохой на паре. Одну лошадь
пустит пастись, а на другой пашет, потом переменит лошадь и опять
пашет, а первая лошадь пасется, и так целый день без отдыха.
Только и отдыхает, когда обедает, да немного залогует посреди
упряжки.
В начале последнего десятилетия крестьяне А. зимой
занимались сторонними заработками, а летом главное налегали на
покос. Косили они ежегодно на запущенном хуторе одного помещика с
части, сена накашивали пропасть, и так как присмотра на хуторе за
покосом не было, то на долю помещика доставалась пономарская
часть, а поповскую крестьяне брали себе. Привозя домой огромное
количество сена, крестьяне заправились конями - менее тройки нет
даже у одиночек, и скотом - есть дворы, у которых по 20 штук
скота, отлично справили свою и без того хорошую пахотную землю,
так что в последние годы у них не только стало хватать своего
хлеба, но у многих есть запасы вперед на год и излишки, которые
они раздают в долг или под работу крестьянам дальних деревень.
Но что особенно поправило крестьян А., это возможность
вблизи брать выгодно в аренду земли под посевы льна и хлеба.
Рядом с деревней А. находится помещичье имение, в котором
они берут землю в аренду. После "Положения" владелец этого
имения, старик-помещик, рьяный крепостник, один из рьяных
противников освобождения крестьян не только с землей, но и без
земли, много лет бился со своим хозяйством, но никак не мог
устроиться - работал и кругами, работал и батраками, нажимал
потравами, вечно судился с крестьянами. Ничего не брало.
Хозяйство все опускалось и опускалось, как ни бился, дело не шло:
никто не брал кругов, никто не нанимался в батраки. Наконец, 396
помещик бросил все.
Продал на сруб свой отличный вековой лес, получил деньги и
перебрался жить в Москву. Порученное старосте хозяйство совсем
опустилось. Поля были запущены, покосы заросли, скот перевелся,
коней покрали, постройки кои рушились, кои сгорели.
Несколько лет имение стояло в полном запустении. Наконец,
попало в управление к одному сметливому дворовому человеку.
Тот догадался раздавать землю в аренду крестьянам. Первые
взялись за это крестьяне деревни А., ближайшие соседи, поле
С полем. Один попробовал, снял десятину за 8 рублей, посеял лен,
лен уродился, выручил 100 рублей. Другой взял десятинку, и пошло
- стали нарасхват разбирать землю под лен. Попробовали после льна
по перелому без навозу сеять рожь - уродилась хорошо, коп по 15
на десятине, да и умолотна. Дальше, больше, в несколько лет
крестьяне А. распахали в имении все поля, не нахвалятся барышами.
Это не то, что круги у помещиков работать. Деньги, что за круги
получаешь, не деньги, говорят теперь эти крестьяне, теми деньгами
и сыт не будешь. Вот тут так деньги, тут стоит поработать, бог
труды любит, бог за труды подаст больше, чем помещик.
Заплатил за землю рублей 8-10, а смотришь три четвертных
получил, а не то и целую катеринку, да еще соломка, мякина -
хозяину все в пользу. С этого имения крестьяне А. сильно
заправились. Некоторые батраков стали держать, хлеб под работы в
другие деревни раздавать. Между тем и другие помещики, пооскудев,
тоже стали бросать хозяйство и сдавать землю в аренду. Крестьяне
деревни А., а за ними и крестьяне других деревень "Счастливого
уголка", найдя пользу в земле, стали всюду пронюхивать, не сдают
ли где землю в аренду, и, не стесняясь расстоянием, стали брать в
аренду землю под лен и хлеб верстах в 10-15 от своих деревень,
там, где местные крестьяне еще не заправились или не "дошли" до
того, чтобы решиться сеять лен на арендованных землях.
Крестьяне чрезвычайно косны, не вдруг принимаются за новое
дело, долго высматривают, но зато уж если возьмутся, то дело
идет. Когда я приехал в деревню и завел новое хозяйство, стал
сеять лен, то помещики и крестьяне все утверждали, что я затеваю
пустое. Помещики говорили, что лен истощает землю, что я испорчу
льном всю землю, на что я обыкновенно отвечал: "Пусть себе
истощает - лен дает чистого дохода - мало-мало - 50 рублей с
десятины, а земли можно купить сколько хочешь по 30 рублей за
десятину". Крестьяне говорили, что напрасно я завожу посевы льна,
что лен в наших местах не родится, что лен - хлеб опасный:
постелишь, иногда снегом занесет, корму с него нет. Я говорил на
это: "Подождите, сами лен сеять станете". Оказалось, что и у нас
лен родится хорошо. Дает огромный доход, оказалось, что лен
нисколько не более истощает землю и вовсе ее не сушит, как 397
говорили крестьяне, разумеется, если его сеять правильно;
оказалось, что после льна рожь родится превосходно.
