На главную страницу проекта

Лизунов П.В.

«ВЕЛИКИЙ МАНУС»: ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ
ПЕТЕРБУРГСКОГО БИРЖЕВОГО КОРОЛЯ ^*

Кто занимается или интересуется историей России начала ХХ в., наверняка, встречал имя банкира Игнатия Порфирьевича Мануса (1860–1918). В начале ХХ в., в течение полутора десятка лет, оно было на слуху не только среди лиц близких к финансам, но и у самых широких слоев российского общества. Имя Мануса не исчезало со страниц газет и журналов того времени. Тем не менее, об этом человеке известно не много. Как правило, сведения о нем ограничиваются тем, что И.П. Манус был петербургским биржевым спекулянтом. Однако в Петербурге биржевых игроков было не мало, а таких как Манус, пожалуй, всего один. Он был прирожденный бизнесмен, при этом талантливый, даже гениальный.

Сведений о начале жизненного пути Мануса сохранилось не много, к тому же они зачастую разняться. Морис Верстрат в своих воспоминаниях «Дорогами прошлого» высказал мнение большинства современников, что «о его происхождении ничего не было известно, однако он был человеком, который хорошо себе представлял, что ему нужно от жизни и всегда отдавал отчет своим поступкам». Верстрат также утверждал, что Манус всегда «во что бы то ни стало, хотел разбогатеть»^[1]. Следует отметить, что сам Манус не особенно стремился афишировать свое прошлое.

Происходил И.П. Манус из еврейской семьи г. Бендеры Бессарабской губернии. Родители Иосеф (Иосиф), возможно, врач по профессии, и Мани Манусы дали сыну имя Игнац, которое позже при крещении видоизменилось в Игнатий, а отчество – в Порфирьефич^[2]. Манус окончил гимназию^[3], вероятно в Одессе, поскольку в Бендерах имелось только уездное реальное училище. Этим его образование и ограничилось. С детства он отличался незаурядными способностями и, как многие умные дети легко добивался успехов в учебе, не прилагая особых усилий. Именно тогда у него и зародилась мысль стать миллионером.

Одно время Манус работал в управлении Общества Юго-Западных железных дорог, затем в начале 1880-х годов – финансовым агентом Сызранско-Моршанской железной дороги. Продолжил Манус свою деятельность в должности агента по финансовой части в правлении Самаро-Оренбургской железной дороги, позже был переведен заведующим ее хозяйственной частью. Вскоре Манус получил назначение на должность начальника хозяйственной частью Царскосельской железной дороги^[4]. Кроме того, он исполнял обязанности агента по финансовой и экономической части Козлово-Воронежско-Ростовской железной дороги. На этом поприще Манус прослужил почти 15 лет^[5].

По другой версии, приехав в столицу, Манус некоторое время служил писарем в канцелярии петербургского градоначальника. Ради продвижения по службе он крестился уже в сознательном возрасте. Имея страсть к журналистике, Манус писал в газетах небольшие статьи на самые разные темы, избрав себе псевдонимы «Зеленый» и «Homo» или использовал инициалы «И.М.». Особенно часто появлялись статьи Мануса в газете «Гражданин», где он вел рубрику «Промышленное обозрение» и публиковал статьи на разные экономические темы. Этот период жизни Мануса выпадает на 1902 – начало 1903 г. Одно время он даже именовал себя литератором.

В конце 1890-х годов Манус серьезно увлекся биржевой спекуляцией^[6]. Он с 1898 г. стал постоянно посещать биржу. В бумагах Петербургского биржевого комитета в том же году встречается несколько дел с жалобами на Мануса. Так в апреле 1899 г. он отказался принять у Г.Е. Шерешевского купленные ранее 100 акций Русского общества завода Гартман. С аналогичной жалобой тогда же обратился И.М. Максимов. Манус отклонился от разбирательства дел в Биржевом комитете. При обсуждении вопроса выяснилось, что Манус на бирже занимался незаконным посредничеством. За это нарушение ему было запрещено в течение одного месяца посещать биржевые собрания^[7].

С именем Мануса был связан крах петербургской банкирской конторы Г.А. Никитина. 1 апреля 1900 г. к одному из судебных следователей явился владелец банкирской конторы Г.А. Никитин, и заявил о совершенной им, в результате неудачной биржевой игры, растрате чужих денег на сумму 200 тыс. руб.^[8] Дело было поручено судебному следователю Петербургского окружного суда по важнейшим делам Зайцеву. На предварительном следствии выяснилось, что Никитин приобрел банкирскую контору в декабре 1897 г. у своего брата С.А. Никитина при вполне удовлетворительном балансе и с активом, превышавшем пассив почти на 15815 руб.

В делах конторы негласно принимал участие И.П. Манус, имевший неограниченное влияние на Г.А. Никитина. Тот постоянно придерживался его советов в деле покупки и продажи ценных бумаг, принимал от него различных клиентов и открывал им в своей конторе специальный текущий счет на крупные суммы. Клиенты эти обычно отдавали приказания не самому Никитину, а через Мануса, внося по своим счетам весьма незначительное обеспечение, часто они отсрочивали прием заказанных на срок ценных бумаг, пользуясь покровительством Мануса.

Из показаний наиболее крупных клиентов конторы, потерпевших инженеров Бонди, Крушкова, Бернатовича и подрядчика Парадеева, следовало, что все они работали на строительстве Сибирской железной дороги и осенью 1899 г. приехали в Петербург для сведения денежных счетов. С ними познакомился Манус и, узнав, что у них имеются деньги, уговорил их начать биржевую игру с дивидендными бумагами. При этом, как на наиболее надежное учреждение для открытия онкольного счета он указал им банкирские конторы Печенкиной и Никитина. Затем по совету Мануса все свои средства они перевели к Никитину.

С 1898 г. он сильно расширяет операции специальных текущих счетов. В особенности возросли счета с осени 1899 г., когда в контору клиентами вступили три сибирских инженера и подрядчик, открывшие сразу счета на сумму свыше 1 млн руб. Операции по специальному счету и были главной причиной убытков^[9]. В то время как при открытии онкольных счетов необходимо обеспечение от клиентов в размере до 30%, – у Никитина были клиенты, обеспечение которых не превышало 3%, а некоторые обходились и вовсе без обеспечения, и даже брали у него крупные суммы в долг.

В конторе Никитина происходила и так называемая «американская биржа», после 3 часов дня, участниками которой были лица, не допускаемые на настоящую биржу, всевозможные биржевые зайцы, любители быстрого обогащения и проч. Здесь заключались сделки, покупались и продавались ценные бумаги. В этой нелегальной бирже принимали участие и Никитин со своими клиентами-сибиряками.

Дело Никитина рассматривалось 28 ноября 1900 г. в Петербургском окружном суде под председательством Д.Ф. Гельшерта. Защитником выступал со стороны подсудимого присяжный поверенный Г.С. Аронсон. Обвиняемый Никитин спокойно рассказал о своей биржевой деятельности. По его словам всему виной стечение обстоятельств, которому в значительной степени способствовало его знакомство с Манусом. Его он знал мало, познакомился с ним только в 1899 г. По совету Мануса, бывшего тогда мелким биржевым спекулянтом, он принял крупных клиентов для онкольных счетов^[10]. Сам он решительно ничем не воспользовался от своей деятельности, а напротив сам стал жертвой, потеряв на биржевых операциях до 400000 руб. Товарищ прокурора Ф.С. Зиберт, в виду полного сознания подсудимого своей вины, нашел излишним допрашивать многочисленных свидетелей из биржевого мира и крупных капиталистов Петербурга.

По настоянию защитника был допрошен только один Манус, как главный свидетель. Он показал, что знал подсудимого как солидного биржевого дельца, которому смело можно довериться, поэтому он рекомендовал его своим знакомым сибирским инженерам, желавшим пытать счастье на бирже.

Защитник Г.С. Аронсон заметил, что краху конторы Никитина содействовал собственно сам свидетель, влияя своими советами на подсудимого и навязывая ему малообеспеченных клиентов. По просьбе присяжных заседателей, были оглашены на суде письменные показания некоторых свидетелей. Эти показания обрисовали Мануса далеко не в выгодном свете. Знакомясь с будущими клиентами конторы Никитина, он настойчиво уговаривал их на биржевую игру, сулил в будущем золотые горы, соблазняя их, наконец, выгодными денежными операциями, а затем спокойно умывал руки, в случае биржевых неудач.

