 |
 |
|
|
ой собеседник в московском эфире был хорошим человеком, честным политиком и тонким поэтом. У него был лишь один недостаток: я ему очень не нравился. Его раздражало, что я хочу все знать.
- Вам не надоело, — лениво скрывая неприязнь, спрашивал он, — интересоваться чем попало?
-
- Зачем?
- Хотя бы затем, что это знали другие. Христос ведь говорил про веру величиной с горчичное семечко. И Будда просил безутешную вдову принести ему из каждого дома, где никто не умирал, по одному горчичному зерну. Дело в том, что оно — самое маленькое во всем сельском хозяйстве.
Несмотря на приложенные старания, мне не удалось его убедить. Да и себя не очень. Чем старше я становлюсь, тем быстрее впадаю в детство. Помните мальчика из «Трое в одной лодке», который плакал, когда у него отнимали немецкую грамматику? Примирившись со своей долей, жена зовет меня Google, а друзья — бесцеремонно пользуются. Зная за собой эту странность, я уже не горжусь своими ненужными знаниями, а стесняюсь их. С нужными как раз сложнее. Из всех полезных сведений за последнюю четверть века я овладел только теми, которые содержались в недлинной брошюре «Правила вождения автомобиля в штате
Теперь это, впрочем, неважно. Компьютер упразднил границу, отделявшую угрюмую науку нужды от роскоши прихотливой эрудиции. Интернету все равно: он знает все — что упрощает интеллектуальные труды и лишает их радости. Послушный водопровод информации, интернет удешевил знания, разбавив стерилизующей хлоркой голубую кровь эрудиции. Скрипя душой, я признаю и благотворные последствия этого демократического переворота, но мне обидно, что драгоценный багаж, накопленный годами чтения, выдают любому идиоту, сумевшему освоить алфавит.
Еще хуже, что, попав в бинарную пилораму знаний, эрудиция теряет свою благородную природу.
Компьютер — конвейер знаний, умеющий размножаться только делением. Рассеянный каталог всех сведений, он — Паганель нашего века. Эта комическая фигура копит знания, не умея ими пользоваться. Детям капитана Гранта Паганель удобен лишь потому, что он всегда под рукой, но доверять ему опасно, как составленной им же карте, куда он забыл внести Австралию. Иногда компьютер мне кажется старомоднее Жюля Верна. Оба они исповедуют конечный, перечисленный мир, который можно разобрать и выучить. Такая религия — ересь для эрудита. Его символ веры — неклассифицированная груда разнородных сведений. Другими словами — свалка.
В детстве я на такую лазал. Спрятанная от чужого глаза гора бесполезных сокровищ, она жила своей неожиданно органичной жизнью и дымилась, как Везувий. Выброшенные нами, а значит предоставленные себе вещи освобождались от прежних функций и вступали в немыслимый, как на картинах Дали, брак, чтобы произвести на свет новое и неописуемое. Обратного пути, однако, нет. Я не могу прожить без интернета дня, но это не значит, что он мне нравится: рабов не любят, ими пользуются. При этом описанная Гегелем и опробованная Лениным диалектика превращает раба в хозяина. Сегодня обойтись без Сети также трудно, как без канализации.
И не надо! Инфляция учености заставляет нас пересмотреть все, что ее составляет. Сдавшись спрессованному интернетом «разуму масс», я не собираюсь, как Каспаров, соперничать с машиной. Разделим сферы и наметим рубежи. Отдав чужое, оставим свое себе. Пусть компьютер владеет униженными доступностью фактами. Эрудиция не должна кормиться крошками с чужого стола. Ее достойны только те знания, что вступают в реакцию с душой, вызывают в ней резонанс и оставляют на лбу морщины. Никто не знает, откуда берется такая эрудиция, поэтому, отправляясь в свободный поиск, я отпускаю вожжи, отказываясь сформулировать вопрос на убогом языке, понятном даже компьютеру. Вместо этого я устилаю пол открытыми книгами. Улов тем богаче, чем шире бумажный водоворот, листающий страницы монографий и антологий. Мы находим в них то, чего не искали — попутное, забытое, противоположное. Эрудиция чревата мичуринскими, неузнаваемыми, плодами, когда одно рождает другое — часто случайно.
Такие сюрпризы мне дороже всего, ибо лучшему в себе я обязан неразборчивости в пристрастиях. Особенно — к цитатам. Они — квант эрудиции. Эмерсон их ненавидел, Эйзенштейн считал необходимыми, как кирпичи, Мандельштам называл «цикадами». Я, как всегда, с поэтами. Цикада роняет в землю личинку, которая лежит, как мертвая, 17 лет, чтобы в положенный ей срок ожить и застрекотать. Вот так и эрудиция: она спит в нас, пока ее не призовет к делу ассоциация. Тот же Мандельштам считал образование искусством быстрых ассоциаций. Этакое глиссандо знаний: тррррррррррррр — бум: «Я список кораблей прочел до середины».
© А.Генис, текст, 2006.
© Ю.Гордон, иллюстрация, 2006.