Точно так же все были и против разных других новшеств,
которые я ввел в свое хозяйство, - посев клевера, улучшение
скота, введение плужков, железных борон, употребление в постилку
костры, кормление скота и овец конопляной жмакой и пр. и пр. Все
мои нововведения не имели значения для помещичьих хозяйств. Никто
из помещиков ничего у меня не перенял. Но крестьяне кое-что
переняли: плужков, над которыми подсмеивались, говоря, что я
дедовского навоза, должно быть, хочу достать более глубокой
пашней, приходят уже иногда просить для подъема земли под лен;
железные бороны завелись у многих крестьян. Во всем округе
развели высокорослый лен от моих семян. Рожь стали очищать, и
начинают понимать, что, когда посеешь костерь, так костерь и
народится; телят заводских, которые родятся в то время, когда
телятся коровы у крестьян, раскупают у меня нарасхват, своих
режут, а моих выпаивают на племя. Об клевере и говорить нечего,
каждый рад косить клевер с части. Обо всем этом я говорю не для
похвальбы, не для того, чтобы доказывать, что я своим примером в
данной местности принес пользу крестьянским хозяйствам, дошли бы
и без меня, хотя, может быть, несколькими годами позже. Я очень
хорошо понимаю, что не будь тех причин, которые обусловили
развитие благосостояния крестьян "Счастливого уголка", они и до
сих пор сеяли бы рожь с костерем, не сеяли бы льна, поили бы
своих тасканских теляток, отдавали бы жмаку за выбой масла и пр.
и пр.
Крестьяне деревни А. в наших местах были первые, которые
стали снимать земли под лен и хлеб, заводить хороший скот, они
выбрали лучшие земли в ближайших имениях и получили их за дешевую
плату. Когда лучшие земли были ими выпаханы, они оставили
ближайшие земли другим, а сами двинулись далее, стараясь
разыскивать новые земли в таких местах, где крестьяне еще не
дошли, еще не заправились. Снимая всюду сливки, крестьяне деревни
А. быстро богатели, но нужно иметь в виду, что крестьяне деревни
А. и прежде были одни из самых зажиточных в округе, получили в
надел прекрасные земли, с отличными конопляниками и лугами,
получили всю землю, которой владели до "Положения", и отрезков у
них не было.
Расскажу еще о четвертой деревне Б., которая отличается от
вышеописанных тем, что в ней есть крестьянин-кулак, настоящий
кулак, ростовщик-процентщик.
Известной дозой кулачества обладает каждый крестьянин, за
исключением недоумков, да особенно добродушных людей и вообще
"карасей". Каждый мужик в известной степени кулак, щука, которая
на то и в море, чтобы карась не дремал.
В моих письмах я не раз указывал на то, что хотя крестьяне и
не имеют еще понятия о наследственном праве собственности на 398
землю, земля ничья, земля царская, но относительно движимости
понятие о собственности у них очень твердо.
Я не раз указывал, что у крестьян крайне развит
индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть,
недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение
слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение
богатству, все это сильно развито в крестьянской среде.
Кулаческие идеалы царят в ней, каждый гордится быть щукой и
стремится пожрать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельства
тому поблагоприятствуют, будет самым отличнейшим образом
эксплуатировать всякого другого, все равно крестьянина или
барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду.