Манус объяснил, что в биржевых операциях все дело основано исключительно на кредите.

– Я, заявил он с апломбом, не имея сейчас и 1000 руб., а между тем, если захотите, могу предложить вам акций на 1 млн руб.

По словам Мануса, подсудимый был сам виноват в своем банкротстве.

Защитник, произнесший горячую речь в защиту подсудимого, уверял, что от действий бывшего банкира никто не пострадал, а скорее он сам стал жертвой «американистов», потеряв свое состояние, превратившись в нищего. Метко охарактеризовал тот кипучий азартный мирок, в котором вращались Манус и дргие подобные биржевые дельцы. Аронсон находил, что подсудимый в своей печальной деятельности играл почти исключительно пассивную роль, всецело попав под постороннее влияние. Присяжные заседатели недолго посовещавшись и вынесли Г.А. Никитину оправдательный вердикт^[11].

После образования Фондового отдела Петербургской биржи в 1901 г. Манус являлся его «постоянным посетителем». Он баллотировался в «действительные члены» Фондового отдела, но получил только 1 избирательный голос против 15 неизбирательных голосов. Лишь в 1906 г. Манус был избран в «действительные члены»^[12].

Из мелкого маклера или, по словам редактора «Биржи за неделю» Н.И. Васильева, «маленького биржевого фактора и комиссионера Манус в короткое время вырос в своего рода крупную величину»^[13]. О таких как он, некий еврейский анонимный автор писал: «В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик - в предпринимателя высокого полета...»^[14].

Финансовая карьера Мануса начиналась с того, что сначала «он настойчиво, но скромно на собраниях говорил о нарушении его интересов, как акционера одной… акции». Потом он стал грозить разоблачениями, представляя сотню акций. Не останавливаясь ни перед чем, оглушительным гвалтом затушевывая свою собственную роль, Манус почти всегда талантливо и точно указывал на ошибки своих жертв. Первоначально он довольствовался скромными подачками, но аппетиты его росли. Следующим шагом стало превращение Мануса в члена правлений самых разных обществ. Взяток он уже брал, а требовал участия в деле. Наконец, Манус – «известный архимиллионер», оперирует миллионами, директорствует в нескольких предприятиях. Его имя превращаясь в нарицательное. Его язвительно именуют «героем биржи», величают «Великим Манусом», называют «демонической» личностью.

Профессор И.Х. Озеров в своих мемуарах вспоминал, как Манус в кругу близких ему лиц хвастался, что еще в 1905 г., когда у него «было лишь три рубля в кармане», сумел «запереть» выигрышные займы в банках. Он тогда «вошел в соглашение с банками, заплатив им хорошую сумму, и взгрел выигрышные (билеты. – П.Л.) и нажил крупное состояние»^[15]. Впрочем, как утверждал мемуарист, проделать это не составляло большого труда: билеты выигрышных займов находились в «твердых руках». Многие держали их на счастье и ни за что, несмотря ни на какой курс, не хотели с ними расставаться. Позже Манус, «желая вздуть акции Ленского товарищества», обошел банки, узнал, где сколько акций, и договорился не выпускать их. Точно зная, что предложение будет ничтожным, так как главный пакет был в руках у англичан, Манус на бирже стал «вздувать» ленские акции и преуспел в этом. Озеров в своих воспоминаниях охарактеризовал Мануса как «оригинальную фигуру биржевого хищника»^[16].

Участвовал Манус в 1910 г. в крупномасштабной игре на повышение акций Юго-Восточных железных дорог. Никаких видимых причин для неожиданного подъема их не было, дивиденд общества за последний год не повышался. Оказалось, что Международный Коммерческий банк, пожелал в делах Юго-Восточных железных дорог занять место Волжско-Камского банка и преступил к скупке акций через подставных лиц. Главным скупщиком стал Манус, которому для этой цели был открыт счет в Русско-Китайском банке. Манус начал скупать акции Югов по 150 руб. и даже меньше, а к моменту их сдачи они уже стоили 260–264 руб., что позволило ему получить не одну сотню тысяч. Эта «синекура» была ему предоставлена за то, что он слишком много знал^[17].

Участвовал Манус в крупномасштабной скупке акций Подольской железной дороги, которую стали даже называть «дорогой Мануса». В прессе шутили, что его бюсты «помещаются на всех станциях и полустанках»^[18].

За несколько лет биржевой деятельности Манус превратился в видного представителя делового мира столицы^[19]. Он стал директором правления Петербургского Вагоностроительного завода (свыше 2226 акций), председателем акционеров в правлении Юго-Восточных железных дорог (около 1600 акций), председателем правления Российского Транспортного и страхового общества, членом совета Сибирского Торгового банка (от 1200 до 4000 акций), крупнейшим владельцем акций Петербургского Международного коммерческого банка (11225), Общества вагоностроительных и механических заводов «Феникс» (2500 акции в 1915 г.), Лензолота и др. Без участия Мануса в предвоенные годы не обходилось ни одно крупное торгово-промышленное предприятие, ни одно темное банковское дело, ни одна эмиссия, ни одна финансовая «комбинация».

Известный журналист, драматург и предприниматель И.И. Колышко, близко знавший Мануса, уверял, что тот знал «тайны» всех банков, которые читал сквозь их показную бухгалтерию. Он их шантажировал в печати, на общих собраниях, в министерствах. Портфель Мануса был всегда полон пикантными досье. Колышко в своих воспоминаниях поведал о методах обогащения Мануса. Согласно мемуаристу, Манус создал разветвленную сеть банковского шпионажа. Его агентура своевременно доносила о всех предстоящих банкирских операциях. В нужный момент Манус появлялся в банке и, угрожая разоблачениями, ставил свои условия, требуя соответствующей доли в деле. Приезд его был всегда «событием» – от швейцара до директора банка все прерывали очередные дела и выходили навстречу. Манус проходил в кабинет директора, развалившись в кресле, ставил свои условия: или–или. Как правило, торговались, но, в конце концов, соглашались и заключали «контракт»^[20].

Ссылаясь на откровения самого Мануса, И.И. Колышко поведал историю первых манусовских миллионов: «Перед каждым новым делом банки сговариваются и каждый назначает себе процент участия. Когда я проник в их махинации, я предъявил свои требования. Ахнули. Не согласились. Сначала пустяк, дальше больше. Банки, сановники и… Манус. На равных правах. Первый расчет между нами произошел за этим столом (в ресторане «Аквариум» – П.Л.). Сидели, сосали шампанское. Я взял карандаш и стал на скатерти счет вести. “Что это вы пишете, – спрашивают. – “А вот увидите”. Подвел итог, – 10547000. Встал. “Вот, господа, что вы мне должны. Для ровного счета скинем тысячи. А 10 миллионов пожалуйте. 10 минут на размышление”. Ушел. А когда вернулся, мой счет оказался зачеркнутым и на нем написано Abgemacht! Так завелись мои первые миллионы…»^[21]. Колышко отмечал, что Манус был «хамоват», но «умница», при этом «был полон юмора, сверкал наблюдательностью, готовностью услужить посмеяться»^[22].

В 1911 г. началось активное сотрудничество И.П. Мануса с А.И. Путиловым. Совместно с банкирским домом «Братья Джамгаровы» они образовали в 1911 г. «синдикат», который начал скупать акции С.-Петербургского Частного банка как в России, так и во Франции. Были и другие совместные коммерческие дела. Хотя порой между Манусом и Путиловым возникали конфликты, но их удавалось улаживать^[23]. В конце 1912 г. газеты «Речь» и «День» писали о систематическом подкупе Манусом в союзе с Путиловым редакции «Нового времени». Их обвиняли в инспирировании появления статей, направленных против В.Н. Коковцова, с целью заставить того подать в отставку. Манус, выступавший с опровержением подобных обвинений, не отрицал самого факта подкупа. Он лишь категорически отказывался признать соглашения с Путиловым^[24].