Все это, однако, не мешает крестьянину быть чрезвычайно добрым,
терпимым, по-своему необыкновенно гуманным, своеобразно, истинно
гуманным, как редко бывает гуманен человек из интеллигентного
класса. Вследствие этого интеллигентному и бывает так трудно
сойтись с мужиком. Посмотрите, как гуманно относится мужик к
ребенку, к идиоту, к сумасшедшему, к иноверцу, к пленному, к
нищему, к преступнику - от тюрьмы да от сумы не отказывайся, -
вообще ко всякому несчастному человеку. Но при всем том нажать
кого при случае - нажмет. Если скот из соседней деревни, в
которой нет общности в выгонах, будет взят крестьянами в потраве,
то они его не отдадут даром. Если крестьяне поймают в своем лесу
порубщика, то вздуют его так, что он и детям своим закажет ходить
в этот лес - потому-то в крестьянском лесу не бывает порубок,
хотя там нет сторожей и полесовщиков. Как бьют воров и конокрадов
- всем известно. Помещик скорее, чем крестьянин, простит потраву,
поруб, воровство. Так себе простит, помещику это ничего не стоит,
он добро не своим хребтом наживал. Когда крестьяне деревни А.,
выпахав ближайшие земли, стали снимать земли в отдаленных
местностях, где крестьяне бедны, просты, сильно нуждаются, то они
- и притом не один какой-нибудь, а все - сейчас же стали
эксплуатировать нужду тамошних крестьян. Стали раздавать им под
работы хлеб, деньги. Каждый мужик при случае кулак, эксплуататор,
но пока он земельный мужик, пока он трудится, работает,
занимается сам землей это еще не настоящий кулак, он не думает
все захватить себе, не думает, как бы хорошо было, чтобы все были
бедны, нуждались, не действует в этом направлении. Конечно, он
воспользуется нуждой другого, заставит его поработать на себя, но
не зиждет свое благосостояние на нужде других, а зиждет его на
своем труде. От такого земельного мужика вы услышите: "Я люблю
землю, люблю работу, если я ложусь спать и не чувствую боли в
руках и ногах от работы, то мне совестно, кажется, будто я
чего-то не сделал, даром прожил день". У такого земельного мужика
есть и любимый непродажный конь. Такой мужик радуется на свои
постройки, на свой скот, свой конопляник, свой хлеб. И вовсе не
потому только, что это доставит ему столько-то рублей. Он 399
расширяет свое хозяйство не с целью наживы только, работает до
устали, недосыпает, недоедает. У такого земельного мужика никогда
не бывает большого брюха, как у настоящего кулака.
Из всего "Счастливого уголка" только в деревне Б. есть
настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит,
этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда
он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот,
напротив, говорит; "Работа дураков любит", "Работает дурак, а
умный, заложив руки в карманы, похаживает да мозгами ворочает".
Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало
работает: "У меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат".
Этот кулак землей занимается так себе, между прочим, не расширяет
хозяйства, не увеличивает количества скота, лошадей, не
распахивает земель. У этого все зиждется не на земле, не на
хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует,
который раздает в долг под проценты. Его кумир - деньги, о
приумножении которых он только и думает. Капитал ему достался по
наследству, добыт неизвестно какими, но какими-то нечистыми
средствами, давно, еще при крепостном праве, лежал под спудом и
высказался только после "Положения". Он пускает этот капитал в
рост, и это называется "ворочать мозгами". Ясно, что для развития
его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались,
должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы
крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими
деньгами. Этому кулаку очень не на руку, что быт крестьян
"Счастливого уголка" улучшился, потому что теперь ему тут взять
нечего и приходится перенести свою деятельность в дальние
деревни. Кулак этот, как и все кулаки, имеет значение. Он
поддерживает всякие мечты, иллюзии, от него идут всякие слухи; он
сознательно или бессознательно, не знаю, старается отвлечь
крестьян от земли, от хозяйства, проповедуя, что "работа дураков
любит", указывая на трудность земельного труда, на легкость
отхожих промыслов, на выгодность заработков в Москве. Он, видимо,
хотел бы, чтобы крестьяне не занимались землей, хозяйством - с
зажиточного земельного мужика кулаку взять нечего, - чтобы они,
забросив землю, пользуясь хозяйством только как подспорьем,
основали свою жизнь на легких городских заработках. Он, видимо,
желал бы, чтобы крестьяне получали много денег, но жили бы со дня
на день, беспечною жизнью, "с базара", как говорится. Такой быт
крестьян был бы ему на руку, потому что они чаще нуждались бы в
перехвате денег и не имели бы той устойчивости, как земельные
мужики: молодые ребята уходили бы на заработки в Москву,
привыкали бы там к беспечной жизни, к легким заработкам, к
легкому отношению к деньгам - что их беречь! заработаем! - к
кумачным рубашкам, гармоникам, чаям, отвыкали бы от тяжелого
земледельческого труда, от земли, от хозяйства, от солидного 400
земледельческого быта, от сельских интересов, от всего, что мило
селянину, что делает возможным его тяжелый труд. Молодые ребята
жили бы по Москвам, старики и бабы, оставаясь в деревне,
занимались бы хозяйством кое-как, рассчитывая на присылаемые
молодежью деньги. Кулаку все это было бы на руку, потому что ему
именно нужны люди денежные, но живущие изо дня в день, денег не
берегущие, на хозяйство их не обращающие. Нужно платить подати -
к кулаку, ребята из Москвы пришлют - отдадим. И кулак может
давать деньги совершенно безопасно, потому что, когда пришлют из
Москвы, он уже тут - "за тобой, брат, должок есть". За одолжение
заплатят процент да еще за уважение поработают денек-другой - как
не уважить нужного человека, который вызволяет? А у него есть где
поработать, дает тоже в долг деньги помещикам, а те ему за
процент либо лужок, либо лесу на избу, либо десятинку земли под
лен: помещику это ничего не стоит, как мужику ничего не стоит
поработать денек-другой. Сознательно или бессознательно поступает
кулак - не знаю, но повторяю: все действия его таковы. Он всегда
поддерживает разные мечты, иллюзии относительно земли,
освобождения лесов, каких-то запасов хлеба у царя, заказов
заготовить денег для выручки мужика. Он всегда толкует о
трудности и невыгодности земледельческого труда, недостатке
вольных выгонов, лесов, земель, о невозможности при таких
условиях заниматься хозяйством. Он яркими красками рисует
прелесть беззаботной жизни безземельного, ничем не связанного,
легкость заработков и часто увлекает молодых людей, которые
слушают его, бросают хозяйство и землю. Прежде крестьяне Б. были
очень бедны, почти вся молодежь уходила на заработки в Москву,
высылала порядочно денег, но все-таки хозяева постоянно были в
нужде, должали, запродавали летнюю работу. В последнее время
пример крестьян Д., С., А. подействовал и на Б., стали и они
поговаривать "зачем в Москву ходить, у нас и тут Москва"; стали
больше заниматься хозяйством, землею и, видимо, поправляются.
Нынче уж никто из семейных в Москву не ходит, и слушаются кулака
только сироты, приемышки, возвращающиеся молодые солдаты. Кулаку
стало менее выгодно около крестьян, и он переносит свою
деятельность на помещиков, около которых, по его словам, тоже
пожива хороша.
Я думаю, четырех примеров достаточно, хотя мог бы привести
их гораздо более. Но зачем - все будет одно и то же.
Благосостояние мужика увеличивается там, где он занимается землей
на себя и не запродает свой летний труд, где он лето работает на
себя, где вы не услышите от мужика: "нет, нынче плохо, нынче не
вывернешься, придется-таки взять у пана жнитво, придется взять
кружок, нынче не вывернешься, наденешь хомут".
Здесь, в "Счастливом уголке", открывшиеся с проведением
железной дороги зимние лесные заработки дали крестьянам
возможность заправиться настолько, чтобы не закабаляться на
летние работы к помещикам, чему способствовало еще и то, что от 401
постоянного удобрения на счет помещичьих земель крестьянские
наделы поправились и стали давать лучшие урожаи хлебов.
Сокращение и полное прекращение многими помещиками хозяйства тоже
благодетельно повлияло на благосостояние крестьян, потому что,
прекратив хозяйства, помещики стали сдавать крестьянам
необходимые для них отрезки и выгоны в аренду за деньги, не
требуя, чтобы за пользование этими существенно необходимыми для
крестьян землями они непременно отбывали летние работы. С
прекращением помещичьих хозяйств крестьянам явилась возможность
дешево арендовать земли под посев льна и хлебов, что еще более
способствовало возвышению их благосостояния и развитию
крестьянских хозяйств.
Недалеко от "Счастливого уголка" есть кружок деревень, где
крестьяне и до сих пор бедствуют, постоянно нуждаются в хлебе,
накопили большие недоимки, набирают множество летних работ.
Условия относительно зимних заработков и для тех крестьян такие
же, но одного этого недостаточно: там у крестьян земли плохие, а
отрезки огромные. При крепостном праве крестьяне пользовались
большим количеством земли, так как она была плохого качества, и
теперь за эти отрезки, окружающие их земли, крестьянам приходится
работать летом на помещиков.