Согласно газете «С.-Петербургский биржевой день», накануне Первой мировой войны в России появился целый ряд лиц, обладавших миллионным состоянием. Большинство из них имело отношение к банковской и биржевой деятельности. По подсчетам газеты, И.П. Манус имел самое большое состояние – 9 млн руб.^[25] Однако, имея солидное состояние, оцениваемое в 9, а по некоторым данным 12 и даже 60 млн. руб. (что было явным преувеличением), Манус, входивший в правления многочисленных предприятий, владевший контрольными пакетами двух коммерческих банков и десятка промышленных предприятий, так и не приобрел в финансовых кругах ни особого доверия, ни мало-мальского уважения. На бирже говорили: «Манус - наш Пуришкевич, Манус - неизбежное зло!..»^[26] На Петербургской фондовой бирже И.П. Манус слыл самой одиозной фигурой, «репутация которого как спекулянта низшей пробы... известна была всем и каждому»^[27]. Даже среди таких биржевых спекулянтов, как Бабус, Абельсоны, Шаскольский и другие, некоторые биржевые приемы Мануса считались «малоэтичными и не лишенными шантажного характера»^[28].

Министерство финансов неизменно считало, что именно он стоит в центре всей необузданной биржевой спекуляции. В.Н. Коковцов уверял, что у него имелись неоспоримые «доказательства того, что в искусственном и крайне вредном для всего Парижского рынка русских ценностей понижении бакинских акций Манус играл несомненную роль»^[29].

«Большого роста, смуглый, с лицом огненного происхождения, вечно в лоснящемся цилиндре и пальто, пережившем третью перелицовку», «обритый под американца, одетый под джентльмена, весь в драгоценных кольцах и булавках», Манус был постоянным объектом газетных фельетонов и карикатур^[30]. Особенно усердствовали такие издания, как «Банки и биржа» И.М. Эн-Янкова и «Биржа за неделю» С.Ю. Хейфица, которые из номера в номер публиковали материалы, направленные против Мануса. С целью «разоблачить грязные махинации Мануса» в них сообщалось о том, как «наживалось состояние» этого «князя, вышедшего из грязи». Эти разоблачения сводились к следующему: «играл на бирже при помощи всяких фокусов – то понижал, то повышал на бирже стоимость бумаг, скрывал куртаж и вообще спекулировал, не считаясь ни с какой этикой и стал богатым, что дало ему возможность совать свой длинный нос во множество всевозможных предприятий на их же горе-злосчастье, себе на потребу...»^[31] Писали, что Манус «ради спекулятивных целей и расчетов целый ряд лет выдавал фиктивные дивиденды»^[32]. В прессе постоянно появлялись публикации, вроде «Где Манус – там грязь»^[33].

В конце концов, устав от постоянных нападок со стороны издателя журнала И.М. Эн-Янкова, осенью 1913 г. Манус обратился к петербургской администрации с просьбой закрыть журнал «Банки и биржа», а его издателя выслать за пределы столицы. Эн-Янков в ответ объявил в своем журнале, что не сойдет с занятой им позиции до тех пор, пока «не сорвет маску с Мануса».

В 1915 г. Манус подал в суд на редактора-издателя журнала «Биржа за неделю» С.Ю. Хейфица, обвиняя его в шантаже, вымогательстве, личных оскорблениях и клевете. Дело, однако, окончилось в первой же инстанции незначительным наказанием: издатель был приговорен к 10 дням ареста при полицейском участке и 25-рублевому штрафу^[34].

Отмечая таланты И.П. Мануса, его решительность, работоспособность, знание дела, все без исключения упоминали его безграничную «манию величия», безмерное тщеславие, жажду властвования, высокомерие, грубость и хамство. В прессе неоднократно сообщалось, что за границей он выдавал себя за графа, князя, барона или генерального директора. Новым знакомым Манус представлялся как сын профессора. Так он отрекомендовался судебному следователю на допросе по делу М.Д. Шкаффа^[35]. Журнал «Вопросы банков биржи и финансов» утверждал, что «Манус с петроградскими вагонами метит чуть ли не в министры финансов»^[36]. Все попытки Мануса придать себе вес давали лишь повод прессе сравнивать его то с гоголевским Хлестаковым, то с грибоедовским Репетиловым. Однако это не особо смущало Мануса, и он вновь и вновь давал повод для очередной иронии.

Однажды в интервью одной газете Манус заявил, что в течение многих лет состоит членом правления Путиловских заводов. На это сразу поступило официальное опровержение, в котором утверждалось, что Манус никогда не имел никакого отношения к правлению общества^[37]. Дело заключалось в том, что Манус хоть и был выкрестом, но по закону евреи не допускались в правления предприятий, работающих на военное ведомство. Правление Путиловских заводов когда-то возбуждало ходатайство об отмене этой статьи устава специально ради Мануса. Но оказалось, что, введя его в свое правление, завод лишался бы права покупать земельные участки в Петербургской губернии. Поэтому Мануса избрали только членом ревизионной комиссии^[38].

Обращалось внимание на то, что Манус ради своего «болезненного самолюбия» был способен «разрушить то, над созданием чего он сам же немало потрудился, что усиленно рекламировал и даже навязывал»^[39]. Кратковременное пребывание его в правлении Петербургского Частного коммерческого банка закончилось для банка серьезными затруднениями. Из публикаций газет, со ссылкой на парижские источники известно, что французская группа, вступающая в управление Частным банком, поставила непременным условием своего участия назначение членом правления И.П. Мануса с предоставлением ему самых широких прав, равносильным правам директора-распорядителя. По слухам, ему был предложен оклад в 12 тыс. руб.^[40]

Одного только слуха в конце 1913 г. о скупке Манусом акций Частного банка с целью пройти в правление банка и получить директорское кресло оказалось достаточным для начала падения на бирже акций этого банка^[41]. Утверждали, что с приходом Мануса в 1907 г. в правление Петербургского Вагоностроительного завода, предприятие вскоре потеряло свою солидную репутацию. Манус стал «злым гением для завода». Положение общества пошатнулись, появилась насущная потребность дополнительных средств для содержания завода, из дела вышел Э.Ф. Бастиан^[42].

Когда в мае 1916 г. И.П. Манус выставил свою кандидатуру в члены правления Юго-Восточных железных дорог, представив к собранию акционеров пакет в 12000 акций, многие серьезно обеспокоились дальнейшей судьбой этого общества. Гадали, не случиться ли с акциями Югов то же, что произошло с бумагами Русского Торгово-Промышленного банка, когда их расценка испытала весьма чувствительное понижение только от одного слуха о возможном вхождении в правление банка Мануса^[43].

Осенью 1912 и зимой 1913 годов в прессе много писали о конфликте между Сибирским Торговым банком и Манусом, желавшим войти в правление банка. Манус был обижен на М.А. Соловейчика, обещавшего провести его в члены совета банка, но не выполнившего своего слово. Объединившись с оппозиционными членами правления банка Э.С. Мандалем, В.Л. Лунцем и М.М. Гутником, Манус опубликовал на немецком французском и английском языках брошюру, имевшую характер памфлета, направленную против Сибирского банка и его директора. Соловейчик был представлен как «преступный элемент», в подтверждении чего приводились рассказы о его непочтительном отношении к родителям, нарушении супружеского долга временном отстранении в прошлом от дел банка по требованию министра финансов и, наконец, служебных злоупотреблениях. В качестве доказательства последнего обвинения приводилась ссылка на фотографию протокола правления банка 1909 г., компрометирующего Соловейчика. Данный документ Манусу мог предоставить только кто-то из ближайшего окружения Соловейчика, сводивший с ним счеты^[44].

Все ждали созыва чрезвычайного общего собрания акционеров Сибирского банка, на котором Манус должен был предъявить свои права. Для его созыва необходимо было представить 4000 акций. Манус заявлял, что у него 55000 акций Сибирского банка из 80000 общего их количества. Манус утверждал, что правление банка придирается к нему и не принимает много акций как неправильно представленных^[45]. Две попытки Мануса и его группы созвать чрезвычайное собрание не увенчалось успехом из-за ряда технических ошибок, совершенных при предъявлении правлению банка акций, подкрепляющих права заявителей на созыв чрезвычайного собрания.

В одном случае акции были представлены Волжско-Камским банком по поручению якобы их владельцев, тогда как фактически все они принадлежали Манусу, и были расписаны им на подставных лиц. В списке этих акционеров были допущены такие грубые искажения в именах, отчествах и фамилиях, что значительная часть акций могла оказаться надолго заморожена в банке и, следовательно, утрачена Манусом, так как Сибирский банк не мог бы их возвратить несуществующим людям. Узнав об этом, дирекция Волжско-Камского банка поспешила взять обратно представленные акции до оформления их приема Сибирским банком. Волжско-Камский банк был вынужден отказаться от попыток оказать услугу Манусу расписать его акции на подставных акционеров. С точки зрения банковской морали считалось неэтичным для банка брать на себя поручительство по расписанию на подставных лиц акций других банков. Исключения допускались лишь в тех случаях, когда правление банка, акции которого расписывались, само было заинтересовано в том^[46].

Узнав, что один крупный парижский банкирский дом (Bangue Française) располагает партией около 10000 акций Сибирского банка, Манус направился в Париж. Банкирский дом согласился уступить ему свои права. Сделка состоялась подозрительно быстро, на чем настаивали французы. А через два дня на Парижской бирже разразилась паника. Акции Сибирского Торгового банка разом упали на 40 руб. и продолжали понижаться. Это было следствием отнюдь не плохого состояния счетов банка или неудачного ведения дел, а исключительно биржевой спекуляции. Манус сразу потерял свыше 500000 руб., считая, в том числе, и куртаж парижского банкирского дома. Попытка Мануса найти компаньона для захвата Сибирского банка также не увенчалась успехом^[47]. Даже стали утверждать, что Манус распродает свой портфель акций Сибирского банка^[48]. Блок оппозиционных правлению банка акционеров распался. Убедившись в безуспешности борьбы, Манус предпринял шаги к примирению с М.А. Соловейчиком.

23 марта 1913 г. состоялось очередное собрание акционеров Сибирского Торгового банка. На нем Манус предъявил 3865 акций, но пожелал располагать всего 5 уставными голосами, как и М.А. Соловейчик с его 1271 акцией^[49]. На следующий год Манус предъявил 1058 акций, а Соловейчик 2229, то и другое было самым большим количеством^[50]. Собрание 1914 г. отличалось необычайным многолюдьем и прошло очень бурно. Манус в своем выступлении неожиданно заявил, что он, поместивший в акции Сибирского банка огромный капитал, «ни минуты не беспокоиться за судьбу своих денег, ибо убежден в том, что все ведется в полном порядке»^[51].

В 1916 г. Манус предпринял очередную попытку захватить Сибирский Торговый банк. После смерти М.А. Соловейчика Манус захотел стать во главе банка, как один из крупнейших его акционеров, имеющий 1143 акцию. Он уже заранее называл себя будущим директором-распорядителем Сибирского банка. Однако на чрезвычайном общем собрании акционеров банка «сибиряки» дали отпор Манусу и вывели его из состава правления^[52]. Один из руководителей Сибирского банка В.В. Тарновский полагал, что в намерение Мануса «входило: с одной стороны, широко развернуть, опираясь на аппарат «своего» банка…, чисто спекулятивные операции, вкладывая в них как средства банка, так и личные свои капиталы, достигшие в то время до 30 млн руб., и, с другой стороны, осуществить тщеславное стремление выбиться из среды биржевиков-шиберов, чтобы встать в ряды столичных банковских и финансовых воротил»^[53].

Популярность Мануса, не лишенная скандального характера, распространялась далеко за пределы круга лиц, имевших отношение к бирже и банкам. Так, в петербургском театре комедии «Зон» в представлении «Шофер к Зону» режиссер А. Кошевский вывел на сцену узнаваемый всеми персонаж Мануса, которого играл артист А. Долматов. И хотя критика отмечала, что в целом образ был создан не очень удачно, но моментами артисту удалось показать внутреннюю суть героя. Полагали, что Долматов либо не видел своего прототипа, либо получил «предупреждение» и специально не гримироваться под Мануса^[54]. В этом же спектакле на сцену был выведен еще один известный петербургский банкир и биржевик – З.П. Жданов. Актера, игравшего эту роль, по мнению критики и публики, нельзя было отличить от настоящего Жданова.

Рене Фюлоп-Миллер, издавший в 1927 г. в Лейпциге книгу о Распутине, писал, что Мануса обычно называли в Петербурге «желтым господином»^[55].

С именем И.П. Мануса были связаны постоянные «свары, неприятности и почти скандалы» на фондовой бирже. Петербургскому биржевому комитету неоднократно приходилось рассматривать жалобы на разные «бесчестные поступки» Мануса, связанные с «непринятием» проданных ему или купленных им на бирже ценных бумаг^[56]. Время от времени разбирались и случаи об оскорблениях, нанесенных Манусом во время биржевых собраний разными лицами. Так, 20 июля 1900 г. в Биржевой комитет поступило заявление от петербургского купца 1-й гильдии А. Насберга, в котором тот жаловался, что Манус назвал его «громко и неоднократно дерзким человеком, пригрозив дать по лицу... но выражение Мануса было еще острее, притопнув при этом ногой»^[57]. В заключение биржевого комитета отмечалось, что «поведение подобного рода со стороны Мануса не раз повторялось» и раньше^[58]. Позже по просьбе Насберга дело было прекращено^[59].

Серьезный инцидент произошел в сентябре 1910 г. между Манусом и директором Петербургского Частного коммерческого банка А.А. Давидовым, потребовавшего вмешательства гоф-маклера В.А. Гетца. Поводом послужил грубый отказ Мануса продать 2000 акций Донецко-Юрьевского металлургического общества, которые он сам же предлагал во всеуслышание по цене на 25 руб. дешевле официальной котировки. Гетц, как дежурный член Фондового совета, обратился с увещеванием к Манусу, который в ответ заявил, что это не его дело и ему вообще нечего вмешиваться. Со слов Гетца, разошедшийся Манус предложил ему «убираться с биржи, что он не намерен отдавать свои бумаги моим любимчикам, вроде Частного банка, который должен ему 300000 руб. и что он мне покажет, когда будут выборы в члены Совета, что я не оправдал надежд и т. п.»^[60]. Это было явным перегибом со стороны зарвавшегося Мануса.

Лишь угроза удаления с биржи за нарушение тишины и спокойствия собрания немного утихомирила Мануса. Сам он эти события объяснил следующим образом: «…ко мне подходит г. Гетц и, в самых резких и не допустимых выражениях, кричит на меня за такие крупные продажи и т. д… оканчивает следующей фразой: “это с вашей стороны шантаж, Вас выгонят с биржи!”»^[61]. Ко времени разбирательства инцидента, назначенного на 1 ноября 1910 г. в Совете фондового отдела, Манус «заболел», а 4 декабря вообще забрал свое заявление^[62].

Однажды словесная ссора, произошедшая на бирже между Манусом и Е.Г. Шайкевичем из Петербургского Международного коммерческого банка, закончилась обоюдной потасовкой. Повздорив, они набросились друг на друга с кулаками. Их разняли другие биржевики. Но позже, когда Манус приобрел 15000 акций Международного банка и мог повлиять на выборы Шайкевича, состоялось их примирение. Не раз недавних врагов, а затем друзей-приятелей видели неразлучными не только на бирже, но и в клубах, ресторанах и т.д.^[63]

Другой инцидент, случивший 10 сентября 1913 г. на бирже, чуть не закончился для Мануса серьезными последствиями. Сын российского финансового агента в Париже Ф.А. Рафалович купил у Мануса партию бумаг, но в день сдачи, их не получил. Продавец не спешил с ними расстаться, т. к. бумаги «пошли в гору» и их реализация была невыгода. На требование Рафаловича исполнить сделку, Манус заявил, что никаких договоров с ним не заключал. Это был скандал, который с трудом удалось все же замять. Рафалович не стал жаловаться в официальные органы, ограничившись словами, громко произнесенными на всю биржу, что с Манусом иметь дела нельзя^[64].

Для многих современников имя Мануса всегда олицетворялось с биржевой «кулисой» и «американкой». Сам термин «кулиса», вполне определенный и ясный во Франции, в России хоть и вошел давно в употребление, но оказался несколько неопределенным и даже двусмысленным. На российских биржах никогда не было такого строгого разделения на «паркет» (присяжных маклеров) и «кулису» (всех остальных биржевиков), как это существовало в Париже.

В годы биржевого подъема 1909–1912 годов значение и влияние петербургской «кулисы» выросло. Еще недавно она рассматривалась как «величина ничтожная», которую не стоило брать в расчет. В сношениях с банками и официальными учреждениями «кулисе» всегда давали понять, что она является слишком расплывчатой и пестрой организацией. При этом все эксцессы отдельных деятелей фондовой биржи, «завзятых спекулянтов и понижателей», неизменно связывали со всей «кулисой», которую обвиняли в разных неблаговидных маневрах. В моменты понижения говорили: «Манус, Жданов и манусята понижают», при понижении: «зарываются»^[65]. Для многих «кулиса» ассоциировалась с «американками» и биржевой спекуляцией, не внушающей большого доверия.