Еще раз скажу: я не знаю, как идет дело в других местах и
отчего там бедствуют крестьяне - а что бедствуют, мы это слышим
отовсюду, - я недостаточно научен разным наукам, чтобы рассуждать
о таких важных вопросах. Но я знаю свой уголок, знаю его
доподлинно и знаю верно, что в нем действуют именно те причины,
на которые я указал.
Не раз случалось мне говорить об этом предмете с разными
лицами. Помещики-хозяева, которые знают, что мужик берет жнитво и
другие страдные работы только тогда, если нельзя иначе
вывернуться, которые сами понимают, что мужику нужно насильно
надеть хомут, насильно запрячь его в работу, для него невыгодную,
тотчас же соглашались со мной, что крестьяне "Счастливого уголка"
поправились именно от тех причин, которые я выставил. Мне
возражали, однако, что такой порядок, как в "Счастливом уголке",
вреден для дальнейшего развития хозяйства потому, что хотя таким
образом крестьяне и доведут свои наделы постоянным удобрением до
высокой степени плодородия, превратят их в тучные огороды, но
зато они истощат остальные земли и превратят их в пустыри.
Конечно, это будет до известной степени так, пока
народонаселение не возрастет, но дело в том, что то же самое все
равно происходит и теперь, потому что, при существующих порядках
и системах в хозяйствах, иначе и быть не может. Города всегда
будут спускать в реки массу удобрительных веществ, драгоценнейших
почвенных частиц и истощать таким образом земли, на которых 402
производятся необходимые для потребления городов хлеб и другие
продукты.
И теперь только в крестьянских хозяйствах, в которых почти
вся земля под пашнею, почва не истощается, но ежегодно
обогащается от ввоза удобрительных частиц извне. Ибо без этого
ввоза извне крестьянские хозяйства и существовать не могут, так
как, по недостатку лугов в наделах, крестьяне необходимо должны
добывать корм для своего скота на стороне. В помещичьих же
хозяйствах и теперь, при существующей системе хозяйства, все
равно производится постоянное истощение почв и опустошение. Такие
хозяйства, в которых почва не истощается, например, хозяйства с
винокуренными заводами, маслобойнями, сильно развитым
скотоводством и т.п., все наперечет, считаются единицами, об них,
значит, и говорить нечего. Но посмотрите на обыкновенные
помещичьи хозяйства - разве тут не производится постоянное и
самое усиленное истощение? Луга отдаются крестьянам на скос с
части, следовательно, часть сена увозится на сторону, и потому,
если луга незаливные, то они истощаются; хлеб, производимый на
полях, тоже продается на сторону, и с ним увозятся драгоценнейшие
частицы почвы; наконец, остающиеся дома солома и сено
стравливаются скоту, и выращенный скот продается, а с ним
опять-таки вывозятся из имения почвенные частицы. Чем же это не
грабительское, не истощающее почву хозяйство? И тут весь доход
получается через истощение почвы, и тут имение мало-помалу
превращается в пустырь, так что, наконец, хозяйство поневоле
приходится бросать. Действительно, держатся только хозяйства в
имениях с заливными лугами, а в других имениях мало-помалу
хозяйства прикрываются. Начинается с того, что запашки все
уменьшают да уменьшают, и, наконец, видя, что нет дохода, вовсе
уничтожают и переходят, по необходимости, к сдаче земель в
аренду. И в теперешних хозяйствах истощение производится
наиотличнейшим образом, только толку от этого нет. Владелец, в
деревне не живущий, хозяйством сам не занимающийся, получает
ничтожный доход, крестьяне, поневоле попавшие в хомут, бесполезно
болтают земли, и если кто имеет выгоды от такого порядка, так
один только приказчик, который, нажившись, делается потом
кулаком.
Между тем если помещик не будет вовсе вести хозяйства и
будет сдавать землю в аренду крестьянам, то, при правильной
организации сдачи земли, истощение будет не больше, чем нынче, и
землевладельцы, не затесняя крестьян, не вынуждая их
непродуктивно работать в своих хозяйствах, будут получать хорошую
ренту, на которую могут жить, занимаясь службой и другими
панскими делами. За отрезки и выгоны крестьяне будут платить
деньгами, а то и выкупят их, если им будет оказан кредит.