Помещение для нужд «кулисы» было нанято в здании Сибирского Торгового банка (ранее собирались в помещении банкирского дома «Кафталь, Гандельман и К°»). В Сибирском банке с 11 мая 1912 г. в социальном помещении биржевая «кулиса» собиралась для заключения до- и послебиржевых сделок. Она имела в своем распоряжении роскошный обширный зал с несколькими десятками телефонов. При помещении был устроен буфет и особая приемная для клиентов и т.д.

19 мая 1912 г. в зимнем концертном зале «Виллы Родэ» состоялся банкет биржевых деятелей по случаю открытия этих вечерних биржевых собраний в Сибирском банке. Среди 120 человек присутствовавших на мероприятии находились многие видные представители биржевого и финансового мира Петербурга. Было произнесено немало речей. Остроумное выступление сделал И.П. Манус, коснувшийся прошлого столичной биржи и упомянувший о том, что остзейские немцы начинают считать человека с барона, а петербургские биржевые круги – только с директора банка. По инициативе Мануса, внесшего 1000 руб., решено было учредить общество вспомоществования впавших в нужду биржевиков. Тут же было собрано около 20000 руб.^[66]

«Американская биржа» способствовала превращению части «кулисы» из разрозненной массы в организованную силу, имевшую своих лидеров и руководителей. С окончанием биржевого ажиотажа надобность в «американке» ослабела, вернее, от нее отхлынула масса небиржевой «публики», придававшей собраниям характер «базара», куда стекались все кто хотел. В становлении петербургской «кулисы» немаловажное значение имели развитие самой фондовой биржи и усиливавшиеся контакты с Парижской биржей.

Согласно Положению о Фондовом отделе 1901 г. Петербургскую фондовую биржу могли посещать: а) действительные члены отдела, б) постоянные посетители, в) гости и г) представители Министерства финансов. Сверх того, при Фондовом отделе состояли фондовые маклеры. Исключив представителей Министерства финансов и фондовых маклеров, нельзя утверждать, что оставшиеся представляли исключительно «кулису». Действительными членами Фондового отдела являлись все коммерческие банки столицы, представленные на бирже двумя, тремя или четырьмя лицами. Никому и в голову не приходило считать, например, банкиров П.Л. Барка, А.И. Вышнеградского, А.А. Давидова, Б.А. Каменку, А.И. Путилова, М.А. Соловейчика или Я.И. Утина «coulissier». В силу особенного положения на бирже и в финансовом мире кредитные учреждения никогда не вступали в непосредственные биржевые отношения друг с другом. Они передавали лишь поручения маклерам и действительным членам, которые продавали и покупали бумаги за их счет. Поэтому представителей банков всегда относили к «паркету» Петербургской биржи.

Если официальная часть биржи, «паркет», в лице банков, банкирских домов и контор и присяжных маклеров, брал силой капитала, то «кулиса» – многочисленностью своего состава. Манус был явным кулисьером, стремившимся в паркет.

Немалое неудовольствие «кулисы» давно вызывал вопрос о выборе и назначении маклеров, которые пополнялись из банковских служащих, преимущественно из немцев. Находили, что при таких условиях они по необходимости будут усердствовать перед теми банками, которые оказали им содействие. «Кулису» также возмущал принцип несменяемости маклеров, а главное, их участие в Совете фондового отдела в качестве представителей от «кулисы». Она считала, что маклерская коллегия фактически «узурпировала» права «кулисы»^[67].

На состоявшихся 29 мая 1912 г. довыборах в Совет фондового отдела^[68] прошли три кандидата, поддержанные «кулисой»: директор Сибирского банка М.А. Соловейчик, владелец старейшей банкирской конторы в Петербурге Д.Г. Новоселов (на бирже работал около 36 лет) и И.П. Манус (на бирже – 22 года). Однако Министерство финансов не утвердило Новоселова и Мануса. По словам директора Международного банка и члена Совета фондового отдела Я.И. Утина, Новоселов и Манус, как представители «кулисы», безусловно, не могли пройти, так как В.Н. Коковцов «очень настроен против этого учреждения, созданного Манусом, Ждановым и К^о»^[69].

10 июня Особенная канцелярия по кредитной части официально объявила, что неутверждение Мануса и Новоселова вызвано неблагоприятными сведениями о них, полученными Министерством финансов от органов биржевого управления^[70]. Кредитная канцелярия также опровергала сообщение прессы об их единогласном избрании. Согласно приведенным данным, за них проголосовали – 81 и 74 «за» и 62 и 69 «против»^[71]. Министр финансов утвердил членом Совета фондового отдела одного М.А. Соловейчика, за которого отдали 87 голосов «за» при 56 «против».

Совет фондового отдела в конфиденциальном сообщении в Особенную канцелярию по кредитной части обращал внимание на «крайне неуживчивый и тяжелый характер г-на Новоселова и, в особенности, г-на Мануса, что выражалось в неоднократных личных недоразумениях между ним и другими членами Фондового отдела». В качестве примеров приводились случаи, произошедшие в 1910 г. с гоф-маклером В.А. Гетцом и в 1912 г. с директором С.-Петербургского Частного коммерческого банка Пашквером. В записке отмечалось, что Совету фондового отдела приходилось принимать всевозможные меры к их устранению, но Манус под разными предлогами уклонялся от их разрешения^[72].

Манус и Новоселов намеривались установить, в чем именно заключаются указанные «неблагоприятные сведения», дабы привлечь их авторов к судебной ответственности и предоставить суду дальнейшее решение этого дела. Манус даже передал защиту своих интересов присяжному поверенному А.В. Бобрищеву-Пушкину 2-му^[73]. Через полгода Д.Г. Новоселов все же вошел в состав Совета фондового отдела. На состоявшихся выборах он был избран 126 голосами из 206^[74]. Манус отказался от мысли войти в состав Совета.

И.П. Манус трижды баллотировался в члены Совета фондового отдела Петербургской биржи и трижды был забаллотирован^[75]. В последний раз, весной 1912 г., когда Манус был избран в члены совета от «кулисы», он не был утвержден министром финансов В.Н. Коковцовым по представлению директора Кредитной канцелярии Л.Ф. Давыдова «ввиду общеизвестных моральных свойств г. Мануса, его предосудительного прошлого и резко выраженной спекулятивной его деятельности среди дельцов самого темного разбора»^[76]. Манус, «затаив злобу», заявил о готовности держать пари на 200 тыс. руб., что дни Коковцова сочтены, он не дотянет до своего 10-летнего юбилея и к февралю 1914 г. уйдет из Министерства финансов^[77]. Одновременно с этим, действительно, в «Новом времени» и «Гражданине» стали появляться статьи и заметки, направленные против Коковцова и Давыдова.

Манус имел огромное влияние на князя В.П. Мещерского, печатал в его газете свои статьи по финансовым вопросам и спекулировал за его счет на бирже^[78]. После яростной критики Мануса в газете «Гражданине» в адрес нескольких крупных банков, последние, чтобы тот «держал язык за зубами, ввели его в состав различных административных советов»^[79]. Об этом случае вспоминает И.И. Колышко. Когда за отсутствием Мещерского, он редактировал «Гражданин», в нем стали появляться обличительные статьи, направленные против банкиров. Колышко сообщили, что статьи шантажные, и тот их выбросил. Явился автор этих статей, Манус, и дал доказательства справедливости его разоблачений^[80].

Возможно, Колышко имел ввиду статьи Мануса, опубликованные в газете «Гражданин» в первой половине 1902 г., в которых критиковались Московский Коммерческий, Учетный и Ссудный, Частный Коммерческий, Русский для внешней торговли, Волжско-Камский, Торгово-Промышленный и Международный банки. *В своих статьях Манус писал об огромных годовых окладах директоров банков, получавших от 75 до 100 тыс. руб., в то время как министр финансов только 18 тыс. руб. Приводил факты сговора «невских банкиров» в понижении на бирже курса акций с целью «истребления слабых рук»^[81]. В своих публикациях Манус использовал выражения: «биржевые дельцы», «воротилы банков», «биржевые аферисты», «некоторые бессовестные банкиры», «банковые гешефмахеры» и пр. Через несколько лет эти же обвинения и выражения будут применяться по отношению к самому Манусу, которого признают «типичным представителем современной биржевой и банковской индустрии»^[82].

Часто статьи Мануса были посвящены биржевым вопросам. Он скептически оценивал результаты биржевой реформы 1900 г. С.Ю Витте. В своей статье «Принесла ли пользу новая биржевая реформа 1900 года?» Манус писал: «К великому сожалению, приходится констатировать, что новая реформа министерства не устранила вредных элементов, которые были главными причинами разорения публики, ибо все члены, посещавшие биржи, и часть которых была намечена к устранению, не только не устранены, а, наоборот, вследствие новой реформы укрепились в своем положении; что это так, доказывает почти абсолютное избрание всех посетителей биржи в число действительных членов отдела, за исключением 10 человек, не избранных в действительные члены по причинам, ничего общего с биржевой этикою не имеющим...»^[83]

Манус писал, что в действительные члены Фондового отдела не попали лица окончившие университеты, известные своей корректностью, но связанные с прессой. Был исключен представитель ежедневной газеты за свои отзывы об аферистах биржи. Не попали в действительные члены люди, прослужившие много лет на государственной и общественной службе и безукоризненно честно исполнявшие свои денежные обязательства. Безусловно, здесь Манус имел себя. Его также не утвердили в 1900 г. Зато в действительные члены попали люди, отбывшие тюремное заключение за мошенничество; люди, хронически не исполнявшие свои денежные обязательства; люди, долгие годы игравшие на понижение русского кредитного рубля, попали все лютеране и католики, как русские, так и иностранные подданные. Манус находил излишним называть фамилии лиц, недостойных быть выбранными действительные члены, т.к. в его задачу не входит задевать личности. Но при этом, намекал на то, что у него имеется полный и верный список лиц с их нравственными качествами^[84]. Это был откровенный шантаж.

В качестве одной из отрицательных сторон нового закона Манус отмечал запрет свободного посещения биржевых собраний всех желающих. Так, если раньше лица, имевшие ценные бумаги, хотя и не могли принимать непосредственного участия в торговле на бирже, то имели возможность лично видеть, что говорят и делают специалисты по отношению к той или иной бумаге. По мнению автора статьи, именно с тех пор широкая «публика» почти перестала покупать государственные и промышленные бумаги. Другой причиной ухудшения дел на бирже стала, как полагал Манус, «знаменитая Красная перегородка», разделившая биржевиков товарных и фондовых. В результате солидные торговцы биржевыми товарами перестали принимать участие в делах фондовой торговли. При падении курса бумаг они стали избавляться от них, объясняя свой испуг тем, что раньше, находясь в одном зале, они были в курсе всех дел и знали настроение фондовой биржи.

И.П. Манус предлагал убрать перегородку и разрешить всем петербургским купцам 1-й гильдии и их доверенным совершать сделки на фондовой бирже; позволить частной «публике» совершать через биржевых маклеров сделки и лично присутствовать во время покупки и продажи их бумаг; избирать ежегодно котировальную комиссию, состоящую из биржевых маклеров, посетителей биржи и двух чиновников из Министерства финансов (но служащих Государственного банка) и возложить на нее всю ответственность за неправильную котировку; запретить банкирам и директорам банков «делать» котировку, используя влияние на зависимых от них биржевых маклеров; увеличить количество фондовых маклеров, «в особенности русских, на 25 процентов, так чтобы русских маклеров было бы 25 процентов, а немцев 75 процентов»^[85].

Позже на деньги Мануса отчасти издавалась газета «Гражданин»^[86]. По утверждению М. Палеолога, «деловое чутье» Мануса сблизило его с неустрашимым поборником православия и самодержавия» князем Мещерским, перед которым он «рабски пресмыкался»^[87]. М. Верстрат уверял что работая у Мещерского Манус не преминул воспользоваться возможностью завести несколько выгодных знакомств в реакционных кругах. Даже В.Н. Коковцов, по заверению М. Верстрата, был вынужден заплатить Манусу круглую сумму^[88].

Довольно тесно Манус был связан с редактором газеты «Новое временя» М.А. Сувориным и его зятем В.П. Козловским. Оба, и тесть, и зять, под его руководством стали играть на бирже, и весьма успешно^[89].

При содействии князя Мещерского Манус даже «пробрался» к генерал-адъютанту Николая II К.Д. Нилову^[90]. В довольно близких отношениях он был с чиновником особых поручений Министерства внутренних дел, шталмейстером Н.Ф. Бурдуковым^[91]. Манус входил в его «кружок» и держал его на «большом жаловании», хотя сам старался оставаться в тени. Находился Манус в коротких отношениях с П.Л. Барком, бывал у него, о чем любил хвастать^[92]. Утверждали, что Барк воспользовался услугами Мануса и при его содействии стал министром финансов^[93].

Пользуясь близостью к Г.Е. Распутину, который обедал у него каждую среду, Манус сумел получить чин действительного статского советника^[94]. *22 августа 1915 г. Николай II пожаловал И.П. Мануса гражданским чином IV класса с возведением в потомственное дворянство «за заслуги перед отечественной промышленностью». Кроме того, в зачет вошел его 14-летней стаж казенной службы, в качестве начальника хозяйственного отдела Царскосельской и Оренбургской железных дорог^[95]. Пытаясь объяснить как-то «заслуги» Маннуса пресса сообщала, что он «первый завязал торговые отношения с Америкой», войдя в соглашение с известной промышленно-банковской конторой в Америке «Чарльс Б. Ричард и К°». Отныне, писал журнал «Банки и биржа» Российское Транспортное и страховое общество является представителем для России этой американкой компании^[96]. По слухам, за титул «превосходительства» Манусу пришлось поднести Распутину в виде пожертвования 40000 руб. О связи Мануса и Распутина писал личный секретарь последнего А.С. Симанович^[97].

Конечно, И.П. Манус был типичными биржевым дельцом-спекулянтом – «биржевым шибером», не брезговавшим ничем во время игры на бирже, но, несомненно и то, что это была личность далеко не заурядная, чрезвычайно энергичная и предприимчивая, в какой-то мере даже талантливая. Поскольку нельзя объяснить успехи Мануса только одной удачей.

Несмотря на все отрицательные стороны личности И.П. Мануса, следует признать бесспорный факт – он занимал на Петербургской фондовой бирже положение крупного и порой руководящего биржевым настроением деятеля. По мнению «Биржевых известий», Мануса «нравиться ли это или нет, – надо признать не только весьма выдающимся и крайне энергичным и даровитым, но и весьма полезным для биржевого оборота биржевым коммерсантом, – тем, что немцы весьма метко называют Großspekulant»^[98].

В годы Первой мировой войны И.П. Мануса вместе с Д.Л. Рубинштейном обвиняли в шпионаже в пользу Германии^[99]. Их считали «банковским пацифистам», ставившими ставку на замирение с немцами. Например, французский посол в России М. Палеолог считал Мануса самым активным, наиболее ловким и исключительно влиятельным агентом германской разведки. По словам посла, с самого начала войны Манус вел кампанию за скорое примирение России с немецкими державами. Более того, французский дипломат подозревал Мануса в том, что тот является «главным распределителем германских субсидий»^[100]. Обвинения достаточно серьезные, но голословные. Никаких доказательств у Палеолога не было.

По мнению М. Верстрата, слухи о вхождении Мануса в окружение императрицы и возможности влияния через нее на Николая II распространялись им самим ради поднятия собственного авторитета, а он был мастером спекуляции на общественном доверии^[101]. Сомневался Верстрат, что Манус мог быть германским шпионом. В том распространенном заблуждении военного времени, полагал Верстрат, можно было обвинить большую часть банкиров Петрограда^[102].

О принадлежности Мануса к «немецкой Распутинской организации» показали во время допросов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства А.Н. Хвостов, А.Д. Протопопов, Н.И. Иванов, Д.Н. Дубенской и др.^[103] Например, Дубенской называл Мануса «душой всех друзей немцев», через которого «деньги идут, и на эти деньги содержится Распутин»^[104]. Однако самого Мануса Чрезвычайная следственная комиссия не арестовывала и не допрашивала. Каких-либо серьезных доказательств причастности Мануса к шпионажу не было^[105].