Заливные луга всегда будут ходить по высокой цене и истощаться не
будут; пустоши будут истощаться не более, чем теперь, и, можно
наверно сказать, скоро тоже пойдут в распашку и станут приносить
доход; наконец, и пахотные земли, если только их не отдавать зря 403
в аренду для того, чтобы сразу, как можно скорей, выхватить
деньги, но сдавать в правильной последовательности, давая земле
необходимый отдых, будут тоже приносить постоянно хороший доход.
При такой системе, уже практикуемой в некоторых имениях,
землевладельцы будут получать более дохода, чем они получают
теперь, балуясь хозяйством; крестьяне не будут затеснены, не
будут бесплодно болтать помещичьи земли, себе в убыток и помещику
не в барыш; масса труда не будет, как теперь, пропадать
бесполезно, и земля будет производить гораздо более.
Могут возразить, что когда хозяйство перейдет в руки
необразованных мужиков, то не будет никакого агрономического
прогресса, мужики будут стремиться извлечь из арендованных земель
как можно более, и хозяйство будут вести самым рутинным образом.
Не будет ни альгаусских скотов, ни конского зуба, ни клевера. Но
почему же думать, что мужики всегда будут оставаться во тьме, что
никогда светлый луч науки, анализа не осветит их. Я уже говорил
выше, что в "Счастливом уголке", чуть только положение крестьян
улучшилось, пьянство уменьшилось, безобразно пьяное
препровождение времени в кабаках заменилось охотою с ружьем,
явилось стремление к грамотности, выразившееся заведением своих,
неказенных школ, со своими учителями. Нынешняя деревенская,
крестьянская молодежь в "Счастливом уголке" жаждет просвещения,
хочет учиться, хочет знать. Зачем же ей препятствовать учиться? И
как же не понять, что без полной свободы ученья мы все будем
оставаться в хвосте?
Конечно, плохи мужицкие школы, плохи мужицкие учителя, плоха
грамотность, но неужели же это всегда так и будет? Неужели
стремления мужика, чуть он материально оправился, учиться так и
останутся неудовлетворенными? Верится, что будет не так. Раз у
мужика будет вольный хлеб, он станет учиться, и тогда явится
такой агрономический прогресс, о каком мы и не мечтаем.
Да и кроме мужика, неужели же участь всех интеллигентных
людей служить, киснуть в канцеляриях? Неужели же земля не
привлечет интеллигентных людей? Мне кажется, что самые
экономические причины, обилие людей, жаждущих мест на службу и
вообще легкого интеллигентного труда, дешевизна платы за такой
труд, вследствие большого предложения, при дороговизне
материальных потребностей и дороговизне производительного
мужицкого труда, неминуемо будут споспешествовать переходу
интеллигентных людей на землю. Наконец, земля должна привлечь
интеллигентных людей, потому что земля дает свободу,
независимость, а это такое благо, которое выкупает все тягости
тяжелого земледельческого труда.
Каждый интеллигентный человек знает достаточно, чтобы быть
хозяином, и ему нужно только научиться работать, научиться
работать так, как умеет работать мужик. Затем формы, в каких 404
умеющие работать интеллигентные люди будут заводить хозяйство,
могут быть различны. Можно завести одиночное хозяйство, в котором
хозяин, подобно американскому фермеру или зажиточному русскому
мужику, будет работать сам с семейством, имея одного, двух
батраков, которые будут работать наряду с ним и жить тою же
жизнью, пока, в свою очередь, не сделаются самостоятельными
хозяевами. Могут несколько лиц соединиться вместе, образовать
деревню, подобно тому, как были деревни из мелкопоместных дворян,
работавших иногда наряду со своими крепостными. Такая форма более
подходяща, потому что при наших климатических и общественных
условиях жить в одиночку интеллигентному человеку было бы очень
трудно, в особенности на первых порах, пока таких
хозяйств-одиночек было бы немного.
И интеллигентным людям, cадяcь на землю, удобнее было бы
cледовать примеру крестьян и соединяться в деревни, приобретать
земли сообща, заводить хозяйство сообща, обрабатывать земли
сообща.
Но не в формах дело.
Интеллигентный человек нужен земле, нужен мужику. Он нужен
потому, что нужен свет для того, чтобы разогнать тьму. Великое
дело предстоит интеллигентным людям. Земля ждет их, и место
найдется для всех.
Батищево, 3 декабря 1880 года.