Полковник Б.В. Никитин, возглавлявший с марта по июль 1917 г. контрразведку Петроградского военного округа в своих воспоминаниях, написанных в эмиграции, утверждал, что И.И. Колышко, являвшийся германским шпионом, во время своих разъездов по столице несколько раз встречался с И.П. Манусом. Предполагая, что для реализации крупных кредитов, открытых немцами Колышко, тому придется провести ряд финансовых операций, Манус попал в поле зрения контрразведки. Никитин подписал ордер на обыск в квартире Мануса хотя не имел против него никаких улик. Сотрудник контрразведки, прибывший с ордером к Манусу, не был впущен в квартиру. На предложение открыть дверь именем главнокомандующего, Манус открыл стрельбу из револьвера. Прибывшее подкрепление выломало дверь, а Мануса доставили в контрразведку, где он свое сопротивление объяснил тем, что думал, будто к нему явились не представители власти, а шайка бандитов, прикрывающаяся именем главнокомандующего. Во время обыска ничего предосудительного у Мануса найдено не было и его сразу же отпустили. А вот при обыске Колышко в его чемодане был, писал Никитн, был обнаружен проект сепаратного мира Германии с Россией^[106].

С приходом к власти большевиков Манус не покинул Россию, как это сделали Путилов, Батолин и многие др. На вопрос Верстрата почему он не уезжает за границу, Манус ответил, что «не испытывает страха»^[107]. Возможно, он полагал, что скоро все вернется на круги своя, большевики не осмелятся его тронуть или не мог представить жизнь в миграции.

В 1918 г. Манус был арестован большевиками. Согласно воспоминаниям М. Верстрата, якобы на упрек председателя Петроградской Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией М.С. Урицкого, что он «проклятый капиталист», Манус ответил, что тогда тот «всего лишь подлый вор и не больше». По приказу Урицкого Мануса тотчас отвели в подвал, где какой-то «латыш, профессиональный убийца, человек с лицом зверя, смрадно пахнущий алкоголем и кровью, пристрелили его как собаку, пустив ему пулю в затылок»^[108].

Однако И.П. Мануса приговорили к расстрелу 30 октября 1918 г., когда председателя Петроградской ЧК уже не было в живых. Урицкого убил двумя месяцами ранее, 30 августа, эсер студент Л. Канегиссер.

Иначе повествует о гибели Мануса И.И. Колышко. Он писал, что когда «большевики потребовали за его шкуру миллион, Манус, обругав их, предложил 100 тысяч. Его избили. Он помешался. И в доме сумасшедших был пристрелен»^[109].

Одна из версий смерти Мануса принадлежит писателю А.Н. Толстому, который в своей повести «Эмигранты» (1931) писал, что Манус застрелился. Причина самоубийства автором изложена следующим образом: «В Марселе… Грузил два парохода военными стоками. Портовые рабочие вдруг отказались грузить для Деникина. Пришлось добиться от правительства публикации, что пароходы идут в Аргентину… Рабочие продолжают бастовать. А цены падают. Манус все ждет… Когда разница дошла до трех миллионов франков, выстрелил себе в рот…»^[110]. В предисловии Толстой утверждал, что факты повести исторически подлинны, персонажи взяты из документальных материалов, изустных рассказов и личных наблюдений. Прошло 10 лет после тех событий, которые легли в основу повести, писатель что-то не знал или слышал с чьих-то слов, что-то, может, забылось, но он помнил о былой славе Мануса.

В архиве ГУВД С.-Петербурга удалось обнаружить уголовное дело И.П. Мануса. Из документов дела следует, что Мануса приговорили к расстрелу 30 октября 1918 г., когда председателя Петроградской ЧК уже не было в живых. Урицкого убил двумя месяцами ранее, 30 августа, эсер студент Л. Каннегиссер.

Из сохранившегося архивного уголовного дела явствует, что И.П. Манус был арестован 4 июля 1918 г. в собственном доме (Сергиевская ул., 17) по приказу Г.И. Бокия. При аресте у него были изъяты переписка, деловые бумаги (51 пакет), деньги (3700 руб.), продукты сверх установленной нормы (3 пуда муки, 1 пуд сахара, 26 фунтов сахарного песка)^[111].

Аресту Мануса предшествовали следующие события: 1 июля 1918 г. из Народного комиссариата юстиции за подписью Болислава Орлинского^[112] в ВЧК было отправлено письмо, в котором со ссылкой на проверенные сведения сообщалось, что член правления Русского для внешней торговли банка А.Ю. Доб-рый организует в Киеве свой банк, объединяющий деятельность киевских отделений русских банков. С этой целью Добрый собрал 50 млн. руб. и покупает для нового банка у правления Русского для внешней торговли банка «большие ценности, принадлежащие русскому народу». Орлинский утверждал, что с Доб-рым поддерживает постоянную связь директор и член правления того же банка М.А. Криличевский, который уже продал за границу после Октябрьского переворота Александровское Корюковское товарищество сахарных заводов и Южно-Русское металлургическое общество. По сведениям Наркомюста, Криличевский сумел задним числом перевести свои капиталы в Киев, куда и сам собирается уехать. Предлагалось «для раскрытия всех преступных замыслов банкиров… начать расследования деятельности Криличевского и его сообщника… Мануса». Их следовало срочно арестовать, произвести у них обыски в служебных кабинетах и по месту жительства, направить агентуру в Киев для сбора сведений и документов, а также в Стокгольм, «являющийся центром преступной работы банкиров, для выяснения плана последних по изъятию ценностей из России за границу»^[113].

Кроме того, 3 июля в ВЧК поступило заявление от служащего правления Российского Транспортного и страхового общества Н.П. Тулупова. Фактически это был настоящий донос на Мануса. В нем перечислялись разные «преступления» этого «злого гения и тирана 600 белых рабов тружеников правления» еще с дореволюционного времени. Тулупов вспоминал как «“Его превосходительство”, как он (Манус. – П.Л.) требовал, чтобы его титуловали» в 1915 г. преподнес Г. Распутину 40000 руб. за чин действительного статского советника. За это в тот год все служащие общества были лишены прибавок к жалованию. Заявитель доносил, что Манус и его «верные вассалы, прихвостни и прихлебатели» (секретарь правления И.Е. Шевченко-Красногорский, К.Е. Крупышев, Коржевский, В. Егоров, С. Беликин, Г. Тани и др.) не исполняют постановления и декреты Российской Федеративной республикой, занимаются изъятием с текущих счетов денег под разными видами, представляют фиктивные сметы, по которым деньги куда-то исчезают. По словам заявителя, Манус также занимался укрыванием капиталов других предприятий и обществ, переводил в разные места акции как аннулированные, так и действительные облигации, займы и прочие ценные бумаги. Тулупов предполагал, что Манус колоссальные денежные средства переправляет А.И. Путилову в Сибирь, в Одессу или Киев. В последнее время, ставил в известность ВЧК доноситель, из кабинета Мануса что-то увозят по вечерам, когда в правлении никого из служащих нет. Жаловался Тулупов и на низкий заработок служащих правления Ространса (оклад по 1 категории составлял 115 руб. в месяц, 2-й – 140 руб., 3-й – 160 руб., 4-й –190 руб., 5-й – 220 руб.), из-за чего они «все обречены на голодую смерть». И даже собираются отправить делегацию к комиссару труда П.А. Залуцкому «с мольбой о помощи». При этом «прихлебатели» Мануса, как утверждал Тулупов, получали по несколько тысяч и даже десятков тысяч в месяц разных наградных^[114].

Все это, по-видимому, и стало поводом для ареста И.П. Мануса и помещения его в Дом предварительного заключения на Шпалерной ул., 25.

18 июля 1918 г. с Фонтанки, 16, где находился в то время Наркомюст, в ВЧК на Гороховую, 2, поступило новое письмо, в котором утверждалось, что у Центральной уголовной следственной комиссии возглавляемой Орлинским имеются сведения о тесной связи М.А. Криличевского, И.П. Мануса, В.Ф. Трепова, Рабиновича, Ф. Меленевского, З.П. Жданова, А.И. Вышнеградского, К.И. Ярошинского, А.И. Путилова и князя Д.И. Шаховского^[115]. В качестве свидетелей, много знающих о деятельности Мануса и Криличевского перечислялись имена бывшего присяжного поверенного П.Я. Логвинского, директора Петроградского Народного банка А.И. Вышнеградского, журналиста Н.А. Нотовича, присяжного поверенного и стряпчего С.А. Криличевского, директора Московского банка П.И. Жабы, директора Московского Промышленного банка (бывшего «И.В. Юнкер и К˚» А.П. Эльяшевича, директора Азовско-Донского банка Е.М. Эпштейна, кафешантанной певицы из Виллы Родэ Екатерины Руслановой.

Из письма явствует, что Наркомюст вел собственное расследование «по делам о крупных финансистов». Поэтому Орлинский просил передать ему документы и книги, изъятые у арестованных при обыске, но не приобщенные за ненадобностью к делу. Конечной целью этого расследования, сообщалось в письме, «может быть предание их суду и конфискация их имущества». Даже в случае признания необходимости освобождения арестованных из-под стражи Наркомюст просил известить заранее, чтобы успеть допросить их пока они не успеют скрыться^[116].

Также из Наркомюста в ВЧК 15 августа сообщалось, что по совершенно достоверным сведениям в Петрограде и Москве проживает руководитель фирмы «Иван Стахеев и К°» М.Н. Миллер, который занимается фиктивной продажей банковских ценностей за границу. Пользуясь службой своего сына (бывшего ротмистра Н.М. Миллера) советской власти, он перевел свое состояние в Германию. С этой целью он встречался с банкиром Коном, приезжавшим из Берлина специально для скупки немецкими банками сырья и российских ценных бумаг. С Коном в Петрограде также встречались представитель Учетно-ссудного банка Шеперт, представитель парижского банкира Дрейфуса, В.Л. Поляков, М.А. Криличевский, Д.П. Манус, в Киеве – А.Ю. Добрый. Сведения о Милере, как утверждал Орлинский, могли бы дать, «если захотят» его посредник Батолин, ездивший в Стокгольм привлекать для русских финансистов капиталы заграничных банков и для перевода денег на Украину, а также бывший журналист Н.А. Нотович^[117].

Для освобождения И.П. Мануса были привлечены самые разные лица и использованы всевозможные средства. На следующий же день после его ареста правление общества Юго-Восточных железных дорог обратилось в ВЧК с просьбой ускорить производство по делу их директора, т.к. его личное присутствие необходимо для разрешения многих вопросов, в том числе и подготовки передачи дороги в государственную собственность. Через полторы недели, 13 июля правление ходатайствовало об освобождении Мануса под поручительство. В тот же день правление Российского Транспортного и страхового общества просило Урицкого освободить Мануса под денежный залог. Размер его должен был установить сам председатель Петроградской ВЧК. 15 июля к Урицкому обратился за разъяснениями относительно ареста и обвинений «украинского гражданина» И.П. Мануса германский генеральный консул Брайтер. Он также предлагал внести залог, размер которого установит ВЧК. 4 октября просьба об освобождении Мануса поступила на имя Бокия от наркома путей сообщения В.И. Невского. В ней говорилось о необходимости его личного участия для скорейшего проведения в жизнь декрета СНК от 4 сентября 1918 г. «О ликвидации частных железных дорог»^[118].

Родственники и знакомые Мануса собрали 200 тыс. руб. на освобождение его из-под стражи. Активное участие в деле принимал кто-то из редакции «Вечерние огни». Супруга арестованного Клара Абрамовна Манус 17 июля добилась разрешения на встречу с Урицким, чтобы просить свидания с мужем. Дожидаясь 5 часов встречи, она случайно увидела в окно супруга и раскланялась с ним. В этот момент к ней подошел чекист, заявил, что она разговаривает с заключенным и сама может быть арестована. Затем он сбегал к Урицкому, после чего грубо вытолкал К. Манус из приемной. Все это она изложила в письме к Урицкому, уверяя, что ни в чем не виновата, и вновь просила о свидании с мужем^[119].

Участие в судьбе И.П. Мануса принял известный петроградский адвокат С.Е. Кальманович. В свое время он защищал на Военном суде в Тамбове Катина и Кузнецова – убийц уфимского губернатора Н.М. Богдановича (1903); эсэров Л.Н. Зильберберга и В.М. Сулятицкого, обвинявшихся в убийстве петербургского градоначальника генерал-майора В.Ф. фон дер Лауницына (1906); бывшего учителя эсэра А.А. Петрова, обвинявшегося в убийстве начальника Петербургского охранного отделения полковника С.Г. Карпова (1909), при Временном правительстве он защищал Л.Д. Троцкого. Хорошо зная Н.Н. Крестинского, который был его учеником, Кальманович в июле 1918 г. сначала устно, а затем и письменно обратился к нему с просьбой содействовать в освобождении Мануса. В письме он признавал, что «блеск манусовского золота способен в постороннем человеке вызвать впечатление денежной заинтересованности всякого, кто за Мануса заступается». Поэтому Кальманович специально указывал, что в данном деле не заинтересован в финансовом вознаграждении и обращается не как адвокат, а просто как человек. Старый адвокат вспоминал, что когда-то в трудную минуту Манус оказал ему «неоценимую на деле услугу, обязывающую к благодарности». Кальманович, считая Мануса невиновным в отчуждении аннулированных ценностей, предлагал взять его на свои поруки. В крайнем случае, Кальманович просил Крестинского хотя бы переслать его письмо Урицкому, чем нарком юстиции и ограничился^[120].

Судьбой Мануса в августе 1918 г. интересовались председатель СНК Украинской ССР Х.Г. Раковский и комиссар иностранных дел Грановский^[121].

В тюрьме Манус жаловался на головокружение, бессонницу, боли в области сердца и одышку. 6 октября его осмотрели врачи В.А. Кнох и И.Г. Зильберберг, признавшие, что подследственный страдает артериосклерозом, осложненным расширением дуги аорты и увеличением размеров сердца вследствие перерождения сердечной мышцы, уплотнением верхушки правого легкого и вялостью кишечника. По мнению врачей, эти изменения вполне соответствуют жалобам Мануса и приходили к заключению, что тот болен грудной жабой, требует систематическое и продолжительное лечение, специальной диеты, смену климата. Дальнейшее содержание арестованного «в неблагоприятных условиях тюремного режима может иметь гибельное последствие для его жизни»^[122].

Все просьбы об освобождении из заключения были отклонены ВЧК. В ответах на ходатайства об освобождении Мануса, например германскому консулу, сообщалось, что он обвиняется в нарушении декрета о сделках с акциями и другими ценными бумагами и под залог выпущен быть не может. При этом указывалось, что Манус о своем украинском гражданстве не заявлял, украинские граждане имеют своего консула в Петрограде, следовательно, под германской защитой не состоят^[123].

Вскоре наступила развязка. 22 октября комиссар дома предварительного заключения написал рапорт, в котором сообщал о предложенной ему Манусом взятке в размере 20 тыс. руб. «и обеспечение на всю жизнь»^[124]. Сразу же на Мануса было заведено новое дело, на этот раз о подкупе. Для его рассмотрения понадобилась всего одна неделя.

30 октября 1918 г. И.П. Манус был приговорен к расстрелу с конфискацией всего имущества «за предложение взятки комиссару дома предварительного заключения, за содействие по освобождению его из-под ареста и за предложение взяток другим служащим дома заключения за разные услуги». В постановлении о расстреле говорится, что «находясь в доме предварительного заключения, Манус, развращающее действовал на окружающих, вызывая служащих на разные нелегальные проделки». Упоминается в деле и некая Кусова, находящаяся там же в заключении в Доме предварительного заключения, которая предлагала за освобождение Мануса 150 тыс. руб. Принималось во внимание и «скверное отношение» Мануса бывшим подчиненным, «отрицательное отношение к советскому строю, его стремление при помощи денег развратить честных коммунистов^[125]. Однако в постановлении ни разу не упоминается о нарушениях декретов Советской власти о запрете сделок с ценными бумагами и переводе их за границу. По-видимому, их не удалось доказать. Странным образом в уголовном деле Мануса не оказалось ни одного протокола его допросов. Манусу было почти 60 лет, он был серьезно больным человеком, чуждый какой-либо политики, и, скорее всего, ни в чем не виновен. Во всяком случае, столь суровое наказание было несоразмерно с тем преступлением – попыткой подкупа служащих дома предварительного заключения, в котором его, в конце концов, обвинили.

Согласно декрету СНК «О взяточничестве», изданному 8 мая (25 апреля), «лица: а) виновные в даче взятки и б) подстрекатели, пособники и все прикосновенные к даче взятки служащим» наказывались «лишением свободы на срок не менее 5 лет, соединенным с принудительными работами на тот же срок». Если виновный в даче взятки, принадлежал к имущему классу и пользовался ей для сохранения или приобретения привилегий, связанных с правом собственности, он приговаривался к наиболее тяжелым, неприятным и принудительным работам, а все его имущество подлежало конфискации. Никакого расстрела за дачу взяток данный декрет не предусматривал^[126].